Правда, Сулейман ни разу больше не оставлял Мустафе престол после персидского похода. Но, вероятно, делал он это не просто так. Должно быть, он хотел, чтобы сын набрался опыта на поле битвы. А сын ни на что не жаловался. Наоборот, ему очень нравилось находиться среди янычар. Еще Мустафа любил играть и гулять с младшим сыном Хюррем Джихангиром. Правда, Гюльбахар всегда советовала сыну держаться подальше от детей Хюррем. И Мустафа всегда ее слушался, но с рождением Джихангира все изменилось. Они с Джихангиром стали словно родные братья. Когда Джихангир был маленький, Мустафа часто брал его за ручку и водил гулять в сад, где, не обращая внимания на неудовольствие обеих матерей, целыми днями играл с худеньким и слабым сыном Хюррем. Он даже иногда катал его на низкорослой лошадке. Джихангиру такая забота очень нравилась. Едва завидев Мустафу, малыш начинал радостно улыбаться, а Гюльбахар удивлялась этой дружбе. «Должно быть, их притягивает общая кровь, – думала она. – Ведь они все-таки братья. Но нельзя терять бдительность. Неизвестно, когда ужалит московитская змея».

Дружба старшего и младшего шехзаде радовала и султана Сулеймана. Когда султан видел своих счастливых детей, он забывал обо всех войнах и обо всех интригах визирей. Он уже давно уверился в том, что Хюррем не питает никаких враждебных чувств к его бывшей наложнице, и надеялся, что дружба сыновей успокоит ненависть и ревность в сердце Гюльбахар. Сулейман часто по ночам молил Аллаха о том, чтобы его дети жили долго, счастливо и никогда не враждовали между собой.

Но мир между Хюррем и Гюльбахар был только видимостью. Проходили годы, Сулейман возвращался с новыми победами, новые города склонялись к его ногам, но между женщинами ничего не менялось. И из-за ненависти, питавшей сердца обеих, дворец султана Сулеймана напоминал вулкан, в глубоких недрах которого зрела готовая в любой момент вырваться на поверхность раскаленная лава. Но об этом вулкане никто не подозревал и никто не знал, сколько жизней еще он унесет.


Однажды вечером Хюррем внезапно спросила мужа: «Любит ли повелитель свою дочь?» Сулейман очень удивился.

– Что ты такое говоришь, Хюррем? К чему эти вопросы?

– Повелитель, кажется, так любит свою дочь, что многого не замечает.

– А что я должен замечать?

– Повелитель, ваша дочь давно уже выросла, и ей надо поискать достойного супруга.

Сулейман задумался. Помолчав какое-то время, он сказал:

– Она еще слишком молода и неопытна, чтобы выходить замуж. Она еще совсем ребенок.

– Какой же она ребенок, Сулейман? Нашей дочери уже целых семнадцать лет!

– Ты хочешь, чтобы я отдал свою возлюбленную дочь какому-то чужому человеку?

– Сулейман, когда меня привезли к тебе, я была моложе Михримах! Когда мне исполнилось столько лет, сколько ей сейчас, я уже подарила тебе двоих детей.

Сулейман ничего не ответил. Он так любил свою единственную дочь, свою «прекрасную, как луна, красавицу», что ему в голову не приходила самая простая мысль.

– Родители должны устраивать счастье своих детей, Сулейман, – продолжала Хюррем. – Я же, как любая мать, мечтаю выдать нашу дочь за достойного человека.

Падишах изумленно посмотрел на Хюррем, нахмурился и спросил: «Мы что, чего-то не знаем? Михримах пожелала выйти замуж? Она полюбила кого-то?»

– Ну что ты, Сулейман. Просто я думаю о том, как сложится ее судьба.

Султан продолжал недоверчиво вглядываться ей в глаза.

– Ты сама подыскала нашей дочери мужа?

Хюррем улыбнулась: «Ну что вы, повелитель. Как может ваша покорная рабыня Хюррем, не известив своего господина, браться за такое серьезное дело?»

На самом деле за это дело она взялась уже давно. Уже несколько месяцев она подыскивала будущего мужа для своей дочери. Правда, подыскивала она скорее не такого человека, который сделает ее дочь счастливой, а такого, который окажется ловок и оборотист в делах государства под контролем Хюррем. Его можно сделать визирем. Ведь Сулейман непременно сделает Садразамом человека, которого его единственная любимая дочь выберет в мужья.


«Внимательно слушай меня, ага», – сказала Хюррем. Рустем стоял перед ширмой, за которой его принимала Хюррем Султан, и в полумраке комнаты старался не смотреть в ту сторону, откуда шел голос. Хюррем Султан говорила очень тихо. В голосе ее чувствовалась такая сила, что даже если бы и мог, он бы не решился посмотреть ей в глаза. Он не понимал, зачем его пригласили к самой Хюррем Султан. Может быть, подлый Хюсрев-паша донес о тех небольших подношениях, что он принимал по долгу своей службы в Диване? «Шайтан побери этого пашу, – подумал он. – Как видно, шельмец на меня донес». Но служить при Диване, не принимая и не раздавая подношений, и в самом деле было сложно. Как говорится, не помажешь – не поедешь. А может быть, он все же переборщил с маслом? Боснийский раб из бедной деревни, без дома и без крова над головой, попав в Эндерун, вышел оттуда другим человеком. Он успел узнать, что с волками жить – по-волчьи выть. Слабым не улыбается удача, правда всегда на стороне сильного. А сила прежде всего зависит от денег.

Не поднимая головы, он боковым зрением пытался сквозь отверстия ширмы разглядеть Хюррем Султан. Она сидела перед окном, разукрашенным цветным стеклом в виде тюльпанов и листков, на роскошном диване, покрытым дорогим бархатом, опершись левой рукой на подушки из китайского шелка. Складки ее кафтана и платья ниспадали на прекрасный иранский ковер, словно высокогорный водопад. В лучах света сверкали рубины в ее волосах.

Хюррем Султан продолжала говорить:

– Тебя все очень хвалят во дворце, Рустем-ага. Все говорят, что расторопнее и сообразительнее тебя аги не найти. Мы знаем, что ты был верным слугой покойного Искендера Челеби. Главный казначей всегда, всю свою жизнь, доказывал преданность нашей семье и династии Османов. Из-за ложного доноса мы потеряли его, но мы всегда будем помнить преданность верных нам людей. Династии требуется верный и преданный человек.

Рустем растерянно молчал. Хюррем заметила, что он замер перед ней в страхе, и решила немного его взбодрить: «Скажи мне, ага, разве ты не сделаешь все, что он тебя зависит, чтобы верой и правдой служить нашему повелителю?»

Рустем пытался сообразить, к чему эти вопросы. Для чего сама Хюррем позвала его сюда? «Надо же, – думал он, – она такая же бывшая рабыня. Но теперь ей поклоняются правители Европы. А про меня, Рустема, пол-Стамбула говорит, что без этого боснийца не обойдется ни одно государственное дело. Так зачем же мне устраивать государственные дела против государства? Да и к тому же какое государство, приняв боснийского крестьянина из бедной деревни, может сделать его важным государственным лицом? Только Османы! Какое еще государство может возвысить дочь простого священника из Рутении так, что ей поклоняются короли Европы, и сам папа Римский с почтением отзывается о красоте Султаны Ля Росы? Слушай, внимательно слушай, что она тебе скажет, ага. Чует мое сердце, это еще только начало. И передо мной скоро откроется новый путь».

Хюррем, увидев, что Рустем продолжает молчать, спросила: «Отчего ты молчишь, ага? Каждый человек, даже если он поменяет свои имя, веру, Священное Писание и храм, никогда не сможет изменить свою душу и свой разум. Мы часто говорим о том, что мы что-то забыли, но сердце наше помнит все».

Рустем ломал голову. Чего от него ждет эта женщина? Признания в том, что душа его помнит родные края? Все это было очень странно.

Глаза Хюррем светились тем особенным светом, который так воодушевлял ее друзей и так пугал ее врагов. Рустему следовало бы испугаться, но он не боялся, а лишь насторожился.

– Послушай меня, ага. Не стоит бояться того, что ты помнишь родину. Мы все здесь ее помним. К тому же разве не было других девширме, которые верой и правдой служили нашему государству? Таких было очень много. Обернись по сторонам, почти все визири в Диване – кто хорват, кто албанец, кто араб. Это очень хорошо. Но, если такие, как ты, верой и правдой послужили нашему государству, разве они не достойны награды? Скажи мне, Рустем, а ты сам как думаешь? Тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь сам себя наградить?

Рустем похолодел. Рука его машинально потянулась к шее. «Эта женщина непременно что-то знает, – подумал он. – Если я в чем-то признаюсь, то она обвинит меня в предательстве султана и отдаст палачу. Если буду отрицать, то сделаю только хуже. Но молчать нельзя». В горле у него стоял ком.

Молчание нарушил тихий смех Хюррем. Она сделала ему знак подойти ближе к решетке. Рустем придвинулся, сделав только шаг. Одна нога его с рождения была короче другой. Чтобы скрыть свой недостаток, он всегда носил длиннополые кафтаны, у специального мастера заказывал сапоги, у которых один каблук был выше другого. Правда, подобная хитрость не помогала ему скрыть хромоту. Хюррем тоже это заметила и подумала: «Кажется, я нашла подходящего человека. Этот не будет заноситься, этот будет делать все, что я прикажу».

Про Рустема ей рассказывали, что молодой девширме демонстрирует рвение в государственной службе, умеет молчать и точно исполняет все поручения. Верные люди Джафера в Диване и раньше пользовались его услугами. Рустем вроде бы не знал, для кого он выносит из Дивана ту или иную копию записи секретаря. А может быть, о чем-то догадывался. Но даже если и догадывался, ни разу за все время он не был замечен в сочувствии врагам Хюррем. Правда, казалось, он вообще никогда никому не сочувствует. Исполнительный, нелюдимый, скрытный, но всегда точно выполнявший приказы, этот ага жил совсем один, в небольшом особняке в Галате. При нем были только старая албанская служанка и немой конюх. «Такой человек умеет быть верным, – подумала Хюррем. – Теперь настало время призвать его».

– Скажи мне, ага, ты никогда не думал о том, что достоин стать визирем?

Рустем, не веря своим ушам, тихо сказал:

– Такие мысли – грех, госпожа.