Я перевела дыхание, полагая, что нет смысла вступать в спор по этому поводу.

— Замолчи, Гариб, — хриплым голосом приказал Александр, и индус не издал больше ни звука. — Помоги лучше господину Ле Пикару — он ранен.

Не дожидаясь, пока они со всем этим справятся, я зашагала к своей лошади, машинально подтянула подпругу. Руки у меня дрожали. Я сама не понимаю, что со мной. Дуччо, конечно, был виноват, с этим никто не спорит, но… Боже мой, ну не могу я принять такие действия. Мне это не нравится, меня от этого тошнит, и это единственное, что я теперь хорошо ощущаю!

В тридцати минутах езды находился городок Весковато — последний пункт на нашем пути в Бастию, но мы вынуждены были там задержаться, чтобы оказать Ле Пикару помощь.

За все то время, что мы ехали до Весковато, я ни разу не взглянула на мужа и не произнесла ни слова, чувствуя себя не в силах общаться с ним так, как прежде.

6

Вечерело.

Я шла вдоль берега, наблюдая, как фосфоресцирующими бликами стелются по морю лучи заходящего солнца. Горизонт был золотисто-пурпурный, словно расплавленное золото погружалось в голубую пучину. Было уже совсем тепло: я шла без плаща и не чувствовала холода.

Мне было одиноко. Впервые за время нашего путешествия. Мне даже как-то не хотелось ехать дальше. Что нас ждет? И не было ли то, что я чувствовала раньше, лишь иллюзией?

Невдалеке маячили очертания полуразрушенной рыбацкой хижины. Я подошла, задумчиво присела на почерневшее бревно, некоторое время молча глядела на море. Потом заглянула в хижину: там давно никто не жил, но запах сырой рыбы и гнилой морской травы еще сохранялся. Я поспешила выйти, чтобы вдохнуть свежего воздуха, и на самом пороге столкнулась с Александром.

Он посторонился, пропуская меня.

— Ну, как долго вы еще намерены молчать? Сорок часов уже прошло. Мне кажется, я уже достаточно наказан.

Я не отвечала, устремив взгляд на море.

— Может, мне попросить прощения? Это нетрудно.

Низко склонившись передо мной, как перед королевой, он произнес:

— Ради всего святого, простите меня, прекрасная госпожа, за то, что я оскорбил ваш слух и зрение недостойным зрелищем.

Я сухо произнесла:

— Не паясничайте. И не думайте, что это мой каприз. Тут все гораздо глубже.

— Не драматизируйте, дорогая.

Помолчав, он насмешливо добавил:

— Я часто представлял, что будет, если мы когда-нибудь поссоримся, но даже подумать не мог, что вы станете дуться из-за такой чепухи.

— Я не дуюсь! — воскликнула я, чрезвычайно задетая. — И это не чепуха! Вы человека убили!

— Это был не человек, а враг. Врага надо убивать. Это одно из тех правил, которым я следую.

— Враг — не человек, да?

— Да.

— Ничего себе взгляды!

— Милая моя, смею вас уверить, что только благодаря этим взглядам я еще жив. — Внимательно глядя на меня, он произнес: — Око за око, зуб за зуб — это, может быть, и кажется вам жестоким, но это справедливо. Разве не так? Это библейская истина, и я ей следую. Вы заблуждаетесь, моя дорогая, думая, что я жесток. Я не жесток, в душе я, может быть, даже очень добрый человек. Но жизнь хорошо показала мне, что в нужном случае следует собрать себя в кулак и полагаться только на свою силу. А сила — жестокая вещь, в этом я с вами согласен.

— Еще и безобразная, — сказала я с отвращением. — То, что вы устроили с этим корсиканцем, было безобразно!

— Что ж, вероятно, это так. Смерть редко когда бывает красива, но корсиканец получил по заслугам. Его приятели найдут труп и, может быть, поостерегутся в дальнейшем поступать по-прежнему. Таким образом, я, возможно, даже совершил полезное дело. А если бы я лишь увещевал и не противился злу насилием — о, это было бы слишком долго, Сюзанна. Да и вряд ли мне дали бы договорить до конца.

Он говорил абсолютно холодно, казался совершенно спокойным, даже насмешливым. Я раздраженно топнула ногой. Как он может вот так спокойно стоять, опираясь плечом на косяк и заложив руки за спину? Да еще улыбаться так насмешливо! Он зверски убил человека, я видела мозги, плавающие в луже крови, и это было делом рук моего мужа!

Он заговорил снова:

— То, что я сказал, вовсе не значит, что вы не можете думать иначе. Но вы женщина, вы моя жена, и на мне, а не на вас лежит ваша защита. Вы бы первая презирали меня, если бы я мог лишь болтать. Вспомните хотя бы Людовика XVI — ну, для примера.

— Людовик XVI — мученик, святой, его будут оплакивать и через тысячу лет! А что скажут о его палачах, на стороне которых была сила?!

Наклонившись ко мне, он тихо и насмешливо спросил:

— А вы сами, Сюзанна, — неужто вы хотели бы видеть меня таким мучеником? Или, того больше, стать мученицей вместе со мной? Ну-ка, примерьте эту участь на себя, и вы поймете, что нужно уметь убивать, чтобы тебя не убили.

Я не отвечала, закусив губу. Тогда Александр, тихо смеясь, потянул меня к себе.

— Ну, перестаньте дуться. Я вовсе не такое чудовище, как вы себя уверяете. Я люблю вас, дорогая. Я люблю свою семью. Именно для вас я хочу быть сильным. Я тысячу раз предпочту сделать больно другим, чем причинить боль вам.

— Вы думаете, мне это льстит? В один прекрасный день вы измените свое мнение насчет меня…

— Насчет вас? О, нет. Ваша уникальность заранее устраняет такую возможность.

Он поцеловал меня, но я не ответила.

— Александр, обещайте мне, что такое больше не повторится.

— На ваших глазах — да. Я уже понял, как это на вас действует, и ничего подобного больше не совершу.

— Нет, я же не о том просила…

— Да бросьте вы упрямиться. Что толку говорить о пустяках? Мы и так много времени потеряли, чтобы теперь без конца разглагольствовать о том, что никакого значения не имеет.

— Да как вы…

Я возмутилась тем, что все мои возражения он считает чепухой, но ничего сказать не успела. Рывком прижав меня к себе, он так сжал меня в объятиях, словно хотел задушить.

— Целая ночь без вас — вы думаете, это ничего не значит для новобрачного, а, любовь моя?

Он спрашивал насмешливо, но его губы вполне серьезно, страстно, жадно припали к моему рту, и этот полунасильственный поцелуй показался мне почти жестоким. Он действовал так поспешно, порывисто, неумолимо — я впервые видела его таким.

— Стой спокойно! — приказал он хрипло и почти гневно. — Я не собираюсь тебя убивать.

Я хотела сказать, что знаю об этом, но, сильно сжав руками мою талию, он вдруг повернул меня, прижал лицом к стене и в тот же миг рванул вверх мою юбку. Задохнувшись от возмущения, я громко запротестовала, ибо вообще терпеть не могла эту позу как слишком унизительную, но он не слушал меня; крепко сжимая меня в объятиях и не давая мне опомниться, он коленом шире раздвинул мне ноги и, прежде чем я успела ахнуть, одним мощным ударом уже погрузился в меня — так сильно и неистово, что я закричала от боли, возмущения и неожиданности.

На миг он замер у меня за спиной, остановился, и я, уже подчинившаяся ему, могла почувствовать, какой он невыносимо твердый внутри; потом, мягко обхватив руками мои бедра, он начал двигаться, погружаться и уходить — сначала медленно и осторожно, потом все сильнее и сильнее. «Он же просто насилует меня», — мелькнула у меня мысль, и именно эта мысль — унижение, гнев, возмущение — вдруг горячей возбуждающей волной прокатилась по моему телу, затуманила сознание, и через миг я уже ни о чем не могла думать, я ощущала только то, что происходило внутри меня, а он проникал в меня так глубоко, сильно и умело, что моего терпения не надолго хватило. Я закричала, испытав наслаждение, сладкая судорога свела мне бедра, но до его наслаждения было еще далеко, и он продолжал пронзать меня, как чудесно огромный поршень, и я поразилась, когда почувствовала, что мое тело опять пробуждается и устремляется ему навстречу, и я опять начинаю испытывать это, — и я снова содрогнулась, почти сразу же, а потом это пришло и в третий раз, как только я ощутила внутри себя горячую струю его семени.

Задыхаясь, я полулежала в его объятиях, все еще чувствуя его в себе. Потом он ушел, и некоторое время прошло в молчании. Он застегнулся сам и даже мне оправил платье. В полном бессилии я повернулась к нему.

— Ну, вы же должны признать, сударь, что с вашей стороны это было гнусно.

Смеясь как победитель, ибо у него были основания так смеяться, он снова привлек меня к себе, осыпал ласковыми поцелуями мое лицо.

— Боже мой, ты такая красивая, вкусная, аппетитная… Я обожаю тебя. Обожаю твое теплое гнездышко… Знаешь, до чего приятно чувствовать, как там у тебя внутри все просыпается, как ты идешь мне навстречу, как хорошо встречаешь меня… Ты редкая женщина. Я и не думал, что ты такая. Я никому тебя не отдам.

Румянец невольно заливал мне щеки, ибо я знала, о чем он говорит, и сама замечала за собой все эти маленькие слабости. Он еще какое-то время шептал мне на ухо разные ласковые непристойности, слушать которые было необыкновенно приятно, а потом вдруг нежно спросил, заглянув в глаза:

— Тебе понравилось, правда? Я правильно почувствовал?

— Ты меня почти изнасиловал! — сказала я грозно, делая вид, что я крайне разгневана.

Он рассмеялся.

— Ну, в некотором смысле я имею на это право.

Я приникла к нему, побежденная до конца тем чувством, которое он во мне вызвал. Я любила его… Он овладел мной сейчас, можно сказать, против моей воли, но даже это доставило мне удовольствие. Да, этот мужчина вообще всегда дарил мне наслаждение — такое наслаждение, выше и лучше которого нет ничего на свете. Нет даже слов, чтобы описать всю его глубину.