— Разве мы не собирались сегодня варить варенье?

— Мне нужна амазонка! — почти выкрикнула я, не в силах сдержать дрожь. — Я уезжаю. Я буду кататься верхом!

Она удалилась. У меня на туалетном столике был флакон с белладонной. Несколько капель я налила в воду и поставила стакан, чтобы раствор настоялся. Должен был получиться необыкновенно возбуждающий напиток. Он обостряет чувства, нервы, все мышцы тела. А в таком состоянии человек становится особенно слабым.

Люк подвел к крыльцу Стрелу. Я вскочила в седло, изо всех сил пришпорила лошадь. Почувствовав мое нетерпение, она рванула вперед так, что меня сильно отбросило назад. Я удержалась и только сильнее погоняла ее.

За какие-то секунды я пролетела по длинной подъездной аллее, и передо мной открылся лес. Почти не разбирая дороги, я пустила Стрелу в самый бешеный карьер, какой только можно представить. Ветер свистел в ушах так, что я ничего не слышала. Как в калейдоскопе, мелькали передо мной разлетающиеся ветки, сосны, овраги, тропинки, сучья. Я сегодня правила лошадью так твердо, что она даже в самом малом не смела ослушаться и, почти так же обезумев, как я, преодолевала все препятствия, какие только встречались на пути — кучи поваленных бурей деревьев, овраги и рвы. Меня так встряхивало, что, казалось, сердце подскакивает к горлу.

Я не ездила с такой скоростью никогда. Стрела, разгорячившись, мчалась так, будто в нее бес вселился, и остановить ее было бы трудно. Это была не скачка, а настоящий полет, — со свистом в ушах, толчками, встрясками и бьющим в лицо ветром. Порой меня охватывал ужас: слишком уж рискованно все это было. Пожалуй, если бы на пути встретился обрыв, мы бы обрушились туда, не успев даже ничего понять. А еще трудно было дышать. Но исступление подогревало меня, заглушало страх, и я мчалась дальше, страстно желая того, чтобы все во мне перевернулось.

Когда три часа спустя взмыленная, измученная Стрела влетела во двор перед замком и Люк, бросившись наперерез, помог мне ее остановить, я обнаружила, что почти не могу идти. Да, я без сил выскользнула из седла, сделала несколько шагов, и ноги у меня подогнулись. Конюх поддержал меня.

— Ваше сиятельство! — сказал он укоряюще. — Что это вы такое делаете? Золотая ведь лошадь! Зачем ради прогулки так над ней издеваться?

Помолчав, он хмуро спросил:

— Прикажете довести вас до дома?

— Нет! — сказала я резко. — Займись Стрелой. Мне не нужна помощь.

Я постояла еще несколько секунд, опираясь на Люка и переводя дыхание, потом медленно побрела к дому. Сердце у меня в груди билось тяжелыми гулкими ударами, во рту было абсолютно сухо, в глазах темно. Я едва могла идти, чувствуя себя разбитой, почти умирающей. У меня ныло все тело, я не ощущала толком ни рук, ни ног. Похоже, я отбила себе все внутренности.

На лестнице мне встретилась Маргарита.

— Ступай! — сказала я прерывисто. — Мне нужна ванна, такая горячая, какую только можно терпеть.

— Милочка! — воскликнула она. — Да что это с вами?

— Мне не до рассуждений! Мне нужна ванна!

Оттолкнув ее, я сама стала взбираться по лестнице и минут через пять дотащилась до своих комнат. Пока Маргарита хлопотала над ванной, я выпила настой белладонны, который приготовила раньше. Время тянулось очень медленно, мне казалось, Маргарита слишком долго копается. Кроме того, мне до ужаса хотелось сесть, а еще лучше — растянуться на кушетке, но я сдерживала себя, стояла, переминаясь с ноги на ногу, и, кусая губы, ждала.

— Готово, мадам, — сурово сообщила Маргарита.

Я прошла в ванную комнату и попробовала воду. Она показалась мне недостаточно горячей.

— Черт возьми! — воскликнула я, выходя из себя. — Я же просила!

— Но ведь сейчас лето! Что вы себе думаете!

— Принеси еще дров! Принеси, говорят тебе!

Я стала торопливо срывать с себя одежду. Мало-помалу от воды повалил такой пар, что зеркала в ванной запотели, да и я сама стала красной, как кумач. Когда Маргарита, исполнившая мое приказание, вернулась, я стала выталкивать ее из комнаты.

— Оставь меня одну, пожалуйста! Ты сделала все, что могла. И не приходи, пока я тебя не позову!

— Что вы задумали? — спросила Маргарита. — Что все это значит? Неужели даже мне ничего нельзя сказать?

Я, не отвечая, закрыла за ней дверь. В данную минуту мне было невыносимо с кем-либо объясняться. На меня накатывала такая слабость, что я едва удерживалась на ногах, а головокружение усиливалось с каждой минутой — начинала действовать белладонна. Вода казалась мне горячей, как кипяток; пересиливая себя, я опустилась в ванну, сразу почувствовав, что у меня перехватывает дыхание от невероятного жара, охватившего тело. Оставалось надеяться, что сердце у меня здоровое и я все выдержу. Сделав усилие, я придвинулась к зеркалу и заглянула в него: яркий румянец был у меня на лице и разливался едва ли не до ушей, зрачки были расширены, как у кошки, дыхание прерывалось. Что и говорить, все это было настоящей пыткой.

У меня не хватило мужества потерпеть более десяти минут. Да и не надо было. Боль пронзила меня изнутри, дошла, казалось, до самого сердца, и я, предчувствуя, что цель достигнута, стала подниматься. Перед глазами у меня было почти темно; шаря повсюду руками, я нащупала простыню и кое-как завернулась в нее. Туфли мне найти не удалось, да я и не предпринимала особых усилий. Сразу забыв об этом, я босиком побрела к двери, насилу нашла задвижку и отодвинула ее. Я была готова уже переступить порог, но в этот миг новый приступ боли сломил меня. От головокружения комната перевернулась перед моими глазами. Я рухнула на пол и, не помня себя, громко застонала. Мне казалось в этот миг, что я умираю.

Дверь в спальню распахнулась, и надо мной склонилась Элизабет.

— Боже мой! Что происходит, ваше сиятельство?

Я с усилием подняла голову, ставшую необыкновенно тяжелой. Испуганное лицо экономки расплывалось перед моими глазами. С искаженным от гнева лицом я оттолкнула протянутую мне руку.

— Кто… кто позволил? Кто позволил вам войти? — произнесла я яростно, запинаясь на каждом слове.

— Я услышала ваш голос. Вы как будто кричали. Может быть, позвать доктора? Вы, безусловно, больны!

— Мне не нужна ваша помощь, убирай…

Не договорив, я стала подниматься, цепляясь руками за косяк и ручку двери. Я ничего не понимала в тот миг; единственная мысль была у меня в голове: «Нельзя допустить, чтобы кто-то это видел. Я должна сама… только сама!» Но как только я встала на ноги, боль вернулась, спазмы пронзили меня изнутри, и из меня хлынула кровь.

Застыв от ужаса, Элизабет смотрела на меня, уже не решаясь подать мне руку. Сжав зубы, я решила: будь что будет! Мне с этим не справиться одной. Будет куда хуже, если я упаду в обморок прямо посреди спальни.

— Что же вы, не видите, что со мной происходит? — пробормотала я сдавленно и гневно. — Мне нужно лечь. Ну-ка, помогите!

Совершенно ошеломленная, Элизабет довела меня до постели, помогла лечь и стала рядом, словно окаменев. Страдая от невыносимой боли, я на некоторое время забыла об ее присутствии. Эта боль смешивалась с облегчением, ибо я знала, что, истекая кровью, я вместе с тем освобождаюсь от того, чего так страшилась. Я кусала губы, стараясь не стонать, понимая, что стоны могут привлечь и других служанок.

— Так что же делать, мадам? Позвать доктора?

Спазмы утихли. Я открыла глаза и поглядела на экономку. Лицо ее уже не было испуганным, напротив, оно приобрело какое-то каменное, непроницаемое и даже осуждающее выражение. Я не сомневалась, что она понимает, что со мной произошло. Но у меня сейчас не было сил заниматься всем этим. Я была слишком больна. Я лишь сказала, пытаясь придать голосу необходимую твердость:

— Вы никого не позовете. И никому не расскажете. Вы сейчас уйдете и… и позовете сюда Маргариту. Вы поняли?

— Да, мадам, — сухо ответила Элизабет.

— Ступайте. И помните, что вам приказано.

После ухода экономки я забылась и снова закрыла глаза. Кровь все еще текла, я, вероятно, лежала уже в луже. Но самое страшное было позади, и это придавало мне мужества. Будто сквозь сон, я слышала, как приоткрылась дверь, как со вздохами приблизилась к моей постели Маргарита, как ее руки откинули простыню и как она сдавленно ахнула, когда поняла, в чем дело. Потом я ощущала прикосновения теплой губки, холодный компресс на лбу и стакан с водой у моих губ. Я напилась, влага живительной прохладой разлилась по телу. Маргарита переменила простыни и снова склонилась надо мной.

— Что же вы молчали, мадам? Какая же вы глупенькая! Ну зачем было скрывать? Разве я не люблю вас? — В этот миг что-то горячее капнуло мне на руку, и я догадалась, что Маргарита плачет. — Да если бы вы мне сказали, мы бы обошлись без Элизабет! Что же вы ведете себя, как ребенок? Вы бы и умереть могли!

Я открыла глаза и невнятно прошептала:

— Прости. Прости меня, пожалуйста. Я была так груба с тобой.

— Это все пустяки! Что мы теперь-то будем делать?

— Надо все это уничтожить, Маргарита. Ну, простыни и все остальное… Так, чтобы никто не знал.

— А Элизабет?

— С ней я сама поговорю. Потом. А сейчас я слишком устала.

— Но ведь доктор все-таки нужен, мадам! Я-то во всем этом не разбираюсь!

— Найди какую-нибудь повитуху из деревни, такую, что не знает нашей семьи. Этого будет достаточно.

— Вы уверены?

— Да, — сказала я как можно тверже. — К доктору я не обращусь ни за что.

Помолчав, я шепотом добавила:

— Главное, чтобы Анна Элоиза не входила сюда. Пожалуйста, Маргарита, позаботься об этом.

— Не бойтесь. Уж это я беру на себя.