Он наводил палец на воображаемых белок и «убивал» их, сопровождая все это необычайно шумной песней, слова и мелодию которой сочинил только что. Она звучала примерно так:

Бах, бах, бах,

Бах, бах, бах.

Попалась, попалась,

Бах, бах, бабах!

– Смотри себе под ноги, дурачок, – сказала я, – а то сам бабахнешься.

И тут почти одновременно произошли три вещи.

Филипп, который, подпрыгивая, бежал впереди, обернув ко мне смеющееся лицо, споткнулся о корень и упал. Раздался резкий звук, словно кого-то хлопнули ладонью по спине; щелчок – и что-то ударилось о дерево совсем рядом с головой мальчика. А через секунду, разорвав торжественную тишину леса, донесся звук выстрела.

Не знаю, сколько времени понадобилось мне для того, чтобы осознать, что произошло. Звук выстрела, который невозможно спутать ни с чем другим, и распластанное тело ребенка на дорожке… На секунду мне показалось, что у меня остановилось сердце; словно судорога боли, пронзил ужас. Потом Филипп пошевелился, и тогда только до меня дошло, что в него стреляли и промахнулись.

Сама того не сознавая, я изо всей силы крикнула, повернувшись в сторону леса, стеной вставшего над нами: «Не стреляй, идиот! Здесь люди!» Подбежав к Филиппу, я наклонилась над ним, чтобы убедиться…

Мальчик, конечно, был невредим, но, когда я подняла глаза и увидела дыру в стволе, чуть выше того места, где он лежал, стало понятно, что пуля прошла совсем рядом. Глупая песенка, из-за которой он оступился и упал, спасла ему жизнь.

Филипп поднял лицо, сразу потерявшее румянец и веселое выражение. Худенькая щечка была в грязи, глаза испуганно блестели.

– Это было ружье. Что-то ударилось о дерево. Пуля.

Он говорил, естественно, по-французски. Теперь не время было поправлять его или притворяться, что я не знаю французский. Все равно он слышал, как я кричала по-французски, обращаясь к тому, кто выстрелил в нас.

– Какой-то дурак охотится на лисиц, – сказала я по-французски и обняла его, а сама подумала: «Разве на лисиц так охотятся?» – Все в порядке, Филипп, все хорошо. Это глупая ошибка, вот и все. Он услышал, как я крикнула, и сам испугался сильнее нас с тобой. – Улыбнувшись мальчику, я поднялась на ноги и помогла ему встать. – По-моему, он принял тебя за волка.

Филипп весь дрожал, но он был больше рассержен, чем испуган.

– Он не имеет права так стрелять. Волки не поют, и, во всяком случае, никто не стреляет по звуку. Чтобы выстрелить, надо подождать, пока не увидишь, куда стреляешь. Он дурак, слабоумный. У него надо отобрать ружье. Я его уволю.

Надо было дать ему излить ярость. Он говорил дрожащим, срывающимся голосом, в котором странно и трогательно смешивались интонации испуганного ребенка и разгневанного графа де Вальми. Вглядываясь в лес, раскинувшийся на склонах, я ждала появления испуганного лесника. Прошло несколько секунд – я поняла, что в лесу, по всей вероятности, никого нет. Тропинка, по которой мы шли, вилась среди деревьев, довольно далеко отстоящих друг от друга. Над нами склон на несколько сот ярдов зарос грубой травой – это было открытое пространство, где царил яркий солнечный свет, стояло несколько молодых березок, куманика и жимолость оплетали корни упавших деревьев. На гребне холма виднелся хаос камней и темная стена ухоженного леса. Все было неподвижно. Тот, кто бродит здесь с ружьем, не имел ни малейшего намерения признаться в только что допущенной им безумной неосторожности.

Дрожащим от волнения голосом я сказала:

– Ты прав. Кто бы это ни был, ему нельзя позволить находиться рядом. Подожди здесь. Раз он сам не выходит, я пойду посмотрю…

– Нет!

Он произнес это почти шепотом, крепко ухватившись за мою руку.

– Ну, Филипп, подожди, с тобой ничего не случится. Сейчас этот человек уже за много миль отсюда и с каждой минутой убегает все дальше. Пусти меня, будь хорошим мальчиком.

– Нет!

Я посмотрела вверх, где среди деревьев никого не было видно, потом вниз, на маленькое худое личико под красной вязаной шапочкой.

– Ладно, – сказала я. – Пошли домой.

Мы быстро возвращались той же дорогой. Я все еще держала за руку Филиппа, крепко уцепившегося за меня.

– Не волнуйся, Филипп, мы скоро все выясним, твой дядя прогонит его, – сказала я. От злости и пережитого волнения дрожали губы. – Это был или неосторожный дурак, который так испугался, что не посмел выйти к нам и признаться, или сумасшедший. Наверное, он считает, что просто пошутил, но твой дядя все выяснит. Увидишь, его уволят.

Мальчик ничего не ответил. Он трусил возле меня, мрачный и молчаливый. Он больше не прыгал и не пел. Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно и уверенно, хотя вся кипела от ярости:

– Как бы то ни было, первым делом мы пойдем прямо к мсье де Вальми.

Его ручонка, зажатая у меня в ладони, дрогнула.

– Нет.

– Но, Филипп, милый… – Я замолчала и посмотрела вниз, на запрокинутую красную шапочку. – Ладно, тебе не надо идти, но я должна. Берта подаст тебе чай и посидит с тобой, пока я не вернусь. Я попрошу твою тетю подняться, чтобы не заставлять тебя спускаться к ней в салон, а потом мы поиграем в фишки до самого вечера. Ну как, идет?

Красная шапочка кивнула в ответ. Некоторое время мы шли молча. Когда подошли к мосту, где Филипп считал форелей, он даже не взглянул на воду, струившуюся далеко внизу.

Ярость вновь вспыхнула во мне:

– Мы добьемся, чтобы этого преступника выгнали, Филипп. Не думай больше о случившемся.

Он снова кивнул, а потом искоса посмотрел на меня со странным выражением.

– Что случилось?

– Вы ведь говорите со мной по-французски, – сказал он. – Я только что заметил.

– Да, – улыбнулась я ему. – Вряд ли можно было ожидать, чтобы ты помнил английский, когда в тебя стреляли, как в бундурука.

На его губах промелькнула слабая улыбка.

– Вы ошиблись. Надо говорить «бурундука», – сказал мальчик и неожиданно заплакал.


Мадам де Вальми была одна в розарии. Ранние фиалки уже начали распускаться по бокам дорожки, по которой она прогуливалась. На краю террасы расцвели желтые нарциссы. Несколько цветков она держала в руках.

Мадам стояла лицом к нам и увидела нас, как только мы вышли из леса. Она нагнулась, чтобы срезать еще один нарцисс, но замерла, потом медленно выпрямилась – и два-три цветка выскользнули из разжавшихся пальцев. Даже издали – мы были от нее на расстоянии нескольких сотен ярдов – она заметила грязь на пальто Филиппа и его угнетенный вид, сразу бросавшийся в глаза.

Она направилась к нам.

– Филипп! Ради бога, что случилось? Твое пальто! Ты упал? Мисс Мартин. – Ее голос звучал беспокойно и резко. – Мисс Мартин, что, еще один несчастный случай?

Немного запыхавшись от быстрого подъема и от злости, я коротко и почти вызывающе сказала:

– Кто-то стрелял в Филиппа в лесу.

Элоиза стояла, склонившись над мальчиком. Услышав эти безжалостные слова, она вздрогнула, словно ее ударили.

– Да. И не задели только потому, что он споткнулся и упал. Пуля попала в дерево.

Она медленно выпрямилась, не отрывая глаз от моего лица:

– Но… это ведь абсурд! Кто мог… вы видели, кто это был?

– Нет. Он должен был понять, что случилось, потому что я ему крикнула, чтобы не стрелял. Но он не вышел к нам.

– А Филипп? – Она перевела испуганные глаза на мальчика. – Comment ça va, p’tit? On ne t’a fait mal?[13]

Ответом было лишь легкое движение красной вязаной шапочки и дрожь тонких пальцев. Я крепче сжала его руку.

– Он упал, – сказала я, – но с ним ничего не случилось. Филипп вел себя очень храбро.

Я не хотела говорить об этом в присутствии ребенка, но если бы он не споткнулся, то наверняка был бы уже мертв. Однако мадам де Вальми все поняла. Она так побледнела, что казалось, вот-вот лишится чувств. В ее светлых глазах, устремленных на Филиппа, стоял ужас. «Значит, ей все-таки не безразлично», – подумала я, удивленная и немного растроганная.

– Это… ужасно, – еле слышно произнесла она. – Такая неосторожность… преступная неосторожность… Вы… ничего не видели?

– Ничего, – коротко ответила я. – Но вряд ли так уж трудно узнать, кто это был. Я пошла бы за ним и отыскала, если бы могла оставить Филиппа. Но думаю, мсье де Вальми выяснит, кто был сегодня в лесу. А где мсье де Вальми, вы не знаете, мадам?

– Думаю, в библиотеке. – Одну руку она прижала к сердцу, из другой все еще сыпались нарциссы. Мадам действительно была глубоко потрясена. – Это ужасно… Филипп мог… мог быть…

– Мне кажется, – сказала я, – лучше сейчас не задерживать его здесь. Вы разрешите нам сегодня не спускаться в ваш салон, мадам? Филиппу лучше будет провести этот вечер спокойно и пораньше лечь в постель.

– Конечно, конечно. И вы тоже, мисс Мартин… Вам пришлось пережить…

– Да, к тому же я страшно разозлилась. Иногда это помогает. Я пойду к мсье де Вальми, как только отведу Филиппа в его комнату.

Она машинально кивала головой, словно не понимая.

– Да. Да, конечно! Мсье де Вальми будет ужасно… обеспокоен, ужасно обеспокоен.

– Надеюсь, – мрачно сказала я. – Это слишком мягко сказано. Пошли, Филипп, найдем Берту. Мадам…

Когда мы уходили, я оглянулась и увидела, что она быстро пошла за угол террасы. Несомненно, чтобы самой рассказать Леону де Вальми. «Ну что же, чем раньше, тем лучше», – подумала я и быстро провела Филиппа наверх, в надежную гавань комнаты для занятий.

Берта была в кладовой и что-то чистила. После краткого объяснения, которое оказало на нее такое же действие, как и на Элоизу, я хотела поручить ей Филиппа, но мальчик уцепился за меня с таким видом, что я решила, что он заплачет, если я уйду, и осталась с ним. Мадам де Вальми, конечно, уже известила своего супруга, который должен бы привести в действие необходимый механизм, дабы обнаружить злоумышленника. Меня в первую очередь беспокоил Филипп.