– Скажите, пожалуйста, который час? – Воспоминание растворилось у него в голове.

Таксист посмотрел на часы.

– Почти восемь, сэр.

Темнело.

– Высадите меня, пожалуйста, у ворот. И можете уезжать.

– Вы уверены, сэр? Я с радостью довезу вас до самого дома.

– Нет, я хочу пройтись. Большое спасибо. Э, вы найдете обратную дорогу?

– Да, сэр, не волнуйтесь. Я знаю обратный путь. Главное внимательно смотреть на дорогу, чтобы не задавить ежа или барсука.

– Или оленя, – предупредил Алекс, когда автомобиль притормозил и остановился.

Водитель выскочил и открыл дверь для Алекса, вежливо прикоснувшись к своей шляпе.

– Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, – ответил Алекс и какое-то время смотрел, как автомобиль с трудом развернулся и загрохотал вниз обратно к кустам лавровишни.

Дверь дома привратника неожиданно распахнулась.

– Кто тут?

– Кларенс?

– Представьтесь, пожалуйста. Если вы попрошайка и надеетесь получить еды, то сегодня ничего не получите. Завтра, возможно.

– Клэрри, это я.

Пожилой мужчина вгляделся в темноту.

– Я? Я не отличу вас от вон того каменного столба. В любом случае сегодня вас не примут, кем бы вы ни были, – предупредил он. – Господа никого не принимают.

– В самом деле? На моей памяти Уинтеры всегда были рады родне, – пошутил он. Кларенс, похоже, постарел лет на десять. Его белые волосы были взлохмачены и примяты с того бока, на котором он, видимо, дремал в своем выцветшем кресле, на котором с годами отпечатался его зад. Откуда появилась эта сутулость? Нога его, видимо, была повреждена, судя по тому, как он хромал, и Алекс вспомнил о собственной хромоте, к которой уже настолько привык, что почти не замечал ее.

– Родне? Сегодня вечером никаких гостей не ждут. И если вы были хорошо знакомы с семьей, то знали бы, что сегодняшний вечер из всех вечеров является для них самым священным.

– Что такого особенного в пятнице?

– Боже мой, приятель. Иди-ка отсюда! Что за невежа. Оставь их в покое. Я принесу дробовик, если ты не отстанешь.

Алекс рассмеялся.

– Клэрри. Ради всего святого, дружище. Это же я, Алекс… Лекс. – Он вздохнул. – Уинтер!

Он увидел, как слегка слезящиеся глаза старика моргнули, и его захлестнуло чувство вины, когда он заметил, как задрожал подбородок Клэрри.

– Капитан Уинтер? – прошептал он.

– Ну к чему называть меня капитаном, а? Для тебя я Лекс, Клэрри, – сказал он, подходя и сжимая старика в медвежьих объятиях. – М-м-м, все еще куришь «Савинелли», а? А мне казалось, ты собирался отказаться от трубки?

Клэрри сделал шаг назад и уставился на него с открытым ртом в свете сумерек.

– Господин Алекс… – выдавил он дрожащим голосом, и Алекс вдруг забеспокоился, что у старика может случиться сердечный приступ. Он выглядел так, словно сейчас потеряет сознание от шока.

– Это я, – заверил он.

– Вернулись с того света, – прошептал Клэрри, не веря своим глазам.

Он улыбнулся.

– Да. Избавиться от Уинтера не так-то просто.

Клэрри разрыдался, у Алекса прямо сердце разрывалось: так тяжело было смотреть, как его дорогой друг, человек, которого он любил с раннего детства, сильный и грубый, но всегда добрый, плачет из-за него.

– Не надо, Клэрри. Я вернулся. Все хорошо.

– Нет, господин Алекс. Слишком поздно.

– Слишком поздно? – Он помог старику выпрямиться и посмотрел ему в глаза в вечернем полумраке. – Слишком поздно для чего?

– Для господина Уинтера, сэр. Ваш батюшка скончался, вчера похоронили.

Было ощущение, будто Клэрри взял большую дубину и со всей силы ударил Алекса в живот. Он резко глотнул воздуха, словно до этого не дышал несколько минут. Пошатнулся и оперся на один из высоких каменных столбов, стоявших по бокам главных ворот Ларксфелла.

– Мне очень жаль, сынок. – Клэрри, хромая, подошел к нему, словно не был уверен, что согнувшийся и стонущий человек перед ним не призрак. – Он ушел спокойно. Без мучений. Семья была рядом с ним.

– Почему? Он был болен?

Мужчина пожал плечами.

– Я думаю, он умер от разбитого сердца, господин Лекс, но это, вероятно, не официальная причина. – Он откашлялся. – Он гордился сыновьями, ушедшими на войну, но так и не смог смириться с тем, что потерял вас в Ипре. Он не делился этим с другими членами семьи, сэр, но мы с ним иногда разговаривали, гуляя по усадьбе, и… Ну, в любом случае возраст всех нас так или иначе настигает. Уверен, я не намного его переживу. Да и зачем это мне теперь, когда господина Томаса не стало. Мы росли вместе, вы знаете… были хорошими друзьями, только родились на разных сторонах кровати, если вы понимаете, о чем я.

Алекс кивнул, выпрямляясь, но все еще не оправившись от потрясения.

– А мама?

– Она дома, скорбит вместе с семьей.

– Мои братья живы?

– О да. С господином Дугласом и господином Рупертом в порядке. Господин Руперт был ранен, но он уже совершенно выздоровел.

Он почувствовал облегчение, которое перекрыло скорбь о смерти отца. Еще будет время для скорби. Все, что он хотел сделать прямо сейчас, – это обнять свою семью, которая пережила войну.

– О, так приятно это слышать, – сказал он. – Жаль, что придется принести новых переживаний, – сказал он скорее сам себе, чем Клэрри.

– Нет, сэр. Ваше возвращение – как раз то, что нужно этому дому. Ваш отец был болен в течение нескольких лет. Уверен, господин Брэмсон посвятит вас во все подробности. – Клэрри, казалось, взял себя в руки, и его голос звучал грубо. – Сообщить ему, что вы здесь, сэр?

– Да, пожалуйста.

– Хотите, чтобы я проводил вас, господин Алекс?

Он покачал головой и сжал плечо привратника.

– Нет, Клэрри. Просто сообщите мистеру Брэмсону заранее, а я потихоньку пойду к дому.

– Вы правы, сэр. – Он усмехнулся. – Как хорошо, что вы вернулись, господин Алекс.

– Клэрри, еще кое-что. Я не хочу пока ни с кем встречаться, кроме матери. Ты не мог бы сделать одолжение и не сообщать Брэмсону о моем прибытии пару часов?

– Сэр?

– Трудно объяснить. Скажи Брэмсону ожидать меня, но не прямо сейчас. Когда все ложатся спать?

– Обычно только через несколько часов, господин Лекс. Но на этой неделе траур, и по вечерам не устраивали ужины для гостей. Большинство остается в своих покоях из уважения к трауру вашей матери.

– Сколько времени, Клэрри?

Старик посмотрел на карманные часы, держа над ними фонарь.

– Почти половина девятого, сэр.

– Подожду до десяти.

* * *

Алекс сидел на своем любимом старом пне и вспоминал этот странный день. Он был рад, что у него есть возможность посидеть в темноте и разобраться в своих мыслях и чувствах. Его отец умер. Где он, старший сын, был в тот момент, когда его семья собралась вокруг Уинтера-старшего, когда тот издал свой последний вздох, думая, что его сын погиб в Ипре и похоронен под футами грязи вместе с десятками тысяч других невинных жертв?

От таких мыслей не было никакого прока. Никакой самоанализ не вернет любимого отца. Самое главное, что он теперь дома – и лучше направить силы на восстановление семьи и заботу о ее благе, чем на воспоминания о прошлом.

Легко сказать. Казалось просто невозможным не дразнить себя мыслями о том, чьей жизнью он жил после ранения. Он начал думать о том, другом себе, как о человеке-невидимке, который будет сопровождать его в каждой комнате, в которую он войдет. И каждый раз все, кто увидит Александра Уинтера, будут знать об этом незнакомце и задаваться неизбежным вопросом: «Где он был последние несколько лет?»

Но сейчас человек жил в нем, был нем и не мог ответить на эти вопросы. Алекс Уинтер любил разгадывать загадки. Он раздражал братьев и сестер, разгадывая их фокусы и слишком быстро находя их во время игры в прятки, и портил представление фокусника в цирке, потому что всегда следил за ловкостью его рук. Его было трудно удивить. Девушки с самой его юности жаловались, что не могут подарить ему ничего, чего у него еще нет. Они ныли, что он никогда не восхищается подаренным шелковым шарфом, билетами на балет или немыслимо дорогой бутылкой коньяка.

– Тебе просто нужно подарить пазл из пяти тысяч деталей, Лекс, – однажды предположила мать со свойственной ей иронией. – Столько часов радости для тебя.

Мать слишком хорошо знала его, ведь у него было все, что можно купить за деньги. И еще она знала, что люди редко производят на него впечатление, особенно деньгами. Алекс с сожалением признался себе, что череда ярких, великолепных молодых девушек, которые соперничали за его внимание, слилась в одну пару губ и одно стройное тело с прекрасно уложенными волосами. Такие женщины казались ему скучными, потому что все они были испорченными, привыкшими, что все их капризы исполняются, и добивались желаемого, надувая губы, совершенно не обращая внимания на потребности менее удачливых людей.

– Когда встретишь ту, которая тебя удивит, Лекс, ты в нее влюбишься.

– Но где же она, мама?

Он вспомнил, как его все еще красивая мать посмотрела на него своими голубыми глазами и покачала головой.

– Не в том кругу, в котором ты вращаешься, дорогой.

Как же она была права! Он ушел на войну завидным холостяком, если не считать отношений с Джемаймой Бартлби, когда он почти уже готов был жениться на великолепной женщине, которая подарила бы ему таких же великолепных детей и была бы идеальным партнером во всех отношениях, кроме одного, именно того, что было ему нужно: ему надо было ее любить. Ему не нужна была женщина, которая ничего не хочет. Он искал кого-то равного себе – с амбициями, с мечтами, с талантами, которыми можно было бы восхищаться, с кем можно было бы поговорить о чем-то, кроме нового модного ресторана.

– Я хочу испытать волнующее чувство любви, – сказал он когда-то матери. – С Джемаймой я бы бросился с обрыва от скуки.

– О, дорогой, это жестоко. Не ее вина, что она скучная. Посмотри на ее мать – ну точно серая мышь. По крайней мере, Джемайма пытается выделиться. Она очень красивая.