Денис благодарно улыбнулся в ответ. Машка его все-таки поддержала, несмотря на то, что поддержка была несколько язвительной. Он и сам злился на себя за это наваждение, но мысли неотступно бились в тупике, не в силах вырваться из замкнутого круга: «Что-то еще…»


Впрочем, Машка на самом деле оказалась молодцом. Она сумела всех развеселить, и Денис был рад этому, несмотря на то, что поводом для шутки послужил он сам, что при других обстоятельствах неминуемо задело бы его самолюбие. Федор снова принялся блистать остроумием. Его запас историй был неисчерпаем. Несмотря на то, что Денис знал Федора уже много лет, большинство из этих историй даже он слышал впервые. Через некоторое время Денис успокоился настолько, что даже оказался способным поухаживать за Кристиной, подложив ей в тарелку салата; он даже сделал ей комплимент, правда, тут же забыл, о чем он. Время шло странными скачками — то тянулось медленно, как загустевший сироп, то летело стремительно, как стрела. Это было в те моменты, когда он смотрел на Сашу. Иногда их взгляды встречались. Она смотрела спокойно и дружелюбно, а он — напряженно, боясь, что ему опять не хватит времени, чтобы насмотреться и понять наконец, в чем загадка. Так и случалось — каждый раз, когда он, казалось бы, уже был близок к цели, она опускала глаза, отводила взгляд в сторону, обращая свой свет на кого-то другого. Встречаясь с ней взглядом, он изо всех сил пытался услышать ее, расшифровать сигналы, посылаемые этим светом, и каждый раз разочарованно убеждался в том, что на самом деле она молчала. Она просто смотрела, светила — и все. Как светят далекие звезды, связанные вечным обетом молчания. Возможно, если бы кто-то невидимый и могущественный позволил им нарушить этот обет, они могли бы сказать многое…

Ему нравился ее голос. Приглушенный тембр и нестройный ритм речи напоминали неуверенные движения пианиста, который проводил по клавишам дрожащими пальцами, пытаясь воспроизвести давно придуманный и уже почти забытый мотив, родившийся в душе в минуту потрясения, в момент откровения, который бывает в жизни лишь однажды. Нравились ее волосы. Легкие, воздушные, полупрозрачные и белые, как пух тополей, как перистое облако…

Иногда он ловил укоризненные и немного растерянные взгляды Маши и пытался призвать на помощь рассудок. Тополиный пух вызывает аллергию. Облако — только сгусток испарений с Земли, закрывающий солнце. Музыкант с дрожащими пальцами — это всего лишь непрофессионал или алкоголик, не успевший похмелиться. А глаза… Таких глаз не бывает. Это оптический обман, это синие линзы… Или — просто сон. Но через секунду, снова поймав синий взгляд, чувствовал, что все его аргументы «против» разбиваются на сотни мелких осколков, которые уже нельзя склеить. Машка требовала от него невозможного…


Вечер близился к концу. Федор пару раз зевнул. Антон и Вероника исчезли как-то незаметно. Денис не был уверен в том, что они попрощались. Следом за Антоном и Вероникой поднялась с места Кристина.

— Я, наверное, пойду, Маш. Уже поздно, да и вы устали, наверное…

Хозяева не слишком-то возражали. Через минуту после того, как Кристина вышла из комнаты, Федор снова толкнул Дениса в бок:

— Чего сидишь-то? Проводи, поздно уже, темно на улице!

Денис неохотно поднялся с места. В тот же момент поднялась и Саша. Их взгляды снова встретились. Она открыто улыбнулась ему и снова украла свой свет, обратившись к Маше:

— Я помогу тебе помыть посуду… И даже не возражай!

Маша благодарно улыбнулась в ответ. Саша на некоторое время задержалась в коридоре, прощаясь с Кристиной. Денис поспешил за ней, но она уже скрылась на кухне.

— Я провожу, Кристина.

Кристина кивнула, почти не глядя.

На кухне зашумела вода. Странно, она даже не попрощалась с ним. Неужели тот взгляд был последним?

Денис чмокнул Машу в подставленную щеку, пожал Федору руку, слыша только шум воды в кране и звон посуды. Он уже обернулся к двери, когда из кухни все же выглянула Саша.

— До свидания, Денис. Очень приятно было…


— Да, осень в этом году хорошая. Так тепло и так красиво. Но все-таки я не люблю осень.

— Отчего же, Кристина?

— Не знаю даже. Осенью мне всегда грустно. Хочется закрыться в комнате, накрыться с головой пледом и философствовать, рассуждать о смысле жизни. Чтобы никто не трогал и не мешал…

— Но что же в этом плохого? Нормальному человеку должно быть свойственно задумываться о смысле жизни.

— Возможно, но только все это очень грустно. Гораздо проще весной, когда думать ни о чем не хочется. Хочется просто радоваться, часто беспричинно.

— Весна — пора беспричинной радости, а осень — пора беспричинной грусти, — улыбнулся Денис. — Жаль, что человек не может перемещаться во временах года по своему желанию. Сел на самолет — и улетел в весну. Надоело радоваться — переместился в осень…

Кристина улыбнулась.

— Ты это очень здорово сказал. Нужно запомнить. Знаешь, я ведь собираю умные и красивые мысли. И грустные мысли иногда тоже собираю.

— Странная коллекция…

Денис впервые за весь вечер посмотрел на Кристину с интересом. Серые, глубоко посаженные умные глаза, обрамленные длинными и загнутыми ресницами. Длинными, доходящими едва не до бровей. Безупречные черты, правильный овал лица, нежная оливковая кожа. Густые русые волосы, распустившиеся красивой и живой волной по плечам. Кристина была привлекательной. Очень привлекательной девушкой. Наверное, он смог бы заметить и оценить эту привлекательность, если бы…

Если бы секундой раньше его не ослепил синий свет. Если бы не эти глаза, заслонившие реальность. Но что-то изменить теперь уже было поздно. Теперь без этого света ему было слишком темно и неуютно, а мир хотелось видеть только отраженным в этой синеве. Пусть даже это будет всего лишь отражение…


— И что же ты с ними потом делаешь? С мыслями? Варишь колдовское зелье?

— Практически, — улыбнулась Кристина, — это очень метко сказано. Именно этим я и занимаюсь. Беру большой котел, ставлю на плиту, взлохмачивая волосы, цепляю накладные ногти… Как злая волшебница Гингема. Творю, а рядом — пачка сигарет.

— А если серьезно?

— Это почти серьезно. Я их использую. Сначала думаю над ними, а потом использую… Я ведь пишу.

— Да, я знаю, мне говорили… А что ты пишешь?

— Да так, ерунду всякую. Любовные романы, по большей части.

Денис улыбнулся.

— Не жалко умные мысли тратить на ерунду?

— Знаешь, иногда действительно очень жалко бывает, — согласилась Кристина, — прямо до слез. Но, с другой стороны, без них, этих умных мыслей, получалась бы совсем уж ерунда… Окончательная и беспросветная.

— И много ты уже их написала?

— Прилично. Честно говоря, не считала… Может, штук пятнадцать.

— Наверное, разбогатела…

— Да нет, что ты! — засмеялась Кристина. — Все съедают ненасытные акулы-посредники. На жизнь хватает, а о большем я не задумываюсь.

— Деньги, — задумчиво сказал Денис — это то, что переходит из рук в руки, не согревая.

— Кажется, что-то подобное я читала у Киплинга.

— Да, эта умная и грустная мысль не моя. Так сказал Маугли… Но такова твоя философия?

— Пожалуй… Но ведь это справедливо, ты не находишь?

— Безусловно, это и моя философия. Дашь почитать свою книгу?

— Не дам, — категорично отрезала Кристина без всяких объяснений, — ну вот, мы и пришли…

Они стояли у торца девятиэтажного шестиподъездного дома.

— Что ж… Покажи мне свои окна.

— Вон те, на пятом этаже, видишь?

Денис кивнул.

— Я подожду, пока загорится свет.

— Не стоит. Со мной ничего не случится, я в рубашке родилась.

— И все же…

Она медлила всего лишь секунду — возможно, ожидая, что он скажет ей что-то еще. Но он молчал, и она, быстро повернувшись, махнула ему:

— Очень приятно было познакомиться.

— Мне тоже, — искренне ответил Денис, на мгновение испытав неловкость: может быть, следовало спросить у нее номер телефона, хотя бы для приличия? Но ведь он знал, что никогда не будет ей звонить. Скрывшись сейчас в своем подъезде, она, может быть, больше никогда не появится в его жизни. Впрочем, догадывался Денис и о том, что Кристину приличия не волнуют. А значит, он поступил правильно, решив не давать напрасных обещаний. Кристина — это не Жанна. Но и не Саша…

Саша. Свет давно уже загорелся в окне, а Денис все стоял на том же месте, просто не представляя, что ему делать дальше. Стоял очень долго, почти не двигаясь, глядя прямо перед собой. А потом повернул обратно — в ту сторону, откуда пришел, провождая Кристину.


После третьего звонка дверь наконец открылась. Перед ним стояла Машка в кружевном пеньюаре. Она смотрела молча, но вопросительно.

— Вы уже легли… — пробормотал Денис, пряча глаза от взгляда Кассандры. Наверное, точно такой же взгляд был у древней греческой прорицательницы, видевшей всех насквозь. Но потом решил, что притворяться, будто он забыл у них шарф или носовой платок, не стоит. — Машка, а как же Саша?

Машка вздохнула.

— Я так и подумала, что с тобой что-то неладное творится. Ну что — Саша?

— Она ушла?

— Конечно, ушла. Время — одиннадцать почти.

— Но как же… Она ведь одна. Ее Федор проводил?

Денис сгорал от досады.

— Чего ее провожать-то? Три ступеньки вниз спустилась.

— Три ступеньки вниз?… Это как?

— Так. Она ведь живет здесь, внизу, под нами. На втором этаже.

— На втором этаже?… Внизу?

— Да, радость моя. Я, честное слово, спать хочу. Ну что ты на меня уставился, как будто первый раз видишь?

— Ты красивая. Ты замечательная Машка! Значит, три ступеньки вниз?…


Радость его испарилась точно так же внезапно, как и появилась в душе. Стремительно скатившись вниз по перилам, он застыл напротив двери в темно-коричневой дерматиновой обивке и понял, что не имеет понятия, что же ему теперь делать. Он стоял и смотрел на эту дверь, как будто ожидал, что она сдастся наконец под напором его взгляда и откроется сама, впустив его туда, куда он так стремится.