— Полно, дети мои! Я первый готов высказать радость по поводу того, что супруги помирились.

— По-ми-ри-лись? — по слогам выговорила Анна Элоиза таким тоном, словно речь шла о чем-то необычайно гнусном. — Так что же это значит, я вас спрашиваю, сударь?!

Филипп беспокойно заерзал, встревоженный таким приемом. Потом заметил отца и, протянув к нему ручонки, вскричал, вне себя от радости:

— Па-па-па!

Ни на минуту не теряя самообладания, я подошла совсем близко, и меня не удивило бы, если бы от меня отшатнулись, как от чумной. Взглянув на Александра, я резко спросила:

— Как же это случилось, сударь, что вы не предупредили своих родственников о том, что я снова буду жить здесь?

Взгляд Поля Алэна жег мне затылок. С уст Анны Элоизы сорвался просто-таки стон агонии.

— Вы слышите? — спросила я, обращаясь к герцогу. — Ваша бабушка уже так стара, что вполне может умереть от неожиданности. Зачем вам понадобилось устраивать ей сюрпризы?

— Я просил вас остаться у себя, — раздраженно бросил он.

— А я пришла. Но, честное слово, если бы я знала, что все обитатели Белых Лип находятся в неведении о моем возвращении, я осталась бы в своих покоях.

— Своих покоях! — повторила Анна Элоиза. — Вы только послушайте!

Служанка помогла ей, поддержала под руку, и старуха поднялась и стояла теперь передо мной, сжимая в руке трость. В упор глядя на нее, я холодно произнесла:

— Не стоило так беспокоиться, сударыня. Я не собираюсь сгонять вас с этого места. Так что можете сидеть здесь и дальше.

— Черт возьми! — раздался голос Поля Алэна. — Все это слишком далеко заходит! Александр, почему ты молчишь?

Я оглянулась на мужа. Его лицо просто почернело в этот миг. Происходящее, разумеется, удовольствия ему не доставляло. Он поднялся, ударив костяшками пальцев по столу.

— Господа, — произнес он, обращаясь к Полю Алэну и священнику. — Мадам, — повернулся он к Анне Элоизе. — Возможно, я допустил ошибку, когда не известил вас заранее. Я собирался сделать это после ужина. Но коль скоро все уже известно, я скажу: моя жена вернулась жить в мой дом. Это может кому-то не нравиться, но это так.

— Что же тебя заставило? — спросил Поль Алэн, с презрением глядя на меня.

— Я объясню это позже.

Смакуя вино, отец Ансельм добродушно заметил:

— Вам всем, дети мои, следует быть добрее друг к другу. Что значат эти гневные лица? Простите и забудьте все обиды, и жизнь станет гораздо приятнее!

Александр сел, весьма раздраженным движением налил себе вина. Поль Алэн, быстро поклонившись своей бабке, вышел. Наступило молчание. Я не сомневалась, что самое главное еще далеко не кончилось, но сделала шаг к свободному месту, чтобы сесть. Филипп был не такой легонький, как мне казалось раньше, к тому же он все время ерзал у меня на руках, тянулся то к отцу, то к пирожным, которые видел на столе.

— Зачем вы привели ребенка? — отрывисто спросил Александр мрачно глядя на меня. — Чтобы замаскироваться под мадонну?

— О нет, — сказала я равнодушно. — Просто мне хотелось иметь хоть одно доброе сердечко рядом с собой.

— Садитесь, наконец, куда-нибудь, — бросил он раздраженно.

Раздался скрипучий старческий голос:

— Постойте.

Я замерла. Потом, обернувшись, посмотрела на Анну Элоизу. Нервный тик заставлял дергаться ее левое веко, и вообще она выглядела как перед обмороком. Похоже, впервые хладнокровие изменяло ей.

— Александр, я требую, чтобы эта недостойная особа была немедленно удалена из-за стола.

Наступило молчание. Александр, казалось, обдумывал ее слова и продолжал резать мясо. Потом, подняв голову, произнес:

— Мадам, моя жена вернулась в мой дом с моего ведома. Как бы мне ни было жаль, но ей нельзя отказать в праве есть вместе с нами.

— Вы сошли с ума!

Анна Элоиза изо всех сил грохнула клюкой о паркет.

— Александр, значу ли я что-то в этом доме — я, которая столько лет посвятила и вам, и Белым Липам?

— Мадам, — мрачно сказал Александр. — Вы значите очень много. Но есть причины, от меня не зависящие, которые сделали необходимым пребывание этой женщины в моем доме.

То, как он меня назвал — «эта женщина», — задело меня до глубины души. Ярость всколыхнулась во мне. Я сквозь зубы произнесла:

— Я нужна ему, чтобы быть с детьми, вот что, мадам! Что же делать, если ни он, ни даже вы, столь великая блюстительница порядка, не смогли с ними справиться!

Анна Элоиза, не глядя на меня, возвысила голос:

— Александр, я, старая, достойная женщина, ваша бабушка, требую, чтобы эта особа удалилась, иначе вы заставите уйти меня.

— Мадам, я не желал бы допустить ни того, ни другого.

Лицо Александра сделалось каменным. Было ясно, что он считает спор законченным и что от него по этому поводу не добьешься больше ни слова. Но вот что касается меня, то я не могла успокоиться. Слишком возмутительным мне все это казалось. Почему она так ненавидит меня? Почему ее презрение даже больше, чем презрение Александра? Разве я причинила ей какое-нибудь личное зло? Что за странные мотивы руководят поведением этой старухи?

Не выдержав, потеряв всякое самообладание, я с отвращением воскликнула:

— Что касается меня, то я была бы весьма удовлетворена, если бы вы ушли, потому как вид злой брюзжащей старухи никому радости доставить не может, а единственное, что может, — так это испортить аппетит!

Хриплый возглас вырвался из груди старой герцогини. Она на миг отшатнулась, и глаза ее сверкнули поистине молодым гневом. Я опомниться не успела, как взлетела вверх ее толстая трость, и старуха просто-таки рванулась вперед, чтобы разбить мне голову.

Мужчины вскочили с мест. Только каким-то чудом мне удалось отпрянуть, уйти в сторону, спасая таким образом малыша от сокрушительного удара по голове. Трость задела меня по плечу, и хотя удар был скользящий, кожа у меня на плече была оцарапана до крови. Не удержавшись на ногах, я упала на колени, спрятав голову, прижимая к себе Филиппа и, чтобы удержаться от дальнейшего падения, уцепившись за отодвинутый стул.

— Довольно! Довольно, говорю вам, мадам!

Прикрываясь локтем, я решилась посмотреть. Александр удерживал Анну Элоизу за плечи. Старуха тяжело дышала и, глядя на меня, явно сожалела о том, что не имеет возможности ударить еще раз. Филипп разразился слезами у меня на руках. Я вспомнила о малыше, вспомнила, какой опасности он подвергся, и лихорадочно ощупала сынишку. К счастью, он был цел, только очень испуган. Я вскочила на ноги, дыхание у меня перехватило от гнева.

— Вы старая ведьма! Вы отвратительны! Вы могли убить ребенка, разбить ему голову!

Филипп сквозь слезы яростно прокричал вслед за мной:

— Ста-ла-я ведь-ма! Ведь-ма! Отвлатительная!

— Ох уж эти мне женские скандалы, — с сопением отозвался отец Ансельм. — И все-таки, мадам, вам не следовало бить невестку. Вы стары, вам надлежит быть более мудрой.

Сдерживая дыхание, Анна Элоиза поднесла руку к груди.

— Мне дурно, — отрывисто сказала она, обращаясь к служанке. — Я поднимусь к себе.

— Да, и постарайтесь успокоиться, — холодно произнес Александр.

Я затопала ногами, вне себя от негодования:

— Какая трогательная забота! Ей — успокоиться? Для чего? Вы еще посоветуйте ей выбрать трость побольше!

Не слушая меня, Александр забрал у меня из рук Филиппа.

— С ним все хорошо? — спросил он кратко.

— Да, — бросила я раздраженно, потирая ушибленное плечо.

— Какого дьявола вы привели его сюда? Зачем?

— Кто же знал, что здесь нас встретят такие монстры!

Сурово глядя на меня, Александр громко, так, что услышали все, даже отец Ансельм, произнес:

— По правде говоря, вы тысячу раз заслужили хорошей трепки.

Закусив губу, я молчала, пытаясь справиться с бешенством, охватившим меня.

— Не вам решать, — сказала я наконец. — Отдайте Филиппа! И будь я проклята, если когда-нибудь сяду за стол с фурией, которая едва не убила моего ребенка!

Я почти вырвала сына из рук герцога и вышла даже быстрее, чем Анна Элоиза. Что и говорить, ужин в этот раз закончился просто плачевно.

6

Изабелла визжала благим матом и отбивалась ногами от няньки, которая пыталась ее одеть.

— Не хочу больше черное! Не хочу! Сама носи его, если тебе хочется!

Привлеченная этими криками, я ворвалась в комнату, где был учинен настоящий разгром. Изабелла лежала на животе на кровати и изо всех сил колотила ногами по одеялу.

— Видите, мадам! — в отчаянии воскликнула нянька. — Как приходит утро, я просто умираю от страха, потому что приходится одевать мадемуазель!

— Изабелла, марш в чулан! — вскричала я громко и рассерженно.

Визг прервался. Изабелла села на постели, взглянула на меня из-под лукаво опущенных ресниц.

— Ну, пожалуйста, мамочка, мне просто не хочется надевать эти черные платья!

— А сидеть запертой в чулане тебе хочется? А быть отшлепанной?

Первую угрозу в отношении Изабеллы я уже дважды приводила в исполнение — иными способами было просто невозможно справиться с этой своевольной девчонкой, которая с возрастом становилась все невыносимее: тиранила няньку, царапала сестру, хитрила, обманывала, притворялась. Чулана Изабелла боялась. Услышав, что я не шучу, она расплакалась уже вполне искренне.

— Мама, но я же еще маленькая! Я хочу что-нибудь светленькое… и ленточку в волосы!

Я сказала уже спокойнее:

— Ты прекрасно знаешь, что сейчас в доме траур. Все, кто любил старого герцога, должны из уважения к его памяти носить черное до самого сентября. Я уже объясняла тебе это.