— У вас галлюцинации, сударь! Кто, по-вашему, посягает в Париже на его честь?!

— Вы!

Этот громовой голос и безапелляционный, обвиняющий тон ошеломили меня. Я отступила на шаг, глядя на графа почти с испугом. Что случилось? Возможно, он и вправду помешался?

— Послушайте меня, сударыня, — произнес Ле Пикар, задыхаясь от гнева. — Я встретил вас в заведении, о котором в приличном обществе не принято упоминать. Признаться честно, я прежде даже не слыхивал, чтобы аристократка и герцогиня посещала вот так запросто подобные места. Я навел справки Я расспросил о вас. И, черт возьми, я выяснил, что вы два часа провели в кабинете мошенника, спекулянта, жулика иначе говоря, — банкира Клавьера!

— И что же? — спросила я презрительно. — Совершенно не обязательно было так утруждаться. Я бы сама вам сказала, если бы вы спросили.

— Черта с два! Вы несколько лет дурачите Александра, а уж меня и подавно обвели бы вокруг пальца!

Я возмутилась.

— Какая чушь! Откуда вы почерпнули все эти сплетни!

— Вот откуда! — взревел он, швыряя на стол какие-то газеты. Чашка с кофе, звякнув, полетела на пол. — Именно это мне все разъяснило… И вы наверняка знаете, что там написано!

Я молча перебрала газеты. Это были те самые выпуски, где писалось о Флоре де Кризанж, Клавьере и обо мне. А еще — о нашей связи в Консьержери, о моем характере, моем муже…

— Я все понял, все! Александр совершил ужасную ошибку, женившись на вас. Его жена — любовница буржуа! Этим все сказано… Мало того, что она была любовницей буржуа в прошлом, она и сейчас бегает к нему в кабинеты, как самая последняя шлюха!

— Вы с ума сошли! — вскричала я, со злостью сжимая газеты.

— Я?! Может быть, вы станете меня убеждать, что это были не вы — там, в «Старине Роули»? Вы это скажете? Или, может быть, вы станете доказывать, что ваши дочери, которым Александр дал свое имя, — не дочери Клавьера?

Я похолодела. Меньше всего на свете я ожидала упоминания о близняшках. Ле Пикар словно угадал мои мысли.

— Я всегда знал, сударыня, что ваши дочери не могут быть от Александра… В то время, когда они были зачаты, он был в Англии. Это понимали только он, я да еще Поль Алэн. Но, честно говоря, я знал о том, что вы были в тюрьме и думал, что там всякое могло случиться. Насилие тоже нельзя было исключать. Я уважал вас как мученицу! И никогда, ни разу мне даже в голову не приходило, что вы унизились до связи с буржуа! До незаконной, мерзкой связи! Черт побери! Если бы я знал это раньше!

Я очень долго молчала, холодно глядя на Ле Пикара. Он был в бешенстве, которое трудно выразить словами. Возможно, он и вправду испытывал ко мне отвращение. По крайней мере, я видела, что он искренен. Но как же он жесток! Что он знает о моей жизни? Он мужчина, и именно поэтому ему меньше достается во время больших смут. Мужчин не насилуют и не унижают, как женщин. Кроме того, где была его смелость, его благородное презрение во время террора? Почему он не обличал якобинцев так, как сейчас обличает меня? Почему он предпочитал совершать подвиги за границей?

Я уже не чувствовала к Ле Пикару зла. Я лишь понимала, что моя дружба с ним навеки кончена. Он слишком жесток и непонятлив. Он оскорбил меня так, как еще никто не оскорблял.

Я вскинула голову. Взгляд моих глаз был ясен и холоден.

— Сударь, — сказала я очень спокойно. — Единственное, что может вас оправдать, — это ваша искренность.

— Я не нуждаюсь в оправданиях.

— Я тоже. Вы сейчас совершили большую, трагическую ошибку. К сожалению, ваш тон и ваше поведение совершенно исключают возможность каких-либо объяснений с моей стороны. Повторяю: вы глубоко ошиблись, когда сделали все эти выводы.

Мой голос, совершенно ровный и спокойный, без возмущения, дрожи и ненависти, похоже, подействовал более ошеломляюще, чем пощечина, которой Ле Пикар, без сомнения, заслуживал. Его взгляд оставался суровым, но в нем промелькнуло что-то похожее на сомнение.

— Что вы еще имеете мне сказать? — спросила я.

— Я требую, чтобы вы немедленно уехали из Парижа и прекратили всякие связи с Клавьером.

— Вы повторяетесь.

— Об истине нельзя сказать, что ее повторяют слишком часто.

— О лжи — тоже, сударь.

Помолчав, я добавила:

— Отъезд пока не входит в мои планы.

— Сударыня, — произнес граф угрожающе, — вы ставите меня перед необходимостью довести то, что я понял, до сведения Александра.

— Вы угрожаете мне?

— Я пытаюсь заставить вас сохранять хотя бы внешние приличия, если уж вы бесчестны внутренне!

Кровь прихлынула к моему лицу. На миг от возмущения я лишилась дара речи. Но мне удалось овладеть собой.

— Господин граф, — проговорила я спокойно, — я могу сказать вам лишь одно: если вы поведаете все эти измышления Александру и этим внесете смятение в нашу семейную жизнь, на вашей совести будет просто-таки преступление. Подумайте еще раз, прежде чем будете принимать решение.

— Вы что же, изображаете оскорбленную невинность?

— Я ничего не изображаю. Это вы явились в мой дом и изображаете судью.

— Вы отрицаете, что имели связь с Клавьером? Будьте любезны, объяснитесь.

Я заметила, что он начинает сомневаться. Но именно его колебания и возмутили меня больше всего. Надо же, не будучи полностью уверенным, он является сюда, оскорбляет, чего-то требует, осуждает, вносит смятение в мою душу, портит настроение на целую неделю! Да он просто мальчишка — сам не знает, что творит! Но черт бы побрал таких мальчишек!

— Я ничего не намерена объяснять такому глупцу, как вы! — вскричала я, не в силах сдержаться. — Вы сами должны были бы знать, что видимость не всегда отвечает сути! Мне неизвестно, какую напраслину возводят на Александра, но я…

— Да, потому что это действительно напраслина! Все эти слухи о леди Мелинде — ложь. Но вот в вашем случае я в этом совсем не уверен.

Меня нисколько не задели последние слова — я их просто не расслышала. Случайно вырвавшееся у Ле Пикара имя какой-то Мелинды поразило меня в самое сердце. Бледность разлилась по моему лицу.

— Ах вот как… — протянула я без всякого выражения. — Значит, есть некая леди у Александра в Англии?

— Это все ложь.

— О, без сомнения… Вы хорошо знаете, где ложь и где истина… — Гнев и ревность закипали во мне, я уже не могла сдерживаться. — Так как же вы осмеливаетесь обвинять меня? Ведь если у Александра есть леди, а у меня Клавьер — разве мы не квиты?!

— Черт побери, сударыня! — взревел он. — Вы самая бесстыдная женщина из всех, кого я знаю!

— Это еще ничего! Вы — самый глупый из всех известных мне мужчин, и это куда хуже!

Мы оба опустились уже до заурядного скандала, до личных оскорблений. Я знала, что мне это не идет. И была очень рада, когда граф, скрипя зубами, бросил на меня последний яростный взгляд и вышел, хлопнув дверью так, что задребезжали стекла в окнах.

Потрясенная, я опустилась на стул. Мысли мои путались. Я не знала, с чего начать обдумывать создавшееся положение. Наглое требование Ле Пикара уехать я не принимала в расчет. Я не настолько глупа, чтобы из-за нелепой выходки графа бросить все в тот самый миг, когда до успеха — рукой подать. Вот-вот Александр будет амнистирован. Только добившись удачи, я уеду.

Угрозы Ле Пикара рассказать обо всем герцогу меня тоже сейчас не беспокоили — возможно, потому, что я была слишком уязвлена иными известиями. Известиями о некой леди Мелинде. Я узнала об этом совершенно случайно. И, узнав, не сомневалась, что Александр изменил мне.

Подумать только, в то время когда я пытаюсь добиться у синих снисхождения для своего мужа, он ухаживает за англичанкой. Он вообще избрал для себя очаровательный образ жизни: несколько недель в году проводит с женой, остальное время он полностью свободен, он развлекается и наслаждается приятным обществом англичанок. И он даже не задумывается, каково мне было в Париже! Последние шесть месяцев я жила среди врагов. Я делала столько неприятных вещей, я шла на многие жертвы — ради него, ради Александра! Я была монахиней. Я почти потеряла свою женскую суть. И вот благодарность — в лице леди Мелинды.

Злые слезы душили меня. Задыхаясь от обиды, я дрожащими пальцами распечатала конверт от Талейрана, порвав при этом письмо. Какое-то время я тупо смотрела на строки, не понимая их смысла, буквы расплывались перед моими глазами. Потом слезы отступили и я смогла читать. Тон Талейрана даже как-то успокоил меня. Министр писал:

«Милейшая мадам дю Шатлэ, прежде всего прошу прощения за то, что вмешиваюсь в дела, меня не касающиеся. И все же, зная, что вы в любом туалете выглядите восхитительно, я осмеливаюсь просить вас выбрать для поездки в Ренси голубой цвет. Небесно-голубой, аквамариново-голубой — какой угодно голубой. Учтите это мое пожелание.

Я буду иметь честь заехать за вами в четыре часа пополудни».

Я невольно улыбнулась, узнав, какую заботу проявляет министр о моем внешнем виде. Я знала, что голубой цвет он любит больше всего. Действительно, почему бы мне не сделать ему приятное? Тем более что у меня есть одно великолепное платье, сшитое совсем недавно.

Я утерла слезы и пошла отдавать соответствующие распоряжения. «Все-таки, — решила я, — следует смотреть в будущее. Надо две вещи забыть, а одну исполнить. Забыть о Ле Пикаре и леди Мелинде. Исполнить свою задачу до конца. Именно об этом и стоит сейчас думать».

А потом меня ждет Бретань, и только Бретань. Одно это слово было огромным утешением.

5

Карета быстро мчалась по дороге, петляющей между ярко зеленеющими хлебами. Утром был дождь, но, хотя земля высохла, в воздухе оставалась прохлада — очень приятная в нынешний жаркий май. Голубые цветы льна и васильки мелькали то тут, то там на обочине. Ласточки с писком реяли над полями. Солнце было мягкое, ласковое — как раз для пикника.