Владимир Гурвич - И корабль тонет…

– Но у нас же нет нужной суммы.

– Скажи это болезни, пусть приостановит свое развитие до того момента, когда у нас появятся деньги.

– Что же ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты чаще вспоминал, что ты отец.

– Я этого никогда не забываю.

– Тогда докажи.

– Я должен это доказывать?

– К сожалению, да. Ты понимаешь, что если мы не будем ничего делать, мы можем потерять сына.

– Я все время думаю об этом.

– Что толку думать, если ничего при этом не меняется.

– Но я не знаю, где достать эти проклятые деньги.

Эту фразу она не собиралась произносить, ее даже не было у нее в голове, по крайней мере, ей так казалось. Но она сорвалась с ее губ, как срывается камень с края ущелья.

– Если бы не ушел со своей работы, продолжал бы писать сценарии, у нас была бы такая сумма.

Она увидела, как вздрогнул всем телом муж, а его лицо мгновенно побледнело.

– Видишь, чтобы заработать, я вернулся.

– И где деньги? – почти грубо спросила она.

– Ты никогда так со мной не разговаривала.

– У нас никогда не умирал сын.

– Мы делаем все, что в наших силах. Плывем на этом проклятом корабле.

– Сыну нужен конкретный результат, а не наши усилия.

– Но для всего нужно время. Я готов работать и день и ночь.

– А если у нас уже не осталось ни дня, ни ночи, то, как в таком случае поступать?

Шаронов молчал, на его лице отразилась мука. Но в Ольги Анатольевне впервые не шевельнулось сочувствие к супругу, мысленно она перенеслась к сыну, в санаторий. Она знала, что он там окружен максимальной заботой; чтобы это произошло, они отдали все деньги, которые у них имелись. И все же она должна в такой момент быть рядом с ним. Но не может; если она оставит мужа здесь одного, то у нее нет никакой уверенности, что он сделает все, что надо. Для него – эта работа сродни настоящей каторге. И она опасается, что он не сумеет себя переселить.

Ольга Анатольевна почувствовала, как сильно устала от этой двойственности, оттого, что ее душа вынуждена разрываться между двумя самыми близкими и дорогими ей мужчинами. Как долго у нее хватит сил выдерживать такое напряжение?

Прошло несколько минут, а муж продолжал молчать. Ее вдруг подхватил вихрь раздражения.

– Я так понимаю, Андрей, у тебя нет ответа на этот вопрос.

Шаронов посмотрел на жену и отвернулся.

– А у тебя он есть?

– Представь себе.

Шаронов снова посмотрел на жену, в его глазах засветилось удивление.

– И что же ты предлагаешь?

– Иди немедленно к Шаповалову, покажи ему, что ты уже написал. Скажи, что скоро закончишь всю работу. Объясни состояние сына. Хоть на колени бросайся перед ним, но умоли ему заплатить тебе авансом. Нам нужны деньги сейчас, а не тогда, когда…

– Я не смогу упасть перед ним на колени, – тихо произнес Шаронов.

– Если понадобится, сможешь. Вспомни, что на кону. Ты пойдешь?

– Да, – после едва уловимой паузы согласился Шаронов.

Ольга Анатольевна почувствовал небольшое облегчение. В глубине души она боялась, что муж может не то, что не упасть перед Шаповаловым на колени, но и вообще отказаться просить у него деньги. Она знала, что в своей жизни Андрей ни разу ни у кого не просил оплатить ему еще не сделанную работу.

– Тогда подготовь то, что надо для этой встречи, и иди, – сказала она.

Ольга Анатольевна смотрела вслед мужу. Он шел понурый, сгорбившийся, опустив вниз голову. И она снова поймала себя на том, что не испытывает к нему жалости. По большому счету она все также не понимала, что же с ней происходит.

Шаронов сидел за компьютером и тупо смотрел на светящийся монитор. Внутри была непривычная и какая-то бездонная пустота. Он был рад, что жены не было в каюте, ему сейчас более всего хотелось побыть одному. И даже не для того, чтобы попытаться осмыслить происходящее, а для того, чтобы преодолеть в себе отторжение от всего того, что тут происходит.

Чтобы помочь себе, Шаронов попытался вызвать на экран памяти лицо сына. Таким, каким он видел его при последней встрече, за несколько дней до отъезда сюда. Почему именно его мальчик был наказан этой тяжелой болезнью? Таким вопросом он задавался неоднократно. И всякий раз получал разные ответы. Но ни один из них не давал того понимания, которое бы принесло облегчения. Когда-то он твердо верил в то, что в мире царит благое начало, которое рано или поздно непременно одерживает вверх. И именно ради него, ради того, чтобы направлять людей на этот светлый путь, он порвал с прежней жизнью, вступил на новую, абсолютно неизвестную стезю. Но болезнь и даже смерть человека – разве проявление мировой благости? Сомнения и раньше бороздили его сознание, но он искал им объяснения в необходимости вечного и непрерывного обновления. Эта та жертва, которую приносит человечество на алтарь мирозданья. Ведь все в нем подвержено переменам, ничего не сохраняется неизменным, все течет и видоизменяется. Таков закон и люди подчиняются ему так же, как и все остальное во Вселенной. Но когда болезнь настигла сына, стала все чаще появляться у него мысль, а не слишком ли этот закон суров и непреклонен. И чем сильней развивался недуг, чем этот рефрен звучал все настойчивей.

А сейчас Шаронов поймал себя на том, что не знает ни о чем думать, ни что делать. Нужно искать выход из финансового и из духовного тупика. А ведь за ним стоят люди, которые поверили в него, пошли по его стопам. Которые видят в нем наставника, гуру. А какой он к черту гуру, одна видимость, еще недавно ему казалось, что он знает и понимает много. А сейчас – почти ничего.

Усилием воли Шаронов отбросил все эти размышления. Сейчас от них никакой пользы, только вред. Ему нужно спасать сына, а спасение зависит от Шаповалова. Точнее, от его денег. Как все несправедливо устроено в мире, одни не знают, куда девать деньги, а другие умирают из-за их отсутствия. И как же трудно в таком мировом порядке найти логику и смысл!

Шаронов распечатал то, что он успел написать. Надо было работать больше, даже несмотря на нежелание это делать. Но теперь ничего не изменишь. Положив листки в папку, он вышел из каюты.

Вид Шаповалова сразу же не понравился Шаронову. Ему показалось, что миллиардер пребывал в приличном подпитии. Он встретил сценариста таким мутным взглядом, что если бы не насущная необходимость переговорить с ним, Шаронов тут же ушел от него.

– У вас ко мне срочное дело? – негостеприимно буркнул Шаповалов.

– Георгий Артемьевич, я вижу, что пришел не во время, но совсем ненадолго. У меня, в самом деле, очень срочное дело.

– Излагайте, – даже не повернув в его сторону голову, произнес Шаповалов. Он смотрел через иллюминатор на волны, которые, разыгравшись, словно шаловливые кутята, покачивали корабль. – Боюсь, будет шторм, – словно бы сам с собой проговорил он. – Ну и черт с ним, это даже к лучшему.

Шаронов молчал, не зная, слушает ли его Шаповалов, или погружен в собственные мысли.

– Я вам сказал: говорите! – вдруг почти закричал Шаповалов. – Вы отнимаете у меня время. Не знаю, во сколько вы оцениваете собственное время, но каждая моя минута стоит тысячи долларов.

– О деньгах я и хотел с вами говорить.

– Так говорите, черт возьми!

– Наверное, вам известно, что у меня есть сын, который серьезно болен. По этой причине я и принял приглашение снова написать сценарий.

– Что-то слышал. И что из этого следует?

– Мы получили сообщение, что его состояние ухудшилось.

– Значит, плохо лечат врачи, – пожал плечами Шаповалов. – С ними это случается. Зато деньги тянуть хорошо умеют.

– Чтобы его вылечить, нужны средства, большие средства.

– Так заплатите.

– У нас нет таких денег.

Последняя реплика неожиданно пробудила интерес Шаповалов к разговору. Он поднял голову и почти в упор уставился на Шаронова.

– И почему же нет у вас таких денег? – язвительно поинтересовался он.

– Вам известна моя история, я прекратил заниматься прежней деятельностью ради пути.

– Вот значит как. Ради пути вы ушли с работы, где вам хорошо платили. Но теперь, когда вам вдруг понадобились деньги, то выясняется, что ваш путь ни черта негоден. Я правильно все сформулировал?

Шаронов все сильней ощущал, как растет напряжение внутри. Он не мог с ним соглашаться, но и боялся не соглашаться, это увеличивало вероятность получения отказа.

– Не совсем, – проклиная себя за неуверенность, возразил Шаронов. – Не всегда все можно оценивать в деньгах.

– Глупости! – фыркнул Шаповалов. – Эти слова всегда произносят те, у кого нет денег. Что им еще остается делать. Только убедить себя и других, что в мире существуют более важные ценности. Но только почему-то они не могут объяснить, почему на деньги приобретаются в том числе и эти более важные ценности.

– Не всегда.

– Что-то не припомню ни одного исключения из правила. А я много раз проверял его на практике. Что вы мне скажите на это?

– Это долгий разговор.

– Вы спешите?

– Нет.

Шаповалов подошел к бару и достал большую бутылку виски.

– Давайте с вами, Андрей Васильевич, выпьем, поговорим про деньги и про ваш путь.

– Извините, но я не пью.

– Совсем?

– Совсем.

– Напрасно. Даже благодетели в человеке должно быть в меру. – Шаповалов налил себе в бокал. – Не хотите выпить за здоровье вашего сына?

– Это ему не поможет.

– А что поможет?

– Вот об этом я и пришел поговорить. По контракту за сценарий вы должны заплатить мне определенную сумму.

Шаповалов вылил в себя виски.

– Не беспокойтесь, я всегда выполняю свои обязательства.

– Нисколько не сомневаюсь. Но деньги нам на лечение нужны прямо сейчас.

Шаповалов после принятие дозы виски взглянул на Шаронова еще более мутным взглядом.

– Повторяю, я всегда выполняю свои обязательства. Будет сценарий, будут деньги. Никаких изменений тут быть не должно.