— Вы очень красивы, донна Сюзанна… И так ясны… Вы словно светитесь вся изнутри…

С нежностью, такой трепетной, с какой бабочка касается крылышками цветочных лепестков, она снова погладила мое плечо, а потом, наклонившись, мягко, почти неосязаемо коснулась губами моих губ.

Я как можно осторожнее подалась назад, чувствуя, как рушится мое недавнее оцепенение.

— Ваше величество… донна Мария…

— Вы не понимаете. И поэтому отказываетесь.

Она отстранилась и глядела на меня, все так же ласково улыбаясь.

— Вы вызываете у меня восхищение, донна Сюзанна, как необычайно совершенное творение природы. Но понимают ли это до конца мужчины?

— Мой муж, ваше величество, он…

— Ваш муж! О, моя дорогая, вы не знаете, в чем себе отказываете. Вы не Эмма.

Заметив, что я несколько испугана, королева воскликнула:

— Успокойтесь! Я — не мой супруг. Если кто-то мне отказывает, я умею это понять, ибо каждый человек имеет собственную волю, и у меня нет привычки преследовать или мстить кому-то за отказ. Я по-прежнему благосклонна к вам, юная герцогиня.

Наступило молчание. Я очень нерешительно подняла голову и взглянула королеве в глаза:

— Ваше величество, вчера вы помогли мне, и я хотела бы как-то…

Она не дала мне договорить, внезапно спохватившись:

— Ах, да! Хорошо, что вы мне напомнили. Я еще не помогла вам до конца. Знаете, мой супруг способен на всякие непредвиденные выходки. Я приказала ему не приставать к вам, но не в моих силах уследить за всем. Может, вы покинете Неаполь? Я бы предоставила вам мою собственную роскошную виллу в Сорренто, это совсем недалеко от города, и вам, как молодоженам, там наверняка понравилось бы.

Я давно уже подозревала, что Неаполь и все эти светские приемы скорее разлучат нас с мужем, чем соединят, и меня поразило, как верно королева угадала мои опасения и мое положение. Мне вдруг стало стыдно. Она так много хочет сделать для меня, а я показала себя… как бы неблагодарной, что ли.

Королева уже присела к столику и писала что-то, видимо, связанное с виллой — Виллой-под-Оливами в Сорренто, любимым местом отдыха Марии Каролины.

Я подошла ближе.

— Ваше величество, могу ли я как-то отблагодарить вас?

Она обернулась.

— Останьтесь здесь до утра.

Заметив на моем лице удивление и настороженность, королева рассмеялась:

— Еще раз говорю вам, успокойтесь. Я предлагаю вам только переночевать у меня. Мне это будет приятно. — Окинув меня внимательным взглядом, она серьезно добавила: — Я хочу просто полюбоваться вами. И больше ничего.

«Странно, — подумала я. — Странная королевская чета. Они оба покушались на меня. Просто удивительно, как при таких правителях Неаполь процветает. Впрочем, Мария Каролина, похоже, ведет себя странно только по ночам».

— Я согласна, ваше величество, — произнесла я вслух.

Отбросив перо, Мария Каролина встала, обошла меня сзади, быстро отыскала застежку моего платья и помогла его снять. Потом так же быстро помогла распустить волосы и некоторое время перебирала их. Это было ее последнее прикосновение ко мне.

И несмотря на то, что все случившееся было в высшей степени странно и удивительно, я в ту ночь крепко уснула в огромной мягкой постели королевы Неаполитанской.

11

Теплое мартовское солнце уже вовсю лилось в окна, когда я, сжимая в руке письмо королевы, касающееся виллы, на цыпочках пробежала по террасе и поднялась в свою комнату.

Служанка, встретившаяся мне, была явно удивлена моим видом. Волосы у меня так и остались распущенными, бальное платье надеть как следует снова мне не удалось, и корсет был застегнут кое-как.

— Мой муж и лорд Уильям уже вернулись из поездки? — спросила я, очень надеясь на отрицательный ответ.

— Да, синьора. Вернулись. Еще вчера, поздно вечером.

Это было уже хуже. Мне, вероятно, не следовало все-таки оставаться на ночь у королевы. Но ведь она попросила… И она не сделала мне ничего дурного!

Еще ничего не решив толком, как все объяснить, я распахнула дверь, вошла в комнату, предоставленную нам лордом Гамильтоном, и сразу, уже с порога, увидела Александра.

Было только полседьмого утра, но он не спал. Я мельком взглянула на постель — она была аккуратно расстелена, но не смята.

— Как хорошо, что вы вернулись. Служанка сказала мне, что еще вече…

Я запнулась. Александр стоял у окна, широко расставив ноги, и осматривал меня с головы до пят, круто изогнув бровь.

— Это вы вернулись, моя желанная. И это я рад видеть вас вернувшейся.

Его голос звучал спокойно, все острые углы были словно прикрыты шелком, но это меня не обманывало. Машинально заведя руку за спину, я дотронулась до двери; это прикосновение к чему-то твердому придало мне сил. Я прошла дальше, села к туалетному столику, чтобы причесаться.

— Где вы были? — медленно и спокойно спросил он.

— У королевы.

— Итак, королева принимает женщин по ночам. Это любопытно.

Он двинулся ко мне, забрал у меня щетку и внимательно взглянул в зеркало, перед которым сидела я.

— Помнится, вы говорили мне, что в театр вас пригласил король. До меня уже дошли слухи о том, как очарован вами его величество. Может быть, эту длинную и необычную аудиенцию вам давал он, а не королева?

— Вы устраиваете мне сцену? — холодно спросила я, ибо в душе знала, что меня не в чем упрекнуть.

В синей глубине его глаз сверкнули искры, наподобие язычков пламени, что вырываются из-под тлеющих углей. Это был тревожный признак, и я безошибочно угадала его значение.

— Сцену? Да что вы! Я просто хочу знать.

— Александр, вы все эти дни почти не отходили от леди Эммы.

— Это неправда. Весь вчерашний день я был на раскопках.

— Не знаю. Но мне показалось, что ей вы уделяете больше внимания, чем мне. И все-таки я не подозреваю вас.

— В том-то и разница. Потому что я, — он подчеркнул это, — вас подозреваю. И у меня есть основания. Я ни одной ночи не провел вдали от вас. А вы сегодня гуляли до самого утра.

— Я была у королевы!

— В это трудно поверить, не так ли, моя милая?

Лицо его исказилось. Сильно сжав мои плечи, он заставил меня встать, резко, грубо повернул к себе.

— Мне все это не нравится. Вы слышите, дорогая? Я этого не люблю. Не люблю, когда моя жена где-то ходит по ночам. Когда ее приглашают к себе короли. Когда она во время бала уходит с ними в беседку — сделать такое, зная репутацию Фердинанда, могла только шлюха. Должен ли я в это поверить?

Он так сильно сжал мне запястье, что легко мог бы сломать руку. От боли у меня невольно слезы навернулись на глаза.

— Оставьте меня, мне больно!

— По-моему, не слишком больно для женщины, которая целую ночь была неизвестно с кем! Черт побери!

Его руки вдруг разжались, и он оттолкнул меня от себя с таким гневом и безжалостностью, что я едва удержалась на ногах и, подавшись назад, больно ударилась затылком о косяк двери.

Это было для меня уже слишком. Мало того, что он встретил меня сплошными незаслуженными оскорблениями, он еще почти избивает меня! Словно что-то оборвалось у меня внутри. Закрыв лицо руками, не в силах стоять на ногах, я побрела к постели, упала лицом в подушки и зарыдала так отчаянно, словно была одна в комнате.

Я расплакалась вполне искренне. Мне действительно стало до ужаса жаль себя. Какой же он негодяй! Не дал мне и слова сказать! Я ведь ни в чем не виновата, виноват скорее он — тем, что слушал во время бала песни Эммы Гамильтон в беседке. Меня даже некому было защитить, кроме королевы! И теперь меня за это же и оскорбляют!

Сколько времени так прошло — я не знала. Только вдруг почувствовала, как его руки легли на мои вздрагивающие плечи, он склонился надо мной, осторожно стал поворачивать к себе. Я попыталась вырваться, чувствуя себя слишком униженной, чтобы спокойно встретиться с ним лицом к лицу, но он мягко удерживал меня.

— Оставьте меня в покое! Я не хочу вас видеть!

Рыдая, я извивалась в его руках, но он не отпускал, прижимая меня к себе, укачивая, словно маленького ребенка, и потом, взяв мое лицо в ладони, стал покрывать поцелуями.

— Ах, cara! Почему ты вынуждаешь меня терять человеческий облик? Прости, что я ударил тебя и заставил плакать! Как мне загладить свою вину? Может быть…

Он коснулся губами моих губ и долго целовал мой дрожащий рот, пока рыдания не пошли на убыль и я не стала успокаиваться. Он ласкал меня, целовал, но обида моя не совсем утихла, и, чувствуя, что поддаюсь трепетной нежности его ласк, я снова попыталась оттолкнуть его. Он, казалось, вовсе от этого не обижался и не останавливался; мягко поддерживая меня одной рукой за талию, он осторожно, не давая мне двигаться, расшнуровывал мой корсет, стягивал с плеч платье, и его руки снова и снова касались моего тела.

— Cara… Carissima… вот так… Хочешь, покажу, как я люблю тебя? Не зажимайся так!

Я попыталась возразить, но сразу смолкла, когда его руки снова двинулись от моих грудей к ключицам, к шее, а потом заскользили вниз, по пологой плоскости живота, к бедрам. И вот его рука, теплая, словно весенний ветерок, и мягкая, как вода, ласковая, как сон, осторожно раздвинув бедра, проникла внутрь. Его губы покрывали мое тело поцелуями, — они возбуждали меня настолько, что даже перехватило дыхание от внезапного испуга. Я хотела что-то сказать, но не могла подобрать нужные слова, не могла заставить себя шевельнуть языком, обрести голос, и тело меня уже не слушалось. Я лишь стонала — сначала приглушенно, потом все громче и громче, и, уже не владея собой, не сдерживаясь, закричала в муках удовольствия, чувствуя внутри себя прикосновение острого языка, который искал-искал и, наконец, нашел источник сладчайшего наслаждения, с содроганием исторгнутого из самой глубины моего естества. Последовали конвульсии, я выгнулась дугой в пароксизме страсти и утоления.