– Уверен, в эти часы Сегундо и оставшиеся с ним уже арестованы. Их заставят говорить, они расскажут, где мы, наше убежище обнаружат. А я не сдамся, Моника. Я выйду в море, хотя и не смогу отъехать слишком далеко.

– Но в таком случае ты лгал мне. Ты лгал!

– Я молчал, борясь со своей совестью, но рассудок победил. Это не было ложью.

– Это была ложь! И не только мне, и этим несчастным солгал.

– Для них не было обмана. Они прекрасно знают свою участь. Они последуют за мной: несчастье или немного надежды. Надежды жалкой жизни, которая не для тебя, Моника да Мольнар.

– А если я принимаю ее?

– Не заставляй меня верить в несуществующий рай. Замолчи, Моника, замолчи, потому что если будешь дальше говорить, то у меня не будет сил сделать то, что нужно, потому что я так сильно люблю тебя… так сильно…!

Он прижал ее, коснувшись ее губ огненным поцелуем; затем резко оторвал от себя, разрывая нежные узы и убежал к лодке, боровшейся с волнами, а Моника душераздирающим криком взывала и умоляла:

– Хуан! Нет! Нет! Не бросай меня! Забери меня! Какое значение имеет умереть?

Крик Моники потерялся в ночи, утонул в темных, беспокойных водах, которые гребнем поднялись и обрызгивали каплями пены протянутые руки и глаза, которые смотрели не видя, губы, горевшие огнем от следа этого неизгладимого поцелуя, который Хуан оставил им двоим. Горький поцелуй теперь, словно бездна, разделял их, одновременно наполненный бесконечной нежностью. Первый, единственный поцелуй любви, который Моника больше никогда не получит.

Огромная волна залила ее, но она не сдвинулась, пригвожденная на пляже. Сердце, разбитое и ослепленное, будто на миг увидело блеск звезд в руках, оставляя на них обжигающий жар. Было лишь безумное желание сжать то, что только что было в ее пальцах. Высший дар, о котором она так мечтала, вырванный второй раз из ее жизни. И не было на свете печальнее слов, которые поднялись рвущимися рыданиями:

– Хуан, почему ты бросил меня?

Стоя на пляже, глядя на горизонт, еще страстно сопротивляясь, она ждала света рождавшегося дня, чтобы увидеть полные паруса дерзкой морской шхуны, которая ушла со своим тяжелым грузом, что означало крах и крушение, с отвагой капитана, чьи последние пленительные и мучительные фразы еще звучали в ушах Моники. Хуан Бога. Хуан Дьявол. Тот, кто безумно появился в ее жизни, как луч света и огня, благоухавший и терзавший ее… кто наконец дал сбежать тайне в жестоком прощании… тот, кому еще возражают с мягкой укоризной нежные губы бывшей послушницы:

– Если бы я могла поехать с тобой. Если бы могла…

Она беспокойно посмотрела по сторонам, но никто и ничто не могли ей помочь. За черными скалами, немыми свидетелями многочисленных давних катастроф, начинались зеленые склоны горы Парнас. Цветущие усадьбы возвышались между разнообразных улочек, а выше стоял монастырь, который Хуан посчитал для нее убежищем. Желая увидеть больше, Моника взобралась по горной тропе, но оттуда тоже ничего не увидела, кроме бескрайнего моря.

– Как найти тебя? Как добраться до тебя, Хуан?

Оттуда был виден весь город. Она была почти в двух километрах от него. На миг, воображение Моники, казалось, вспыхнуло. В Сен-Пьере есть лодки, шлюпки, корабли. Возможно, она найдет кого-нибудь, кто ее отвезет, но куда? Она находилась спиной к дороге и не видела полосу экипажей, приближавшихся к ней, транспортных средств, которые выезжали из города, направляясь к домам горы Парнас. Одна из них сбавила ход и остановилась рядом. Дверца открылась, порывисто ее кто-то изумленно позвал:

– Моника! Это же вы, действительно вы? Я не сплю? Вы одна? Что вы здесь делаете? Я была уверена, что глаза меня обманывают, а теперь я могу дотронуться до вас… Разве вы не…?

– Понимаю ваше удивление, Матушка.

– Кто с вами?

– Никого. Успокойтесь. К моему несчастью, я совершенно одна, потому что на мне лежит обязанность спастись.

Мать-Настоятельница Рабынь Воплощенного Слова ощупывала дрожащими руками мокрую одежду Моники, смотрела расширившимися от удивления глазами на ближайший пляж и неспокойное море, и с усилием сдержала вопросы, срывавшиеся с губ; три экипажа, следуемые за ней, остановились, раздвинулись занавески, показались черные головные уборы и удивленные лица. В их лицах было сочувствие и жалость. Очень бледное лицо, мокрые одежды, распахнутые глаза, скорбный взгляд сбившейся с пути бывшей послушницы – все это имело достаточную силу, чтобы Настоятельница сказала:

– Я вижу, вы больны, Моника, и только что сказали, что одна. Поднимайтесь в мой экипаж. Мы едем в Монастырь Доминики. Они пригласили нашу общину скрыться ввиду большой тревоги.

– Тревоги?

– Кажется, наступает конец мира, дочь моя, и сеньор Епископ сказал уезжать из старого монастыря на Площади Виктора Гюго, – проговорила Мать-Настоятельница почти жизнерадостно. – Многие говорят, что ничего не случится. Мэр ничего не сделал, лишь издал указ и призвал к спокойствию жителей Сен-Пьера. Сказал, что едет губернатор, чтобы запретить выезд. Поэтому вместе с духовными дочерями я поспешила выполнить пожелание Его Высокопреосвященства. Возблагодарю Небо, что я встретила вас. Едем, поднимайтесь в экипаж!

– Нет, Матушка, я не могу поехать с вами. Я должна сесть на корабль, должна отыскать Хуана.

– Отыскать Хуана? – изумилась Настоятельница. И с искренним удовлетворением спросила: – Вы хотите сказать, что Хуан Дьявол смог сбежать? О, простите! Вы зовете его Хуан Бога, и на самом деле…

– Он, говорит, что пропал. Он уверен в неизбежной смерти. Люцифер не может поехать со своим грузом. Боже мой, Боже мой!

– Дорогая дочь, боюсь, вы бредите.

– Нет, Матушка, нет. Хуан привез меня на этот пляж, оставил и приказал спасаться, чтобы я была именно в этом монастыре, и что…

– В таком случае, чего вы ждете? Разве ваш первый долг перед мужем не послушание?

– Если он умрет, я не хочу жить, Матушка!

– Говорите тише, пожалуйста. Послушницы рядом, в том экипаже, где они не подняли занавески. Идемте со мной, вы больны, и пока что ничего не можете сделать.

– Если умрет Хуан, я сойду с ума, Матушка.

– Не отчаивайтесь. Не только Хуан, но и все в большой опасности. Наши доминиканские сестры стоят на молитве со вчерашнего дня, мы сделаем то же самое, как только приедем. Никто не молится напрасно. Милосердие Божие не имеет границ. Я думаю, было чудом обнаружить вас здесь. Мы будем молиться в честь этого безумно великодушного человека, за которым вы замужем. В эти последние дни почти ни о чем не говорят, а только о великой борьбе в защиту рыбаков. Многие нападают на них, но есть те, кто на их стороне, наш духовник среди них.

Мягко она заставила подняться Монику в экипаж, и сделала предупредительный знак повозкам следовать за ней.


15.


– Пусть опустят главную… бизань-мачту! Поворачивайте направо, очень мягко. Угорь… Так… Теперь поднять кливер, чтобы ждать погоды!

Первые лучи дневного света ворвались на голую мачту Люцифера, набитого до отказа, тяжело качавшегося на морских волнах. Рядом с ним, закрепленные канатами, делавшие ход корабля медленным и трудным, были три рыбных лихтера, теперь пустых, похожих на ореховые скорлупки на бушующих водах. Мрачный, сурово нахмуривший брови, молчаливый Хуан Дьявол руководил тонким маневром, а затем обернулся и жадно посмотрел на землю, что осталась вдали. Это Мартиника, которая возникла словно из тумана. Постепенно гасли точки света, признаки далекого города. По левую сторону высились роковые очертания Мон Пеле, с широкими склонами, крутыми голыми откосами, а на высоте густого дыма, черного, как сажа, разлилась этим утром в небе гигантская чернильница. Секунду глаза Хуана смотрели туда. Жадный взгляд повернулся к горе Парнас. Она едва различалась среди зелени, осыпанная точками многочисленных садов и домов. Едва видимая, но с какой отчаянной силой забилось сердце Хуана!

– Мы останемся здесь, хозяин? – спросил Колибри. – Не бросать якорь?

– Здесь слишком глубоко, чтобы кинуть якорь. Ты должен знать.

– Знаю, капитан. Вы не можете его кинуть, и поэтому будем ждать погоды. Сколько будем ждать, капитан?

– Пока не увидим, что произойдет с этим проклятым вулканом.


Почти наступил день. Над цветущей Антилией, отмеченной рукой трагической судьбы, появились первые вспышки дня 6 мая 1902 года. Город суетился в полдень большого праздника. Девять поселений, расположенных у склона Мон Пеле, были полностью опустошены. Оттуда с работниками и близкими ушли богатые арендаторы, хозяева плантаций и заводов. Это было беспокойное массовое бегство со всего северо-запада острова. Территория диаметром более тридцати километров была закрыта. Предгорье ужасной горы вытеснило последних обитателей, оправданно встревоженных странными знаками. Адский жар носился по земле, многочисленные реки впадали в море, но вместо воды туда шла зловонная грязь с невыносимым запахом серы. Морские птицы покинули негостеприимный район; у высоких скал узкие пляжи были нагромождены миллионами мертвых и издыхающих рыб, выброшенных морем. Город в двадцать пять тысяч жителей сегодня был переполнен более сорока тысячами людей, но паники не было, наоборот. Души людей успокоились, обитателей Сен-Пьера словно заразило беззаботное веселье. Болтовня, пьянство и смех в разгар праздника, нелепая уверенность все больше подтверждалась передаваемой из уст в уста последней новостью.

– Губернатор только что прибыл. Так сказали эти люди, сеньора, – объяснила Янина хозяйке. – Кажется, он вошел через заднюю дверь, потому что на площади много народу, и он с балкона дворца обращается к народу.

– Скажи, чтобы этот идиот Эстебан поторопил лошадей! – нажимала София Д`Отремон.

– Дело в том, что он не может проехать, сеньора. На улице много людей.

– Пусть даст звонок, пусть пройдет как угодно! Скажи, чтобы ехал по другой улице, пусть следует к дворцу, через черный вход. Мне откроют! Едем!