Потом я была такая ослабевшая, словно в обмороке, когда он накрыл меня своим телом, глубоко проник в меня, осторожными, но сильными толчками стал погружаться и выходить, — но, несмотря на бессилие и полузатуманенность рассудка, я с каждым мгновением все больше подавалась ему навстречу, все более жадно и ненасытно впитывала в себя…

Волна наслаждения смыла меня и унесла в забытье, а мои губы сами собой все еще шептали:

— Мой милый… Хороший… Любимый… Мой муж…

12

— Сюзетта! Ах, Сюзетта миа! Искусительница! Колдунья!

Я мгновенно проснулась, едва услышав его голос. Он поцеловал меня, шепча все те же слова, а я, млея от того, что слышу, все же невольно бросила взгляд на часы. Как это нас угораздило заснуть после той ссоры и необычного примирения? К завтраку мы опоздали. Был уже полдень… Оставалось только гадать, что подумают о нас хозяева.

Я повернулась к Александру, честно, спокойно рассказала, как все было, не утаив даже странностей королевы и ночи, проведенной в ее спальне. Он слушал, нахмурив брови; меня забавляла его серьезность, и я нежно попыталась разгладить складку у него на переносице.

— Полно вам сердиться. Я люблю только вас и никогда другого не полюблю.

Он взял меня в объятия, привлек к себе на грудь.

— Простите меня еще раз. Я тогда… нельзя сказать, что я верил в то, в чем вас обвинял. Я просто сорвался. Ведь, в сущности, я вам доверяю.

— Да, кстати, на балу за мной многие ухаживали, а вы нисколько не ревновали.

— Я не собственник по натуре, моя радость. Мне нравится, что вы пользуетесь успехом, что вас находят очень красивой, что в вас влюбляются другие мужчины. Вам ведь это лестно, не так ли? И мне тоже. Я горд, имея такую жену. И я спокоен, потому что доверяю вам. Я, как мне кажется, не из тех, кто выходит из себя, если жена улыбнется другому мужчине.

— И я рада, что вы такой, — шепнула я. — В сильной ревности всегда больше самолюбия, чем любви, правда?

— Правда, моя дорогая. А вас я люблю больше, чем себя. Вы же моя, не так ли?

Я кивнула.

— Ну, вот видите, я знаю это.

Смеясь, я произнесла:

— По-видимому, мое отсутствие этой ночью поколебало все-таки ваши взгляды.

— Только на минуту. И я теперь убедился, как был не прав. Убедился, потому что за вашим отсутствием ничего дурного не стояло.

Он закинул руку за голову, вытягиваясь на постели и крепче прижимая меня к Себе. У него было такое сильное, мускулистое тело, широкие плечи и такая смуглая кожа, что я по сравнению с ним казалась просто Белоснежкой.

— А как же с моей стороны? — проговорила я. — Как же Эмма Гамильтон?

Улыбаясь, он поцеловал меня в волосы.

— Эмма Гамильтон — ослепительная женщина, сударыня. У нее прекрасный цвет лица, красивые глаза, великолепные волосы и фигура выше всяких похвал… — Я сделала недовольную гримасу, и он продолжил: — Но она не обладает единственным бесспорным достоинством — она не Сюзанна дю Шатлэ, и из-за этого она все теряет.


…Я была рада, когда Александр, выслушав мое сообщение о Вилле-под-Оливами, согласился туда поехать. Было бы слишком неудобно оставаться в Неаполе после того, как я все рассказала герцогу о поведении Фердинанда IV: пожалуй, если бы они встретились, то не удалось бы избежать неприятностей. К тому же, несмотря на уверения Александра, что Эмма Гамильтон — не Сюзанна дю Шатлэ, я все-таки хотела бы жить от этой женщины чуть в отдалении.

А еще я стала понимать, почему раньше, при Старом порядке, браки редко покоились на любви. Пробыв в Неаполе несколько дней, я физически почувствовала, как уносит меня этот светский поток различных спектаклей, балов, пикников, приемов, — они изматывают, утомляют, забирают все силы для внешнего блеска, и когда ночью ты, наконец, добираешься до постели и остаешься со своей половиной, у тебя уже нет никакого желания что-то чувствовать. Дневные развлечения опустошают тебя. Ты уже ни на что не способна.

Слава Богу, нам с Александром это не грозило.


ГЛАВА ВТОРАЯ