Эти слова поняла только Хафза Султан. Ведь Хюррем кричала по-русски. «Терпи, девушка, – только и смогла сказать она. – Терпи».

Хюррем вновь увидела того же мальчика. Он снова был здесь. Теперь он был так близко, что, казалось, до него можно дотронуться. Если повитухи выпустят ее руки, то она сможет дотронуться до него. От бессилия у нее из глаз хлынули слезы. «Нет, мой повелитель, – сказала она себе, – это от боли. Это выше моих сил. Слезы сами собой текут. И не дают мне дотронуться до этого мальчика».

Теперь боль словно бы отступала. Пусть поскорее все закончится, я хочу дотронуться до ребенка.

Послышался голос главной повитухи: «Показалась головка, показалась головка». Все женщины в комнате принялись молиться: «Аллах, помоги своей рабе Хюррем». Хюррем тоже начала молиться вместе со всеми: «Аллах, помоги своей рабе Хюррем». Внезапно с удивлением она заметила, что впервые вместо «О господи!» произносит «Аллах!».

Главная повитуха сказала: «Ну вот, госпожа. Потерпите еще немного. Тужьтесь еще сильнее». И этот голос отвлек ее от мыслей. Она старалась следовать указаниям голоса. А потом нить сознания оборвалась. Она больше не чувствовала боли, но знала, что по-прежнему лежит в комнате и мальчик снова там. Он вновь бежал к ней, с каждым шагом все ближе, теперь он тянул к ней обе руки.

Ей показалось, что она провалилась в какую-то темноту, в которой царило абсолютное безмолвие. Потом темнота начала постепенно редеть, словно бы ночь на пути к рассвету. И постепенно все вокруг озарилось. Теперь Хюррем казалось, что она видит восход солнца. Казалось, у нее не осталось никаких чувств. Но нет, это было не так. Исчезла только боль. Теперь она ощущала покой, легкость и счастье. Словно бы только что родилась. Словно бы жизнь начиналась сначала, будто распускался розовый бутон. Ей послышался издали какой-то голос. Он произнес: «Мальчик!» И тут Хюррем с трудом открыла глаза. У нее на животе лежал сын.

XXXVII

Султану Сулейману тотчас сообщили, что Хюррем родила сына. Эта весть воодушевила всех – визирей, пашей, военачальников, янычар, жертвовавших своими жизнями ради того, чтобы установить на Родосе флаг Османов. Небо потрясли их радостные возгласы: «Долгих лет жизни тебе, наш повелитель! Долгих лет жизни твоему шехзаде и нашему государству!»

Рыцари, защищавшие крепость, услышав этот крик, решили, что начинается новый штурм, и бросились на стены. Однако картина, которая явилась их взорам, поразила их. Во вражеском стане были подняты все флаги. Турецкие солдаты радостно обнимались и приветствовали друг друга. Над огромными кострами жарились бараны, а в огромных казанах варился плов. Войскам раздавали халву.

А тем временем по другую сторону стен царила настоящая паника. Запасы продовольствия заканчивались. И жителей, и защитников крепости мучил голод.

Гонец, доставивший из Стамбула на поле боя радостную весть, вручил падишаху письмо от Хюррем Хасеки. Садразам Пири Мехмед-паша и Ибрагим видели, как падишах, взяв письмо, мечтательно вдохнул его аромат. И это Сулейман, которого вот уже несколько месяцев воодушевлял только запах пороха! Он приложил письмо ко лбу, и впервые за много месяцев ему захотелось, чтобы военный поход как можно скорее закончился.

Когда все разошлись и Сулейман остался один, он открыл и прочел письмо Хюррем. «О мой повелитель! – начиналось оно. Сулейману на миг показалось, что он слышит голос любимой женщины. – Упав ниц, целую ваши ноги, которые для меня являются бесконечным источником счастья. О мой султан! Солнце нашего государства и опора моего счастья. Если вы спросите о вашей рабе, которая страдает в огне разлуки, сердце которой вдали от возлюбленного разбито, а глаза полны слез, для которой ночь не сменяет день, которая забыла себя в море тоски, страдая хуже, чем Ферхат с Меджнуном[47], то она от разлуки с вами пребывает в такой тоске, которой не пожелала бы и своим недругам».

Было ясно, что Хюррем писала письмо не сама, а диктовала его кому-то. «Я бы не смог разобрать ее каракули», – усмехнулся он. Султан вспомнил те ночи, когда пытался научить ее писать. От нахлынувших воспоминаний защипало глаза.

Письмо было написано чужой рукой, но во всем его тоне чувствовалась сама Хюррем. Слова соединялись неправильно, предложения не заканчивались. Она использовала все турецкие слова, которые знала. Читая, падишах то грустил, то смеялся. Хюррем удавалось сделать его счастливым даже на большом расстоянии.

Как назвать маленького шехзаде? Сулейман размышлял всю ночь. На следующий день он призвал к себе после вечернего намаза Садразама Пири Мехмед-пашу и шейх-уль-ислама Али Джемали-эфенди. Оба, не сговариваясь, предложили: «Мехмед». Али Джемали-эфенди сказал: «Рано или поздно мы завоюем Родос. Это предначертано вашей судьбой. Вы войдете в историю как Фатих Родоса. А так как шехзаде родился во время военного похода, то ему подойдет только имя Фатиха».

Султан Сулейман тем вечером заснул с горделивой мыслью, от которой у него теплело на сердце: «Теперь у меня снова два сына».


Спустя две недели на ухо маленькому сыну Хюррем был прочитан азан. Имам три раза прошептал его имя: «Нарекаю тебя Мехмед Ханом. Пусть дни твои будут долгими, а путь открытым. Ты станешь Фатихом, как твой великий прадед Мехмед Хан, как дед Явуз Селим и твой отец, повелитель мира. Ты принесешь в мир порядок, а османскому государству – славу».

Маленький Мехмед Хан занимал теперь все мысли Хюррем, а пока он спал целые дни напролет. Теперь Хюррем стала настоящей матерью, как и говорила Валиде Султан. Ей самой не верилось в то, что она стала матерью шехзаде самого султана Сулеймана.

В первый вечер жизни шехзаде, когда дворец погрузился в сон, она достала из потайного места свою старую сумку с приданым. Вытащив разбитую иконку, она поставила ее в изголовье. Дрожащее пламя очага осветило грустное лицо Девы Марии. Долго шевелились губы Хюррем. Она благодарила Бога за то, что он услышал ее молитвы и подарил ей сына от Сулеймана.

Положив икону обратно, она засмотрелась на жалкие вещицы, оставшиеся от ее родного дома. Как же так все повернулось? В детстве она не знала, что жизнь – это постоянная борьба. Но теперь ей предстояло бороться не только ради себя, но и ради сына. Я обязана сделать так, чтобы наследником Сулеймана стал именно мой сын.

Она теперь хорошо знала об ужасном законе Османов. Шехзаде, которому удастся занять трон, будет жить, остальным предстоит умереть. Пряча свою сумку с приданым, она прошептала: «Ты должен выжить, сынок».

И уснула, обняв малыша.


В то же самое время о будущем думали еще четверо людей.

Хафза Султан у себя в покоях, султан Сулейман и его закадычный друг Ибрагим из Парги на поле брани, и Гюльбахар Хасеки в далеком дворце Манисы.

Валиде Султан думала: «Все произошло так, как я боялась». Она любила и Хюррем, и новорожденного внука, девушке удалось сделать счастливым ее сына – она видела это собственными глазами, но что теперь будет? Трон один, а шехзаде двое. Согласно законам и обычаям трон по праву должен был достаться ее старшему внуку Мустафе Хану. Но уже сейчас ясно, что Хюррем не из тех, кого останавливают такие вещи. Ведь повелитель счастлив с ней, а Гюльбахар выслана из дворца. Так что Хюррем вполне может решить, что трон должен достаться ее сыну. «Допустим, – разговаривала сама с собой пожилая женщина во тьме ночной, – повелитель выбрал наследником Мустафу. Неужели Мустафа оставит в живых сына Хюррем, когда взойдет на престол?»

Сердце Хафзы Султан сжималось. Мысль о том, что будущее принесет новые несчастья, не давала ей уснуть всю ночь. Государство рано или поздно потребует новую жертву. «Аллах! – взмолилась она. – Окажи милость, сделай так, чтобы я не увидела этих страданий. Забери мою душу, чтобы я не видела гибели внуков. Пусть новая кровь не обагрит стены этого дворца».

А в Манисе при вести о том, что Хюррем родила сына, поднялась настоящая паника. Гюльбахар, которая старалась даже не вспоминать имя Хюррем, которая называла новую возлюбленную отца своего сына не иначе, как московитская потаскуха, не старалась скрывать своей ярости. А что ей еще оставалось? «Неужели смерть, – спрашивала она саму себя. – Пусть тогда приходит побыстрее, я не вздрогну. Лишь бы только не трогали моего сына».

Тем, кто доставил известие, она даже не постеснялась заявить: «Послушайте, с тех пор, как наш шехзаде приехал сюда, наш глупый падишах совсем сдался московитской потаскухе, а теперь вот у нее и ублюдок есть». Она знала, что об этих словах непременно доложат Сулейману, но все равно добавила: «Ну ничего, османский трон стоит крепко, выстоит он и перед московитскими ублюдками. Все же отец Мустафы Хана Сулейман, а мать – Махидевран Гюльбахар Хасеки. Однажды справедливость восторжествует, и, когда придет время, Мустафа Хан займет престол».

Гюльбахар казалась уверенной в себе и в своем будущем, но по ночам, когда все стихало, страшные мысли мешали ей заснуть. А вдруг московитская потаскуха решит навредить ее шехзаде и окончательно лишит разума султана Сулеймана? А если ей вообще удастся все проделать у него за спиной?

С того самого дня Гюльбахар не спускала глаз с шехзаде Мустафы. Она сама проверяла, что он ел, пил, все, до чего дотрагивался. Она установила наблюдение за всеми преподавателями Мустафы – за теми, кто учил его читать и писать, ездить на лошади, стрелять из лука. Она все еще верила Сулейману, но уже очень боялась будущего.


Главный сокольничий Ибрагим сообщил султану, что хочет обсудить с ним один важный вопрос. Явившись к нему в шатер, он повел разговор издалека: «Я боюсь, повелитель, что если переступлю границы дозволенного, то не сносить мне головы».

Сулейман догадывался, о каком важном вопросе хочет поговорить Ибрагим из Парги, но сделал вид, что не понимает, и притворно нахмурился: