Мэри Бэлоу - Хранимые ангелами

– Идиот, – Джун улыбнулась своему брошенному мужу. – Клоун.

– Поскольку ущерб уже нанесен, – хрипловато констатировал он. – То почему бы не попробовать и пирожок с изюмом.

– Джос? – и он, стянув себе один пирожок, бросил другой мальчику, который ловко поймал его и мигом проглотил.

– Действительно, чувствуйте себя как дома, – с укоризной сказала Джун.

Но он только, как и прежде, усмехнулся, опустил палец в кучку муки, которую еще не успели смести со стола, и мазнул ей по носу.

– Вот так-то лучше, – заметил он, а потом отступил назад и стал придирчиво ее рассматривать, наклонив голову набок.

Они вели себя как пара несмышленых детей, совсем не тревожась о том, что подумает о них миссис Паркс. Но она только улыбалась, нагнувшись к очагу и спокойно наливая в заварку кипяток из чайника. А еще был Джос. На его лицо упал свет очага, и оно удивительным образом засветилось.

Джун чувствовала, как ее переполняет необъяснимый восторг. Она была так рада, что всю ночь шел сильный снег, вынудивший их остаться здесь еще на день. И это было ужасно, потому что она знала, что вся семья в Хэммонде наверняка сходит с ума от беспокойства. Вдобавок, они напросились в гости к людям, которые отнюдь не богаты.

– Так, – сказала она, схватив кухонное полотенце и кинув его в Эллиота. – Мне нужно еще вымыть гору тарелок, а миссис Паркс заслужила право спокойно посидеть и попить чаю.

Он стал возле нее и покорно начал вытирать тарелки.

А затем миссис Паркс заметила, что во всей зелени, которой украсили дом, нет ни одной веточки омелы.

– Ну, милочка, – сказала она Джун. – Вы заслужили право подышать свежим воздухом и прогуляться. Идите-ка со своим мужем и принесите немного омелы. Джос останется со мной и будет помогать.

Джос рассмеялся.

– Да, бабушка.

Миссис Паркс засмеялась вместе с ним. Это обращение почему-то всегда очень забавляло их обоих.

Потребовалось немало времени, чтобы найти омелу. Отчасти потому, что снег был настолько глубок, что им пришлось пробираться, проваливаясь в него по колено, и больше смотреть себе под ноги, чем на деревья вокруг. И потому, что без сдерживающего присутствия госпожи Паркс и Джоса они стали более остро реагировать друг на друга. А также потому, что он затеял игру в снежки, чтобы преодолеть неловкость, которую они могли бы испытывать.

Он метнул снежком ей в затылок, и тот попал весьма удачно – в шею между шляпой и плащом. Она взвизгнула, обернулась, и грянул бой. Он бы с легкостью победил, если бы столь неосторожно не подошел к ней слишком близко. Чересчур поздно он понял, что стройная маленькая ножка зацепила его за лодыжку и сбила с ног.

Он мог бы потянуть ее за собой, но джентльмен должен оставаться джентльменом. Он лежал навзничь в снегу, позволив ей праздновать победу. Она стояла над ним и покатывалась со смеху, совсем как та малышка, которую он знал давным-давно.

Он поднялся и встал к ней спиной, отряхивая пальто от снега. Джун затихла.

– Я никогда не хотел обидеть тебя, – спокойно сказал он. – Право, я никогда не хотел этого делать, Джун. Я был… болен. Не физически. По-другому. Я был… очень болен.

– Это из-за войны? – Ее голос слегка дрожал. – Ты не хотел говорить со мной. Ты становился угрюмыми или открыто враждебным всякий раз, когда я пыталась поговорить с тобой. Все, чего ты хотел…

Он понял, почему она не смогла закончить начатое. Да, все, чего он хотел… И все же это было не совсем тем, чем, возможно, казалось. В действительности, это не было всем, чего он хотел.

– Я нуждался в тебе, – он повернул голову, чтобы взглянуть на нее. Она стояла и неотрывно смотрела на него. Ее плащ был испещрен следами от снежков, которыми он только что забрасывал ее. – И не только в твоем теле, Джун, хотя, возможно, это выглядело именно так. Ты была так молода, так невинна, так чиста и так мила. Мне было нужно… я думал, что с твоей помощью смогу вернуть все это. Я так отчаянно хотел снова стать чистым. Вместо этого я лишь усугубил свою вину. Я причинил тебе боль.

– Это действительно было так ужасно? Война? Ты каждый миг страшился умереть?

– Да. Но будучи мужчиной, я хотел признавать это не более, чем другие. Отсюда и надменность, и бравада, и вся эта бесшабашная веселость, все эти убийства и попытка оправдаться тем, что те, кого мы убили, заслужили смерть просто потому, что родились французами. И я убивал, и убивал, и убивал. Мужчин, которые так же не хотели умирать, как и я. Мужчин, которые так же не заслуживали смерти, как и я. Мужчин, у которых были и матери, и бабушки, и жены, и возлюбленные. Мне жаль, Джун. Мне очень жаль, что рассказал тебе об этом в такой день. Сейчас, на Рождество.

Он резко отвернулся, посмотрел вверх и увидел омелу.

– Я думала, что ты был героем, – сказала она. – Я думала, ты сражался с плохими людьми. Но я считала, что война просто сделала тебя таким высокомерным и черствым. Я была так наивна.

– Нет. – Он снова обернулся к ней. – Никогда не обвиняй себя, Джун.

– Мачеха сказала мне, что, когда распадается брак, всегда виноваты двое.

– Она неправа.

– Ты не был бесчувственным. Ты принимал все слишком близко к сердцу. Тебя искалечила война. Ты нуждался в исцелении.

– Я был эгоистом. Я хотел и хотел. Я брал и брал. Я ничего не давал. Я хотел взять у тебя все. Я хотел взять все, что было тобой и сделать это частью себя. Я думал, что у меня нет ничего, что можно отдать. Возможно, я был прав. Но я не хотел причинять тебе боль, Джун. Я любил тебя. Наверное, это не то слово. Любовь дает. Она не берет. Я же только брал.

Он и увидел, и услышал, как она сглотнула.

– Омела, – сказал он, кивнув в сторону соседнего дуба. – Я должен нарвать несколько веток для миссис Паркс.

– Они довольно высоко, – нахмурилась она. – Это не опасно?

– Если я начну падать, – усмехнулся он, испытывая некоторое облегчение от смены темы. – Ты сможешь меня поймать.

Но ей не пришлось этого делать. Он обнаружил, что мужчины не теряют приобретенного в детстве умения лазать по деревьям, только теперь их еще беспокоит и благополучие своих панталон, гессенских сапог и кожаных перчаток.

Когда он спустился с дерева, она стояла неподалеку. Он повернулся и улыбнулся ей.

– Иди сюда, – мягко позвал он, понимая, что не должен этого делать. Возможно, за пять с небольшим лет она наладила свою жизнь и он не должен сознательно ее усложнять. Возможно, у нее был любовник, хотя, если это так, она, должно быть, очень осторожна. Ни одно слово об этом не достигало его ушей.

Она подошла и встала, не просто перед ним, а вплотную к нему. Она положила руки ему на грудь, ниже пелерин пальто и запрокинула голову еще до того, как он поднял вверх зажатый в руке пучок веток омелы.

Прежде он никогда не целовался с определенной целью. Он всегда целовался, чтобы получить максимальное удовольствие. Ему нравилось целоваться, погружая язык в рот женщины. Поцелуи нравились ему как прелюдия к полной близости.

Теперь же он целовал Джун мягко и нежно, чуть приоткрытыми губами. Он целовал ее не для того, чтобы получить удовольствие, а страстно желая показать этим поцелуем всю глубину своего раскаяния в том, что он сделал ей в прошлом. Свободной рукой он легонько приобнял ее за талию. Она могла освободиться, как только пожелает.

Когда поцелуй подошел к концу, она отклонила голову назад, но не попыталась отодвинуться. Они глядели в глаза друг другу.

– Эллиот, – почти прошептала она наконец. – Почему мы здесь?

Возможно, это был странный вопрос. Но он вполне понимал, что она имеет в виду. К сожалению, у него, как и у нее, не было ответа.

– Я не знаю, – медленно сказал он. – Но думаю, это хорошо, что мы здесь.

– Да, – чуть слышно согласилась она.

– Мы должны возвращаться, – сказал виконт. – Миссис Паркс ждет омелу, а Джос хочет, чтобы я вырезал рождественский вертеп.

Его слова, казалось, означали: они нуждаются в нас. Но он знал, что в действительности истина была в противоположном. Странная истина. Он и Джун нуждались в самой обычной немолодой деревенской женщине и ее рыжем конопатом внуке. И в их домике.

– Да, давай вернемся.

Но она не торопилась отстраняться от него.

– Эллиот, – спросила она. – Почему там так спокойно? Почему там так радостно?

– Потому что в этом доме царит любовь.

Он почувствовал это вчера, едва только зашел в дом. Любовь встретила и окутала его и Джун. Если бы он встретил Джун в другом месте, они бы упрямо молчали, испытывая только неловкость и неприязнь. Но в этом доме они оба купались в любви.

Он не мог объяснить это точнее. Но даже эти мысли не облекались в слова, которыми он мог бы выразить свои ощущения. Но Джун поняла. Она все прочитала в его глазах.

– Да, – сказала она. – Это ведь так просто, правда?

Он наклонился и снова поцеловал ее, быстро и нежно. И они пошли назад в дом. Чтобы узнать, почему они там оказались.

Если бы кто-то сказал ей, что она будет обречена провести вечер Сочельника, запертая в крошечном убогом домишке в компании с простой деревенской женщиной, маленьким ребенком… Эллиотом, то она бы в ужасе отшатнулась. Где бы она ни проводила рождественские праздники, в Хэммонде или где-то еще, это всегда было самое оживленное и самое радостное время.

В Хэммонде вечера были настолько заполнены праздничными делами, что голова шла кругом. А в Сочельник обязательно устраивался концерт, в котором должен был участвовать каждый член семьи, начиная с самого маленького ребенка, при этом гостей настойчиво убеждали следовать примеру хозяев. Концерт всегда заканчивался сценой Рождества, изображаемой детьми. А потом деревенские певцы хоралов, ведомые викарием, готовились брести полмили до деревни, все еще пребывая в восторге от приема, который бывал лишь раз в году… И уже напоследок – праздничный ужин, разговоры, смех и попытки родителей уложить и заставить уснуть перевозбужденных и утомленных детей.