Позже от общих знакомых, живущих в общежитии, а потом и от самого Ивана, мне удалось узнать, как он познакомился со своей Ксюшей.

Оказалось, что Иван не уезжал домой на летние каникулы. Он устроился работать ночным продавцом в магазинчик, неподалеку от общаги, кроме того, по утрам он работал в приемной комиссии колледжа, а днем работал официантом в ближайшей пиццерии. В общем, Фигаро тут, Фигаро там, он крутился, как мог, стараясь заработать денег на жизнь.

Ксюша пришла подавать документы на поступление и пыталась сдать Ивану вместо четырех фото 3*4, всего две, плюс две копии этих самых фото, сделанных на ксероксе.

— Девушка, вы бы еще фоторобот принесли! — смеялся Иван.

— Но у меня нет денег на новые фото! Те, что были, я сдала в другое учебное заведение, но не прошла там по баллам. А вернули мне всего две, — возмущалась Ксюша, — есть еще одна цветная фотка, правда тут я с котом, можно ее пока сдать?

— С котами нельзя! — ответил он, как кондукторша у Булгакова, и, поняв это, рассмеялся. Она тоже звонко рассмеялась, а потом резко погрустнела:

— Я тут совсем одна, с Волчанска приехала. В университет не взяли. Домой не хочется ехать, решила вот, в колледж попробовать…

Ивану было и смешно и жалко девушку. Тем более она оказалась практически его землячкой. Как истинный джентльмен, он сам отвел ее в фотоателье и заплатил за новые фотографии, а потом еще накормил пиццей.

Затем он договорился, чтобы ей в общаге дали комнату без соседей, пока не начался учебный год, а потом перед вступительным экзаменом по алгебре, уговорил (а может быть и подкупил) математичку, чтобы она поставила Ксюше оценку на балл выше, так как по русскому она получила четыре, а общий проходной балл — девять.

Поняв, что с ним не пропадешь, Ксюша вцепилась в Ивана хваткой бультерьера. В день, когда прошло собрание по зачислению, она пригласила его к себе в комнату, отметить поступление в колледж. Устроила романтику — раздобыла фрукты и шампанское, зажгла свечи и в этот же вечер соблазнила парня. После этого Иван стал проводить у нее все ночи, когда не работал.

Своим подружкам — первокурсницам Ксюша с восторгом рассказывала, какой ее Ваня молодец, работает и копит деньги, чтобы съехать из общаги и снять квартиру, чтобы жить с ней вдвоем.

И хотя, мне не нравилось, что Иван в разговорах со мной, продолжал называть ее Качалка, я мысленно называла ее не иначе, как Бультерьерша. Я понимала, что девчонка не причем, и скорее всего правда его любит. Не то, что я. Но какая-то собственническая ревность не позволяла мне отпустить его. Да он и не стремился уйти, наоборот, было ощущение, что в нашей дружбе он открыл источник жизненной силы. А мне после истории с Д. просто необходимо было мужское общение, чтобы не чувствовать себя совсем уж никчемной.

Наши отношения с Иваном перешли на какой-то новый и очень странный уровень. На всех парах мы снова садились вместе на последнюю парту и во всю переписывались, обсуждая мои страдания по Д., а так же дела Ивана, с его Бультерьершей. Кроме того, находясь вне колледжа, мы писали друг другу длинные письма, а утром при встрече обменивались ими. В письмах было только о нас, о нем и обо мне. Иногда в его письмах были даже стихи, которые он писал ночами на дежурстве. Тактильный контакт между нами был хоть и негласно, но строго ограничен: обнимать, брать за руку, трогать волосы и шею — можно, целовать и распускать руки — нельзя. Но и этого было вполне достаточно, чтобы балансировать каждый день на грани безумия. Даже от самого легкого касания его руки, к моей руке, меня словно током било.

Один раз Иван подошел ко мне в полутемном коридорчике у входа в библиотеку, где я стояла одна, прислонившись к стене, и ждала, когда там закончится обеденный перерыв. Мы перекинулись парой каких-то обыденных фраз, а потом он подошел ко мне вплотную, так близко, что я увидела свое отражение в его зрачках. Он наклонил голову и провел носом вдоль моего плеча, затем вдоль шеи, к уху и обратно, вдыхая мой запах. Его ладонь легла мне на живот на пару сантиметром ниже талии. Я замерла и почувствовала, как от его касания горячая волна разлилась по телу, щеки вспыхнули, по коже побежали мурашки, и даже волосы на затылке слегка зашевелились.

— Ваня, что ты делаешь? — севшим от волнения голосом спросила я.

— Пристаю к тебе, — шепотом ответил он мне на ухо.

Но в эту секунду мы услышали, как изнутри железной двери библиотеки поворачивается ключ, и, вздрогнув как ужаленные, в панике отпрянули друг от друга по разным углам коридорчика. Пару мгновений мы смотрели друг на друга в полнейшем ужасе, а затем вдруг начали хохотать как двое ненормальных.

Когда я рассказала Оле о том, что произошло, она пришла в ужас:

— Кончай немедленно с ним, немедленно!

— Оля, если он и дальше так будет, то я точно кончу, — сказала я.

— Пошлячка, я не в том смысле. Ты поняла меня. Эти игры не доведут до добра. Что вы творите? Когда вы вместе сидите на парах, от вас такой жар идет, что можно батареи выключать. А если Бультерьерша узнает? — спросила Оля.

— Ну и пусть узнает, — ответила я.

— Она же его бросит и придет мстить, тебе это надо? — предупредила Оля.

— За что? У нас же чисто платонические отношения, — возразила я.

— Это у нас с Кащем платонические отношения, а у вас любовь. Либо встречайтесь уже легально, либо прекращайте этот разврат, — сказала Оля.

И тогда я подумала, что, возможно, я на самом деле мало знаю об Оле и Каще.

***

Что касается Насти, то она снова стала рабой любви в объятиях своего личного демона.

В тот печальный день, когда мы ехали в больницу к Илье, она буквально за пару минут ухитрилась написать ему проникновенное прощальное письмо, и, приложив к нему ключи от его дома, передала ему вместе с вещами.

В письме говорилось о том, что она все понимает и принимает его право на личную жизнь и свободу, не требует никаких объяснений, возвращает ему ключи и прощается с ним навсегда, желая скорейшего выздоровления и творческих успехов.

Письмо произвело эффект разорвавшейся бомбы. В тот же вечер, а вернее уже ночь, едва отойдя от наркоза, и прочитав письмо, Илья на одной ноге допрыгал по больничному коридору до телефона — автомата и позвонил Насте.

Он плакал и просил прощения за то, что был таким идиотом. Называл ее своим ангелом — хранителем и главной любовью всей своей жизни.

Настя растаяла и снова бросилась в пучину страсти. Каждый день после учебы она неслась к нему в больницу с фруктами и кефиром. А когда через несколько дней его выписали, она сама забрала его из больницы на такси. Привезла домой, вычистила и вымыла всю квартиру, приготовила обед и ухаживала за ним, будто он ей муж.

И все это делала наша Настя — принцесса, которая дома и тарелку за собой никогда не вымоет.

Меня же после всех этих событий охватила мстительная злость ко всем ним. К Д. за то, что он отверг меня. К Димону, за то, что он не воспринимал нас всерьез. Но больше всех к Илье, за то, что он сначала бросил Настю без всяких объяснений, а когда понял, что остался один в болезни и унижении, сразу вспомнил, что есть на свете такая добрая и любящая душа, как моя дорогая подруга.

— Ты не понимаешь, — уверяла меня Настя, — у него после этой травмы открылись глаза. Вообще странно так все вышло. Мы же с ним половинки. Вчера у нас так хорошо все было в постели, это просто космос какой-то. Правда, он не все позы мог из-за ноги. Но я чувствовала, что он весь мой. Совершенно мой. Он большой дикий кот. А мне, кажется, удалось его приручить.

— А что он сказал на счет Мэри?

— Там вообще глупая история получилась. Он мне все рассказал. Мэри впала в депрессию из-за неудач в личной жизни и попросилась пожить у них несколько дней. Мама Ильи приняла ее как родную, так как и раньше с ней была в очень хороших отношениях. Илья ничего не мог сказать против. Он решил мне не говорить об этом, чтобы я не устроила сцену ревности. А Мэри как назло постоянно таскалась за ним как хвост. Вот он и избегал меня. А потом, после дня города решил, что я сама его бросила.

— Настя, ты же понимаешь, что это вранье? — спросила я. — Как ты вообще можешь верить в этот бред? Ты же сама говорила, что, если парень не звонит, то значит, он просто не хочет.

— Теперь все не важно. Я люблю его, а он меня, — ответила Настя, смело глядя мне в глаза.

Катька тоже не разделяла Настиных восторгов. Она поддержала мое мнение, что Илья просто использует ее на время своей беспомощности. Где он со своей сломанной ногой найдет сиделку, уборщицу, кухарку и секс-рабыню в одном лице?

— Он любит! — настаивала Настя, — Не верите, придите и сами у него спросите. Он, кстати, спрашивал, как вы поживаете, говорил, что хотел бы вас обеих увидеть.

— А мы, правда, возьмем и придем. Надо же навестить болящего, — ответила Катя.

Мы пошли к Илье на следующий же день, встретившись сразу же после учебы.

Настя снова открыла дверь «своими» ключами. До приезда родителей оставалось еще несколько дней, и Настя чувствовала себя полноправной хозяйкой.

— Илюша, я с гостями! Ты одет? — прокричала Настя на всю квартиру.

— Одна минута! — раздался в ответ басовитый крик.

Когда мы вошли в комнату, то увидели Илью на кровати под одеялом, из под которого торчала только его загипсованная нога и забинтованная голова с небритым лицом. Всем своим видом Илья старательно изображал больного.

— Привет! — воскликнула Катька, — А с головой-то что?

— Да, навернулся в коридоре, затылок раскроил, но уже все почти зажило, — весело ответил Илья.

— Отмечал выписку, — хмыкнула Настя, — хотя ему строго-настрого запретили пить. И ты опять курил в форточку, солнце мое? Говорила же, упадешь с подоконника, вторую ногу сломаешь!