Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

Но это был не Филипп. Рауль лишь абсолютно безмятежно произнес:

– Думаю, что да. Я только сейчас это заметил. И как раз собирался извиниться, когда ты вошел. – Он повернулся ко мне: – Мисс Мартин, мне ужасно жаль…

– О, пожалуйста, – почти выкрикнула я. – Ничего не случилось. Я сама виновата!

– А что вы делали ночью, в это время, на мосту? – спросил мсье де Вальми.

– Вышла погулять. В лесу было очень сыро, и я вышла на дорогу.

– И что произошло?

Рауль хотел что-то сказать, но я быстро ответила:

– Я остановилась на самой середине моста. Уже хотела повернуть назад, но остановилась на минуту, чтобы послушать, как журчит вода. Это было очень глупо, потому что поднялся густой туман и мсье Рауль попал в самую гущу. Я забыла, что он должен приехать.

– Забыла?

Я посмотрела на него с немым удивлением и потом вспомнила, что разговор в салоне шел на французском языке. Но я решительно сказала, надеясь, что меня не выдаст краска на щеках:

– Миссис Седдон сегодня вечером сказала мне, что Рауль сюда приедет.

– А, да. – Трудно было прочесть выражение его темных глаз под густыми черными бровями. Он посмотрел на Рауля: – А потом?

– Поэтому мистер Рауль, конечно, не заметил меня – никак не мог заметить, пока не подъехал совсем близко, так что чуть было не наехал, – быстро продолжала я. – Сама виновата; мне очень повезло, что я отделалась только ушибами и порванным платьем. Если машина действительно задела меня, то только самый край платья, честное слово! А ушиблась, когда поскользнулась в грязи и упала.

Леон де Вальми все еще хмурился.

– Это очень опасное место… как известно всем нам… – Тон снова стал очень резким. – Рауль, если едешь по этой дороге в такую ночь…

– Я уже сказал мисс Мартин, что мне ужасно жаль… – мягко ответил Рауль.

Я вспыхнула. Имея полное право допрашивать меня, зачем он выставлял передо мной дураком собственного сына? К тому же сегодня я видела слишком много его выходок и горячо сказала:

– Я объяснила мсье Раулю, что виновата во всем только сама. Пожалуйста, оставим эту тему. Несправедливо его в чем-либо упрекать. Если бы ваш сын не был таким блестящим водителем, я была бы мертва!

Я замолчала, снова заметив легкое насмешливое удивление в глазах Рауля, а в лице его отца что-то весьма напоминающее с трудом сдерживаемый гнев. Леон де Вальми сказал спокойно, тоном педантичного отца, упрекающего сына за небрежность:

– Блестящему водителю не стоило бы так полагаться на свое искусство, проезжая столь опасный поворот.

– Этот поворот был замощен прошлым летом… кстати, на доход, полученный с Бельвиня, ты помнишь? – очень любезно ответил Рауль, улыбнувшись отцу. – И ты уверен, что можешь судить о том, как я вожу машину? Забываешь, что и дороги, и автомобили значительно изменились с тех пор, как ты был способен водить.

Наступило напряженное молчание, и я увидела, как углубились морщины вокруг губ Леона де Вальми, а его бледные руки судорожно ухватились за поручни кресла. Он ничего не сказал. Рауль лениво улыбался, глядя на него сверху вниз. Да, это не Филипп! Неудивительно, что ему было смешно, когда я, как дикая кошка, бросилась защищать его. Чувствуя что-то вроде злорадного удовлетворения, я подумала: «Это вам за Филиппа, мсье Князь Тьмы!»

Повернувшись ко мне, Рауль самым естественным тоном спросил:

– Вы уверены, что не стоит просить послать что-нибудь крепкое в вашу комнату, мисс Мартин?

– Абсолютно уверена. – Я нерешительно посмотрела на сына, потом на его отца. – Спокойной ночи, мсье де Вальми. Спокойной ночи, мсье Рауль.

И поднялась к себе, оставив их вдвоем.

На следующий день туман полностью рассеялся и деревья, покрытые нежной весенней зеленью, легонько качали ветвями. С тех пор как теплые мартовские ветры превратили почки в маленькие клейкие листики, нашим любимым местом прогулки стала тропинка, ведущая через лес к северу, вниз в долину, и на этот раз мы с Филиппом снова отправились той же дорогой. Мы пошли по тропинке, перерезавшей зигзаг шоссе. Несмотря на крутизну, идти было не очень трудно, потому что поперек нее лежали упавшие стволы – прочная опора для ног, а лесенки, устроенные в самых крутых местах, были недавно починены, и их широкие ступени очищены от скользкого мха. Кое-где тропинка пересекала маленькие ручейки, иногда не больше шага шириной, и перебраться через них можно было по камню, лежащему в весело журчащей воде; но в некоторых местах течение прорезало в камнях глубокое русло с маленькими водопадами и через ручей были проложены прочные деревянные мостки – две сколоченные доски с перилами, сделанными из необструганных сосновых жердей.

На таких мостках любил стоять Филипп, глядя сверху на папоротник и водоросли, колышущиеся в воде, и считая рыбок, которые, как ему казалось, стараются выпрыгнуть из быстрого потока, поднимая тучи брызг. В то утро мы вместе, оба очень довольные, склонились над водой, стоя на одном из таких мостков, проложенных через самый большой ручей, над которым прямые лучи солнца, словно длинные пальцы, касались зеленых папоротников и зажигали радугу в водяных брызгах.

– Три, – сказал Филипп с видом победителя. – Вот, вы его видели? За камнем, там, где самые сильные волны.

Я вгляделась в водоворот, бушевавший под нами.

– Ничего не вижу. И не «его», Филипп.

– Он там был, честное слово, был. Я видел его…

– Да, я уверена, что действительно видел, но рыбка – «она», значит, нужно говорить «ее».

– По-французски форель тоже «она», – твердо сказал Филипп.

Он очень гордился, что говорит по-английски лучше, чем я по-французски.

– Конечно, – согласилась я. – И по-английски. Ой, посмотри, Филипп, еще одна. Я видела! Она действительно выскочила из воды!

– Четыре. – Филипп понимал, когда надо праздновать победу, а когда смолчать. – Четыре с половиной, потому что я не знаю, была это форель или просто тень.

Он крепко ухватился за перила и нагнулся над водой.

– Пошли, – сказала я. – Если увидим ее на обратном пути в том же месте, значит это просто тень. Пошли вниз, в большой лес.

Он послушно повернулся, и мы пошли по широкой ровной дороге, которая вела вниз по склону туда, где деревья росли гуще.

– Ладно. Пойдем искать волков?

– Волков?

– Мадемуазель, у вас такой испуганный голос. Вы правда думаете, что здесь есть волки? – Филипп, трусивший передо мной, со смехом обернулся.

– Ну, я…

Он расхохотался и подпрыгнул, подняв кучу прошлогодних полусгнивших листьев.

– Думаете, думаете!

– Ну и что, – сказала я. – Раньше я никогда не жила в таких местах. Мне кажется, Вальми прямо кишит волками.

– У нас есть медведи, – сказал Филипп тоном человека, ожидающего поздравлений. Он серьезно посмотрел на меня. – Правда, есть. Я не вру. Такие большие, что трудно даже поверить. – Его руки в красных перчатках очертили в воздухе что-то, по размерам напоминающее гризли-переростка. – Я ни разу не видел медведя, vous comprenez[11], но Бернар однажды застрелил одного. Он мне так сказал.

– Надеюсь, сегодня мы не встретимся с медведем.

– Сейчас они спят, – успокоил меня мальчик. – Они не опасны, если только их не потревожить во время спячки в берлоге.

Словно желая подтвердить свои слова и испытать судьбу, мальчик вскочил на большую кучу сухих прошлогодних листьев, так что они взмыли в воздух яркими золотыми пятнами. К счастью, в берлоге не было медведя.

– Они спят очень крепко, – объяснил Филипп, явно решивший оправдать свою неудачу, – с орехами за щекой, как белки или рубундуки.

– Бурундуки.

– Бурундуки. Может быть, вы не хотите искать медведей?

– Мне бы не хотелось, если ты не имеешь ничего против, – сказала я извиняющимся тоном.

– Ну, тогда не будем, – великодушно согласился мальчик. – Но в лесу можно увидеть много других вещей, так я думаю. Папа мне о них рассказывал. Там есть дикие козы, и сурки, и лисицы, о, много всего! Как вы думаете, когда я буду иметь десять лет…

– Когда мне исполнится десять.

– Когда мне исполнится десять, мне позволят взять ружье, ходить на охоту и стрелять, как вы думаете, мадемуазель?

– В десять лет вряд ли, Филипп, но, конечно, позволят, когда ты станешь немного старше.

– В десять лет я буду старше.

– Конечно старше, но все же будешь еще недостаточно большой. Ты не дорастешь еще до такой степени… я хотела сказать, не будешь достаточно велик, чтобы носить ружье, подходящее для охоты на медведя.

– Тогда я буду охотиться на белок и бундуруков.

– Бурундуков.

– Рубундуков. Мне позволят взять маленькое ружье, чтобы стрелять в рубундуков, когда мне исполнится десять?

– Может быть, хотя я очень сомневаюсь. Во всяком случае, это то, что называют ложными амбициями.

– Plaît-il?[12] – Мальчик подпрыгивал передо мной, со смехом глядя на меня через плечо; его лицо светилось бледным румянцем под красной вязаной шапочкой. Передразнивая меня, он сказал с капризной гримасой: – Пожалуйста, по-английски.

Я засмеялась:

– По-моему, просто стыдно стрелять в белок и бурундуков, этих очаровательных зверушек.

– Очаро-вательные? Ну нет. Они грызут молодые деревья, доставляют много хлопот, и из-за них большие убытки. Это говорят лесники. Их надо стрелять.

– Очень по-французски, – сухо сказала я.

– Я француз, – напевал Филипп, весело прыгая передо мной. – И это мой лес, – щебетал он. – Все деревья вокруг – мои. Когда я вырасту и у меня будет ружье, каждый день буду ходить на охоту и стрелять белок и бундуруков. Посмотрите – вот сидит белка. Сейчас мы ее подстрелим. Бабах!