Владимир Гурвич - И корабль тонет…

Филипп несколько мгновений молчал. Потом кивнул головой.

– Да.

– Но почему?

– Деньги не приносят ничего хорошего. Я думал, ваше учение отвергает их.

– Вы дважды не правы, Филипп. В деньгах не меньше божественного, чем во всем остальном. И наше учение деньги не отвергает, оно вообще ничего не отвергает. То, что отвергается, то признается главным. А для нас главного нет. Или точнее, для нас главное все и ничего. Вам понятно?

В глазах юноши что-то зажглось. Но что именно. Шаронов понять не мог.

– Может быть, – пробормотал он. – Мне казалось… – Но что ему казалось, он не договорил.

Шаронов решил, что сейчас не время это уточнять. У Филиппа явно свои представления о некоторых вещах. И не стоит его переубеждать. В переубеждении нет ничего хорошего; тот, кто легко поддается переубеждению, почти непременно поддастся еще много раз. Каждый должен идти к своей вере, не подталкиваемый никем и ничем в спину. Этого принципа он, Шаронов, придерживался неукоснительно.

– Не стоит настраивать себя ни против одной вещи, ни против даже одного человека, хотя иногда кажется, что для этого предостаточно оснований. Но чем их представляется больше, тем бдительней надо себя вести.

– Бдительней? – удивился юноша.

– Да. Не поддаваться на провокации своего сознания, не пускать в него недоброжелательных мыслей, как мы стараемся не пускать в организм болезнетворных микробов или вредных веществ.

– Но если человек подлец, негодяй?

– Тем более. Когда мы сталкиваемся с такими качествами человеческой породы, то они служат для нас оправданием для проявления недоброжелательства к этим людям. А это крайне опасно.

– Я не верю, что таких людей можно любить, – вдруг резко проговорил Филипп.

– Не их надо любить, а себя. А любовь к себе приходит тогда, когда человек ко всем доброжелателен, когда не подпитывается ненавистью ни к кому и ни к чему.

Филипп молчал, опустив голову вниз.

– Я не понимаю, как тогда себя вести, – вдруг пробормотал он. – Я знаю, что он плохой человек, он совершил нехороший поступок. Очень нехороший. И я должен к нему хорошо относиться?

Филипп явно говорит о конкретном человеке и можно догадаться, о ком именно, отметил Шаронов.

– То, что вы к нехорошему человеку не испытываете ненависти или гнева, не означает, что вы прощаете его плохие поступки, а то, что вы не уподобляетесь ему. Во всех ваших действиях и поступках ваша главная задача – сохранить незамутненность собственного сознания, не позволить проникнуть в него ничему отрицательному: ни мыслям, ни эмоциям, ни чувствам. И тогда и ваше отношение к такому человеку окажется более спокойным, сбалансированным. Я не случайно произнес это слово – сбалансированность. Это один из краеугольных камней того учения, которого я придерживаюсь.

Филипп молчал и смотрел себе под ноги, словно бы боялся взглянуть на Шаронова.

– Я плохо знаю и понимаю ваше учение – вдруг после довольно продолжительной паузы негромко произнес он.

– В этом нет ничего удивительного, – отреагировал Шаронов. – Если у вас не пропадет желания, то в удобное для вас время я могу вам рассказать о нем.

– Не пропадет, – сказал юноша.

– Приятно это слышать. Не стану скрывать, такое желание возникает у многих, но мало кто доводит его до реализации. Большинству подобные вещи кажутся ненужными, либо лишними, которые только мешают жить. А они действительно мешают жить. Вернее, мешают жить прежней жизнью, они требует ухода из нее. Я всегда предупреждаю людей о такой опасности, прежде чем они приступят к изучению пути.

– Меня это не пугает, – заверил Филипп.

– В таком случае милости просим. А сейчас, прошу извинить, мне надо возвращаться в каюту.

– Это вы меня извините, – вдруг весь залился краской Филипп. – Я вас задержал.

Шаронов остановил на нем взгляд. Действительно странный юноша, что-то в нем есть неординарное.

– Вам не зачем извиняться, – улыбнулся Шаронов. – Интуиция подсказывает мне, что эта беседа была полезной. Причем, обоюдно.

Филипп с некоторым сомнением посмотрел на него. Он явно не был в этом уверен.

Суздальцев вошел в каюту Ромова, когда тот завтракал. Продюсер был непривычно хмурым¸ вернее, даже не хмурым, а каким-то помятым. Если раньше он вел себя просто нагло, то сейчас нерешительно топтался у порога. Его вид чем-то напоминал побитую собаку.

Ромов бросил на него злорадный взгляд. Он хорошо понимал истоки этой метаморфозы, Суздальцев боится, что из-за вчерашней ссоры с Мариной и столкновением с отпрыском Шаповалова его выкинут с корабля. А ведь это, в самом деле, вполне реально. Но тогда и положение его, Ромова, может пошатнуться; ведь он тут исключительно благодаря Суздальцеву. Как он раньше не подумал о такой возможности. Так что вряд ли ему стоит радоваться неприятностям продюсера.

Чувство злорадства в отношении Суздальцева тут же испарилось, хочет он того или нет, но в этой ситуации ему лучше принимать сторону продюсера. Если, конечно, от него что-то зависит.

– Старик через полчаса призывает вас к себе, – бесцветным голосом сообщил Суздальцев. – Затем вдруг добавил нечто неожиданное: – Можно я тут у тебя недолго посижу.

– Разумеется, посиди. Могу даже поделиться завтраком, – щедро предложил Ромов.

Продюсер взглянул на еду.

– В рот ничего не лезет.

– Похмельный синдром, – предположил сценарист.

– Если бы. Черт знает, что я вчера натворил. Вроде бы и был не так уж и сильно пьян, а самообладание потерял.

– Да уж не без этого, – согласился Ромов, не совсем понимая, чего добивается от него Суздальцев.

– Я вот зашел поговорить о ней.

– О Марине? – немного удивился Ромов.

Суздальцев кивнул головой.

– Видишь ли, я сегодня утром был у Шаповалова. Он сказал, что я вел себя, как свинья. Как тебе это? Будто он ведет себя лучше. Впрочем, не это главное, он заявил мне, что моя судьба целиком зависит от нее.

– От Марины? – еще больше удивился Ромов.

– Он сказал, что если она потребует моей депортации с судна, я буду депортирован.

– Ну и дела! – Что-то оборвалось внутри Ромова, уже не в первый раз за такое короткое время к нему пришла мысль о примирение с Мариной.

– Да, дела странные, – согласился продюсер. – Получается, что твоя бывшая пассия в фаворе у него.

– И когда она успела? – пробормотал Ромов.

– Я тоже думаю, когда? И не только у него. Вот как Филипп бросился ее защищать. Деваха расторопная. Впрочем, это сейчас не главное. Ты все же знаешь ее лучше, как к ней подкатиться, чтобы она меня не отослала отсюда куда подальше?

Ромов задумался. Он столкнулся с задачкой, решение которой никак не мог найти. Он, в самом деле, прожил с ней ни один месяц, но уж никак не ожидал от нее такой прыти.

– Даже не знаю, что вам сказать, сами понимаете, я с ней в такую ситуацию не попадал.

– Но должен же быть к ней какой-то ключик. К каждой женщине его можно подобрать. А не мне говорить, как важен для меня этот проект. Ну, подумай, прошу тебя.

Ромов задумался в очередной раз. Суздальцев прав, у каждой женщины есть ключ, которым можно открыть замок ее сердца.

– Слушайте, – вдруг осенило его, – больше всего она мечтает о том, чтобы найти мужа с квартирой в Москве. Она мне все уши об этом прожужжала. Она долго надеялась, что я на ней женюсь. Но я же не идиот, чтобы жениться черт знает на ком. Не вам мне объяснять, одно дело трахать, а другое дело жениться.

– Ты мне предлагаешь попробовать закинуть эту удочку.

– А что, – пожал плечами Ромов. – Холостой, есть хата в Москве. Кое-какие деньжата имеются.

– Да какие там деньжата, – махнул рукой Суздальцев.

– Да, ладно, не прибедняйтесь, все равно не поверю.

– Ну, хорошо, кое-что есть. Но жениться…

– Кто ж говорит, что надо жениться. Всего лишь пообещать. А сбежать можно и из-под венца. Главное, добиться сейчас нужной цели.

– Думаешь, сработает?

– Должно сработать.

Суздальцев несколько мгновений раздумывал.

– Если другого выхода нет… – печально вздохнул он.

– Выход другой всегда есть, только не всегда его можно найти.

– Ты прав. Пообещать, не значит жениться.

– Слава богу, что это так. Иначе все бы мужики давно были бы женаты.

Суздальцев внезапно повеселел.

– Попробую. Может, даже на этой волне пересплю. Девка-то смачная. Ревновать не будешь.

– Я похож на ревнивца, – усмехнулся Ромов. И вдруг ясно осознал: если это и в самом деле это случится, приступов ревности ему не избежать. Вот уж чего он не ожидал, так не ожидал. Но об этом Суздальцева не стоит даже и заикаться.

Они снова собрались в просторной каюте Шаповалова.

– Готовы ли слушать продолжение? – спросил его хозяин. Он был то ли в возбужденном, то ли приподнятом состоянии, его глаза, которые обычно были затянуты тусклой поволокой, на этот раз необычайно блестели.

– Не только готовы, мы с нетерпением ждет продолжения. Это по-настоящему захватывающий рассказ, – воскликнул Суздальцев.

Но Шаповалов не отреагировал на его слова даже легким поворотом головы. Он смотрел на Шаронова.

– Что скажите, Андрей Васильевич?

– Я готов вас слушать.

– Но вам это интересно? Только в этом случае вы можете написать превосходный сценарий.

– Я еще не знаю, я стараюсь найти то, что поможет мне сделать сценарий.

Шаповалов окинул его долгим взглядом.

– Что ж, спасибо за откровенность. Окажите уж милость, найдите. Тогда я с вашего разрешения продолжу. Я чувствовал себя королем в городе, я учился в десятом классе, но при этом был самым богатым человеком на всю округу. И все знали об этом. Зато учителя не знали, как ко мне относиться, они меня и боялись, и мною восхищались, и ненавидели, и заискивались. Честно скажу, вел я себя нагло, делал что хотел, про то, чтобы учить уроки, так и речи не было. Я и без того был уверен, что мне поставят все высшие оценки. Один преподаватель как-то решил поиграть в принципиальность и поставил мне то, что я заслуживал, то бишь двойку. Это случилось прилюдно, перед всем классом. Вся школа буквально замерла и от страха и от любопытства, что за этим последует. Я тоже раздумывал, как мне поступить. Я подсознательно понимал, что от моего поступка будет зависеть не только мой авторитет, но и нечто иное. А вот скажите, господа сценаристы, о чем я думал в тот момент?