– Не надо зажигать свет! Не надо!

Я убрала руку с выключателя. Ужас, испытываемый человеком, вторгшимся ко мне, казалось, витал в пространстве, разделяющем нас, и, ощутив чужой страх, я успокоилась.

– Кто это? – тихо повторила я.

Раздался шепот:

– Это Берта, мисс.

– Берта?

Я услышала слабый звук, похожий на сдавленное рыдание.

– О, мисс, тише, они могут услышать!

– В чем дело, Берта? Что случилось? – мягко спросила я. Потом страшная мысль коснулась меня словно ледяной рукой, и я сжала простыню. – Филипп? Что-нибудь случилось с Филиппом?

– Нет, нет, ничего! Но это… это… я подумала, что должна пойти и рассказать вам…

Отчаянный шепот был прерван безутешными всхлипываниями. Пытаясь сдержать судорожные рыдания, Берта тяжело села на край кровати.

Выскользнув из-под одеяла, я босиком прошлепала в противоположный конец комнаты и закрыла дверь, потом снова подошла к кровати и зажгла ночник.

Берта сидела сгорбившись в ногах моей кровати, закрыв лицо руками. На ней было мое затканное серебром платье, поверх него пальто из какого-то дешевого темного материала. Она вся дрожала.

– Успокойтесь, Берта, – ласково сказала я. – Приготовить вам немного кофе?

Она покачала головой и опустила руки. Лицо девушки, всегда свежее и розовое, сейчас казалось изможденным и бледным. Щеки были мокрыми от слез, глаза покраснели.

Я села на кровать рядом с ней и обняла ее.

– Не плачьте, дорогая. В чем дело? Чем я могу вам помочь? Что-нибудь случилось на вашем балу? – Я чувствовала, как тряслись ее плечи у меня под рукой, и, пораженная внезапной мыслью, спросила: – Это Бернар?

Берта кивнула, глотая слезы. Потом выпрямилась. Я убрала руку, но оставалась сидеть рядом с ней. Наконец она сказала, стараясь говорить спокойно:

– Вам бы лучше лечь, мисс, а то простудитесь.

– Ладно. – Я скользнула в постель, подоткнула одеяло и посмотрела на Берту. – А теперь рассказывайте. В чем дело? Чем я могу помочь?

Она не ответила. Не глядя на меня, Берта обвела глазами комнату, словно стараясь разглядеть, не прячется ли кто-нибудь в темном углу, и я увидела лицо, искаженное гримасой ужаса, словно ее хлестнули бичом. Она нервно облизала губы.

Я не торопила ее. Минуту она сидела молча, ломая руки, потом сказала довольно спокойно, но тихо, странным приглушенным голосом:

– Это Бернар… Вы знаете, что я… я скоро выйду за него замуж? Ну так вот, мы с ним пошли сегодня на танцы, я надела ваше платье, а он сказал, что я выгляжу как принцесса, и начал… он много выпил, мисс… и стал… знаете…

– Понимаю.

– Бернар был совсем пьян, – сказала Берта, – я никогда не видела, чтобы он так напивался. Я знаю, что он вообще-то выпивает, и довольно часто, но по нему не видно. Я… мы вышли вместе. – Она смотрела на свои руки, распластанные на коленях. Ее голос стал совсем тонким и жалобным. – Мы пошли домой к моей сестре. Она и ее муж были на танцах. Это… я знаю, что мне не надо было так поступать, но…

Она замолчала. Я сказала, чувствуя себя совсем беспомощной:

– Ладно, Берта, оставим это. Что тебя так напугало?

– Он напился, – сказала она тем же тоненьким, слабым голосом, – я сначала не поняла… он был сначала такой, как всегда, пока… сначала он был такой, как всегда. А потом… после того… он распустил язык. – Берта снова облизала губы. – Он стал болтать вроде как сумасшедший о том, что мы поженимся. Я буду у него как принцесса, сказал он, и у нас будут деньги, куча денег. Я… я должна теперь поскорее выйти за него, сказал он, и мы купим ферму и разбогатеем, и у нас будет… Он говорил и говорил всякие глупости, так что я прямо испугалась и сказала ему, чтобы он не был дураком, – откуда у таких, как он, возьмутся деньги, чтобы купить ферму. И он сказал…

Голос изменил ей, и она замолчала.

Я спросила, не понимая, к чему она ведет:

– Да? Он сказал…

Ее сжатые руки белели в слабом свете ночника.

– Он сказал, будет куча денег потом, после того как Филипп… как Филипп…

– Да?

– Умрет, – выдохнула Берта дрожащим шепотом.

Сердце у меня забилось частыми ударами, которые я чувствовала даже в кончиках пальцев. Я смотрела девушке прямо в глаза, полные ужаса. Верхняя губа ее была покрыта капельками пота.

– Продолжайте, – резко приказала я.

– Я… я только повторяю то, что он сказал. Он был пьян… хотел спать. Он был…

– Да. Продолжайте.

– Он сказал, мсье де Вальми обещал ему деньги…

– Да?

– Когда Филипп умрет.

– Берта!

– Да, мисс, – просто сказала девушка.

Наступила тишина. Я увидела, что лоб девушки покрылся испариной. Мои руки были сухими и холодными как лед. Было слышно, как мои ногти царапали простыню, в которую я вцепилась. Кончики пальцев горячо пульсировали.

Этого не могло быть. Это кошмарный сон. В действительности ничего этого нет. Но инстинктивно я восприняла слова Берты без всякого удивления. Я уже поняла, что это не кошмар, а чистая правда. Подсознательно я давно все знала. Меня только поражала собственная глупость, которая не дала мне понять это раньше. С удивлением я услышала собственный голос:

– Ну договаривайте, Берта. Филипп… Итак, Филипп должен скоро умереть. Когда же? Как скоро?

– Б… Бернар сказал, очень скоро. Он сказал, что это должно быть скоро: мсье Ипполит сегодня утром прислал телеграмму, что возвращается домой. Они не знают почему – он, должно быть, заболел или что-нибудь еще; он никуда больше не поедет, он должен вернуться домой завтра вечером, поэтому они должны сделать все быстро, говорит Бернар. Они уже пытались, говорил он, но…

– Они? – спросила я.

– Все Вальми. Мсье Леон, мадам и мсье…

– Нет, – прервала я ее. – Нет!

– Да, мисс, и мсье Рауль.

– Не верю! – сказала я.

Она тупо смотрела на меня.

– Я в это не верю!

Мой голос словно взорвался яростью. Но Берта молчала. Если бы она возразила, возможно, я продолжала бы протестовать, но она, не сказав ни слова, ограничилась тем, что пожала плечами, – ничего не означающий жест, которым французы снимают с себя всю ответственность.

– Берта! Вы уверены?

Она еще раз пожала плечами.

– Он так сказал? Бернар так сказал?

– Да. – Потом, посмотрев мне в лицо, она добавила: – Он был выпивши. Он болтал…

– Знаю. Как сумасшедший. Это ничего не значит. Но этого не может быть! Не может быть! Я знаю! Вы слышите, Берта, это просто невозможно!

Она ничего не ответила, но отвела от меня взгляд.

Я открыла рот, потом закрыла и тоже замолчала.

Не пытаюсь даже описать, что со мной было в течение нескольких последующих минут. Время все исцеляет, но даже теперь, когда это кажется таким далеким, нестерпимую боль причиняет воспоминание о том чувстве, которое овладело мной тогда, – мне казалось: что-то во мне сломалось и умерло. Но через некоторое время, уже будучи в силах размышлять более или менее связно, я с ужасом подумала о Филиппе. Это было самое важное. Все остальное можно было преодолеть, забыть на время, отложить собственное горе. Надо было без промедления подумать о Филиппе.

Я отбросила одеяло.

– Куда вы идете? – резко спросила Берта.

Я не ответила. Выскользнув из кровати, я побежала к двери ванной. Пробежать ванную… в темную спальню мальчика… Я наклонилась над ним, прислушиваясь к его легкому ровному дыханию. И только тогда, выпрямившись в накатившей волне облегчения, поняла, насколько поверила Берте, потому что была готова к чему-нибудь подобному. Но в конце концов, что произошло? Испуганная горничная истолковала таким образом пьяную болтовню лакея. Всего лишь? Но слова Берты звучали так правдоподобно и так согласовывались с многочисленными фактами, что я, даже не дослушав Берту, сразу поверила ей и обвинила во всех смертных грехах и своих хозяев, от которых видела только хорошее, и человека, в которого была влюблена.

Застывшая, ничего не различая перед собой, как лунатик, я вернулась к себе в спальню, оставив дверь в комнату Филиппа настежь открытой, и снова легла.

– Все в порядке? – встретил меня резкий хриплый шепот.

Я кивнула.

– О, мисс, о, мисс…

Она снова начала ломать руки. Я помню, что как-то отвлеченно думала: «Вот сидит кто-то ломающий руки. Об этом часто пишут в романах, но вряд ли кто-нибудь видел девушек, ломающих руки, как я вижу сейчас». Когда я наконец нашла в себе силы говорить, то не узнала собственный голос – он был почти беззвучным и каким-то мертвенным.

– Думаю, нам лучше договорить до конца. Я не говорю, что верю всему, что сказал Бернар, но… в общем, я хочу услышать… все. Он говорит, что де Вальми сговорились убить Филиппа. Если это так, то нечего спрашивать почему: выгода от этого для мсье, мадам и… в общем, выгода очевидна.

Я не выбирала слов. Это было вроде театра. Я участвую в театральном представлении. Я больше ничего не чувствовала – ни страха, ни гнева, ни отчаяния. Я просто произносила слова своей роли мертвенным и бесстрастным голосом, а Берта слушала, глядя на меня и ломая руки.

– Вы сказали: «Они уже пытались», – продолжала я. – Думаю, вы имеете в виду тот выстрел в лесу и расшатанные перила?

– Д-да.

– Так.

Я вспомнила выражение лихорадочного ожидания на покрывшемся восковой бледностью лице мадам де Вальми, когда мы с Филиппом в тот день возвращались из леса. И ту ночь, когда обвалились перила: она поднялась наверх вовсе не для того, чтобы взять таблетки, – она сделала это потому, что больше не могла выдержать напряжение. Леон де Вальми, сидя в своем кресле в холле, должен был слышать шум падающих каменных перил. Потом мои мысли перенеслись к двум беседам с хозяином в библиотеке. Я резко сказала:

– Может быть, это правда. О господи, Берта, наверное, это так и есть. Ну что ж, договорим до конца. Кто стрелял? Бернар?

– Нет. Это был мсье Рауль. Бернар только вырезал из дерева пулю.

Я забыла о том, что участвую в театральном представлении: