— Я открою! — крикнул Саша маме, решив не гадать, а проверить, кто пришел.

Выйдя в коридор, он глянул в глазок и с удивлением распахнул входные двери перед Верой Семеновной, директором Настиного приюта. Женщина казалось очень грустной и, сейчас, стоя у них под дверью, она плакала.

— Здравствуйте. — Немного растерянно произнес Саша. — А я к вам собирался…

Даже кивнул и отступил, пропуская женщину внутрь. А у самого внутри что-то сжалось, сдавило. Сашка не то, что умом, чем-то другим, примитивным и диким понял, что случилось что-то. С Настей. И это было плохо. Очень плохо.

И он до рези в глазах сейчас всматривался в директрису, отчаянно желая понять, что произошло, и до дрожи в коленях боясь этого.

— Шурка, кто там? — Мама и Анна Трофимовна выглянули из кухни.

Но ни Саша, ни Вера Семеновна не обернулись. Директриса смотрела только на него, и он не мог глаза отвести.

— Саша… — Вера Семеновна глубоко вздохнула. — Тебе уже не за чем к нам приходить. Настя… ее нет. Ее забрали сегодня.

Женщина принялась утирать слезы. А Саша… Он просто не мог понять, что она имеет в виду.

— Как это — нет? — Переспросил он, удивившись, отчего это голос стал таким хриплым и ломанным. — Куда забрали? Кто?

— Социальная служба. Ее документы восстановили. И за ней сегодня приехали, чтобы перевести в детский дом для старших детей. — Прерывисто, все еще всхлипывая, объяснила Вера Семеновна.

— Нет. — Саша покачал головой. — НЕТ! — Крикнул он. — Она бы не уехала, не рассказав мне. Не попрощавшись. Я сейчас пойду. Скажу, что ее нельзя забирать…

— Саша. — Вера Семеновна ухватила его за руку. А он и не заметил, что рванул к дверям. — Ей не дали, Сашенька. Настя очень просила отпустить ее попрощаться. Рассказать. И я просила, объясняла. Мы плакали. Но, понимаешь, у них и другие дети были. Беспризорники, которых милиция передала. А ехать далеко. В нашем городе сейчас нет детского дома для старших детей. Объединили с соседней областью. И социальный работник не захотела ждать, не разрешила. Мы так просили… А они уехали, Сашенька. Уже уехали. А я к вам сразу… — Вера Семеновна опять заплакала. — Они мне даже не сказали, куда ее переведут. В соседнюю область, или в другое место. «Еще не решено», вот и все что мне ответили.

Саша ощущал себя потерянно. Оглушено. Так, как когда с размаху получал в живот. Еще не осознав, не поняв, он оглянулся, словно надеялся, что мама сейчас улыбнется и все решит. Так, как всегда это делала. Все уладит. Она же все может…

Но мама, глядя на него печальными, полными слез глазами, зажимала ладонью рот. А бабушка Аня в открытую плакала.

Это окончательно добило его.

— Нет! — вдруг закричал Саша. — Нет! — Он замотал головой, будто пытался оттолкнуть, стряхнуть с себя правду. — Нет!

Не понимая зачем, для чего, куда, он рванул с места, и выбежал из квартиры.

— Сашенька! — Несся за ним вслед объединенный крик испуганных женщин. — Сынок!

Но он не оборачивался. Просто не мог. Ему надо было.

Что именно надо — Саша не знал. Но остановиться не мог. Казалось, что если он хоть на секундочку остановится — станет так больно, что он просто не вынесет, не выдержит. И Саша бежал куда-то, не замечая никого на своем пути, не разбирая самой дороги.

Он не мог поверить, что Настю забрали. Не мог! И это тогда, когда он сам решил отказаться от хоккея, лишь бы остаться здесь, с ней!

Как они могли? Как!? Даже не пустить ее попрощаться, не дать рассказать, не сообщить, куда…

Сашке так сильно хотелось кого-нибудь поколотить. Чтоб больно-больно. Чтоб до крови. Не за что-то конкретное, а потому, что ему сейчас было так больно внутри. Потому что, казалось, в животе завязали все тугим узлом, а потом порвали. Настолько больно было. Но он не останавливался, все бежал и бежал, пока не понял, что добрался до дворца спорта и катка.

Сашка стоял посреди темного зала и тяжело дышал. Пот градом катился по лицу и телу, щипал глаза и губы. Надрывные вдохи громко, хрипло разносились по пустому пока еще помещению.

Рано. Он рано пришел. Ведь собирался же еще зайти за Настей…

Эта мысль окатила его новой болью. Словно он не остановился, а с размаху врезался в стену. Так больно, просто невыносимо. Он сжал веки. Сильно-сильно. Глаза пекло не только от пота. Хотелось плакать, выть в голос. Но он же мальчик. А мальчики не плачут. Они сильные. Они должны защищать девочек, это тем позволено плакать.

Сашка вспомнил, что Вера Семеновна сказала — Настя плакала. От этой мысли и дышать стало трудно. Он пошел. Опять попытался отвлечься движением. Добрел до катка. Несколько мгновений смотрел на сверкающий лед, убеждая себя, что этого от его сияния глаза режет.

А потом, словно наяву, услышал ее голос. Вспомнил, как она «болела» за него во время тренировок, как заставляла отрабатывать удары. И как ругалась, если Сашка, ненароком, бормотал ругательства, когда у него не получалось. Совсем, как Эдуард Альфредович. Мелюзга же, а его учила…

Он не выдержал. Вышел на лед в сандалиях, сел на корточки, упершись спиной в ограждение. И заплакал. Заплакал так, что не мог остановиться. Тер глаза, прижимал те кулаками, но слезы все равно лились, будто сами по себе. А он не мог те остановить. Так же, как не мог теперь пойти и забрать Настю.

Сашка ревел, как дите в песочнице, но не мог иначе. Всхлипывал, закусывал губу. И плакал. Все равно плакал. Он не знал, что теперь делать и как быть дальше. Просто не знал. Даже встать не мог. Хоть уже было холодно, и он дрожал, обхватывая себя руками. И надо было уйти, до того, как соберутся парни на тренировку. Но не выходило. Не получалось. Только эти дурацкие слезы, которые никак не желали заканчиваться, все лились, и лились. И нос сопел, и вот-вот, кажется, икота могла начаться.

— Саша?

Он даже не сразу услышал, что его зовут. Только когда Дмитрий Валерьевич опустился на корточки прямо перед ним и напряженно заглянул в глаза, понял, что уже не один здесь. Может, и еще кто-то пришел. И видел, как он позорно ревет, словно малолетка. Только и стыдно не было. Кроме боли и отчаяния Сашка сейчас ничего не ощущал.

— Саша, что случилось? Что-то с мамой? — Тренер опустил ему руку на плечо, стараясь привлечь внимание. — Что с тобой?

Он не мог внятно ответить. Только затряс головой, так, что зубы клацнули.

— Мама… Мама… Хорошо. С ней… хорошо. Все. — Заикаясь, с трудом, с мукой, о которой уже позабыл за эти месяцы, принялся он выталкивать из себя слова. Забывая и путая, что и как говорить. — Настя…

Сашка не держался, опять всхлипнул. Тут же зажал рот кулаком.

Дмитрий Валерьевич помрачнел и крепче сжал его плечо. Осмотрелся.

— Где она? С ней что-то случилось, Саш? Что? Да, не молчи же, Сашка?!

Уж этот мужчина, столько времени проводя с ними за последние недели, точно знал, что Настя никогда не пропускает тренировок Саши.

— Ее забрали. — Выдохнул Саша. — Все. Увез… ли. Кто-то. Не знаю. Не пустили ко мне. Даже не прощались. И куда — не знаю. — Сбивчиво попытался объяснить он, как мог. — Все. Забрали.

Саша уставился глазами в лед. Голова казалась чужой, тяжелой, и язык не слушался. И в животе болело все так же сильно. И в груди пекло.

Дмитрий Валерьевич помолчал несколько минут, после чего надавил ему на плечо.

— Саш, давай, поднимайся, парень. Знаю, верю, что тяжело. И больно. Но если ты сейчас еще и заболеешь — никому легче не станет. Мать знает, где ты?

Саша покачал головой, но поднялся, опираясь одной рукой на ограждение.

— Давай-ка, я тебя домой отведу. На тренировке тебе нечего сегодня делать. — Решил Дмитрий Валерьевич. — Эдуарду Альфредовичу я все потом объясню. А ты дома нужнее. Маме твоей, тоже, нелегко сейчас, наверное. Она же Настю, не меньше тебя любила. Как родную

Сашке захотелось закричать, топнуть ногой, поспорить.

Никто не любил Настю, как он! Даже его мама. Никто! И она никого так не любила, как его. Она же его лучший друг! И была, и будет! Его!

Но он не стал этого говорить вслух. Понимал, что Дмитрий Валерьевич прав, может и не во всем, но во многом. И он своей маме сейчас нужен. И она ему — тоже. Потому Саша послушно пошел следом за тренером.

— Прорвешься, парень. — Негромко заметил тот. — Ты прорвешься. Сильный. И Настя твоя — сильная. Не грусти раньше времени. Постараемся узнать, куда ее перевели. Съездим, поговорите. Переписываться, хотя бы, сможете.

И он поверил. Как-то легче стало. И отпустило внутри что-то. Он ее найдет, обязательно. А там — там они еще что-то придумают.


Однако им так ничего и не удалось узнать. Сколько не звонила начальству Вера Семеновна, сколько не писала обращений в социальную службу его мама — никто не сказал им, где Настя. Недели шли, превращаясь в месяцы. Началось лето. Он сам, в одиночестве, даже от мамы тайком, отметил ее день рождения. С горечью, и слезами, которым уже не дал пролиться из глаз.

Саша повзрослел после того дня. Понял вдруг, что есть вещи, на которые даже его мама не в силах повлиять. Никто не может. И что, как бы сильно ты не любил кого-то, у тебя могут отнять этого человека, не спросив, и даже не дав попрощаться.

Он стал взрослым. Не столько физически. В душе.

Дмитрий Валерьевич с Альбертом Романовичем уехали в свою страну, и теперь первый регулярно звонил его маме. Саша продолжал ходить в секцию и надеяться, надеяться…

Но ничего не менялось. За три месяца они не узнали о Насте ничего. А потом — в августе, его с мамой пригласили на «смотрины» в команду. Мама не заставляла, говорила, что они могут остаться и продолжать искать. Но он по ее глазам видел, что веры в успех у мамы уже не осталось. И Саша так не хотел, чтобы мама снова была несчастна как тогда, когда они ушли от папы. И не только потому, что он может упустить такой шанс. Но и из-за Дмитрия Валерьевича, который, похоже, настолько сильно ей нравился.