— Видишь, как все хорошо случилось… Кто бы мог ожидать?

— Ну да! Ты наверняка все заранее продумал, когда шел сюда.

— Вовсе нет. — Улыбаясь, он подхватил меня на руки. — Я ничего не планировал. Просто я почувствовал, что ты уходишь… что ты строишь между нами какую-то нелепую стену. Это же невыносимо для молодого мужа, правда? Я захотел вернуть тебя любой ценой, приблизить к себе… К тому же я так желал тебя, что меня в жар бросало.

— О, как лестно узнать, что я смогла разрушить хваленое самообладание герцога дю Шатлэ! Вы больше не контролируете себя, да, господин герцог?

— Скажем так: целых четыре месяца я только то и делал, что контролировал себя, — а теперь довольно!

Я смеялась, спрятав лицо у него на плече, щекоча волосами его шею. У меня внутри еще жили воспоминания, как только что я билась в сладких конвульсиях… Вдруг я впервые в жизни поняла: просто родить ребенка и родить ребенка от мужчины, по которому тоскует плоть, — это разные вещи. Ребенок… Мне только сейчас открылось, какое это было бы наслаждение — забеременеть, зачать ребенка от Александра в столь мучительно-сладкий момент слияния. Это значит будто оставить Александра в себе, позволить ему расти в недрах моего тела. Раньше я была полностью лишена этого ощущения… То материнство, которое я познала, — это другое материнство… А Александр? Можно только представить, какое счастье я бы ему дала!

Может, этот случай на берегу и станет началом подобного счастья? Я подняла голову и так внимательно взглянула на мужа, что он остановился.

— Что такое, cara?

— Ничего, — пробормотала я, краснея и снова пряча лицо у него на груди. — Еще… еще слишком рано говорить об этом.

7

«Мария Каролина» — корабль, носящий имя ныне правящей королевы Неаполя и обеих Сицилий, — медленно входил в бухту Сан-Джованни-а-Тедуччо, и целое море огней разливалось перед нами. Мы только что обошли остров Ла Гайола и мыс Позиллино, и теперь перед нами вздымал мощные белые башни средневековый замок Кастельнуово, хорошо различимый даже в темноте. Силуэта Везувия не было видно, но я знала, что он там, на востоке, лишь на ночь скрытый мраком. Оттуда завтра придет солнце. Придет и позолотит эту голубую лагуну, над которой полумесяцем раскинулся город.

Перед нами был ночной Неаполь.

Несмотря на ночь, уже слышалось в воздухе canzone napoletana какого-то портового музыканта, а я, стоя на корме, вспоминала тот жаркий августовский день, когда именно из Неаполя отец увозил меня во Францию. С тех пор прошло почти шестнадцать лет. Где мы жили тогда здесь? Я не помнила названия гостиницы, но знала, что она находилась совсем недалеко от порта, на набережной Ривьера Кьяйя, — выглядывая из окна, можно было видеть паруса и мачты кораблей.

Была ночь с 16-го на 17 марта 1796 года, и в Неаполе, похоже, уже давно вступила в права весна; я бы не удивилась, если бы заметила цветущие деревья. Александр оставался на «Марии Каролине», чтобы уладить кое-какие вопросы об оплате, а я тем временем села в первую подошедшую к борту судна барку. Люк и Гариб были со мной, Эжени несла мой несессер — мы направлялись в гостиницу. Я намеревалась разыскать ее, ту самую, где мы жили много лет назад. Александр должен был найти меня чуть позже.

Плавание на этот раз заняло больше шести дней. Не так давно мы распрощались в Бастии с Ле Пикаром, который остался залечивать свое раненое плечо. И вот уже мы в столице Неаполитанского королевства… Мы еще не решили, сколько здесь пробудем; если нам очень понравится, мы снимем здесь дом — не жить же все время в гостинице. Но, честно говоря, никаких определенных планов ни у меня, ни у Александра не было.

— Куда синьора желает отправиться? — наперебой закричали, обращаясь ко мне, факино — носильщики, едва только барка причалила.

Я еще не успела ответить, как они взахлеб повторили свой вопрос на скверном французском, и, уже совсем безграмотно, — по-английски. Я выбрала из них самого приличного и поманила к себе.

— Мне нужна гостиница на набережной. Я не помню ее названия. Ты знаешь такую? — спросила я, очень гордая тем, что так правильно и хорошо говорю по-итальянски.

— На набережной Ривьера Кьяйя?

— Да.

— О, синьора, здесь только одна такая гостиница — «Цокколо». Это как раз то, что нужно синьоре. Я и мой сын Джанни отведем вас туда.

— Нет, пусть лучше ваш сын останется здесь и предупредит моего мужа, что я поехала в «Цокколо».

Я объяснила мальчугану, как мой муж выглядит, и назвала свое имя, только теперь заметив, как пристально следят за всем происходящим два жандарма — вероятно, из таможенной службы его величества. Впервые за много лет жандармы меня не испугали. Заграничные паспорта были у нас в порядке, но если бы это было и не так, в Неаполе нам все равно были бы рады. Я не забывала, что королева Мария Каролина — родная сестра Марии Антуанетты, статс-дамой и подругой которой я была…

Едва увидев гостиницу «Цокколо», что по-итальянски значит «деревянный башмак», я сразу поняла, что это та самая, где мы когда-то жили. О, она очень изменилась — по крайней мере, мне так показалось… Носильщик уверял, что это лучшая гостиница в Неаполе. Оказавшись внутри, я поняла, что он был недалек от истины. И я по достоинству оценила, что значит большой город, отмеченный печатью цивилизации. Корсиканские грязные гостиничные номера, полные тараканов, мне порядком надоели, и я облегченно вздохнула, оказавшись в совсем другой обстановке.

Хозяин «Цокколо», которого все называли дон Лоренцо, почтительно проводил меня на третий этаж, где нам был отведен номер из трех комнат. Каким-то чудом он узнал мое имя прежде, чем я представилась, — должно быть, носильщик шепнул ему на ухо, и вел теперь себя в высшей степени предупредительно и вежливо.

— Стоит вам потянуть вот за этот шнур, и моя жена будет у вас, донна Сюзанна. Вы желаете принять ванну?

— Да, я бы не отказалась, — ответила я, чрезвычайно довольная увиденным.

— А ужин? Подавать ли ужин, донна Сюзанна?

— Нет. Мы вряд ли будем ужинать. Распорядитесь лучше насчет завтрака на двоих. В номер, разумеется.

— Синьора кого-то ждет?

— Я жду моего супруга, — произнесла я с нескрываемой гордостью. — Он скоро появится здесь.

Дон Лоренцо удалился, пожелав мне приятной ночи. Эжени, обрадованная увиденным, с простодушием юности оглядела все комнаты и, остановившись посреди гостиной, уронила мой несессер.

— Ах, здесь просто прелестно, ваше сиятельство! Не то что на Корсике!

— Да, это все так, моя милая, но было бы лучше, если бы вы занялись моей ванной и нашими вещами — их надо распаковать.

Эжени, надув губы, исчезла. Я огляделась. Номер состоял из трех небольших комнат — гостиной, столовой и спальни, а также маленькой ванной. Здесь были мягкие ковры, уютный камин, белоснежные простыни… У постели уже был зажжен ночник, сделанный в форме фарфорового бочонка для вина: пламя свечей нагревало сосуд и, проснувшись утром, когда камин уже погаснет, можно согреться стаканчиком горячего кьянти…

Кьянти! Это удивительное вино — как давно я его не пила!

Я нежилась в горячей воде, размышляя о том, как хорошо у меня все складывается. Даже не у меня — у нас. Раньше я считала это неожиданно свалившееся счастье зыбким, недолговечным, как, впрочем, и все в моей жизни, но теперь, прибыв в Неаполь, я вдруг обрела столь желаемое чувство уверенности. У меня нет причин опасаться за свою семью и за своего мужа… Александр любит меня. Он не только вытащил меня из нищеты, дал свое имя, сделал герцогиней, он еще и сделал меня по-настоящему счастливой. Он стал для меня самым дорогим на свете мужчиной…

Герцог появился тогда, когда служанка в очередной раз наполняла ванну горячей водой. Сладостное ощущение тепла охватило меня, я блаженно зажмурилась, и лишь когда Александр прикоснулся к моей руке, заметила, что он пришел.

— Эжени, вы свободны, — пробормотала я в полудреме.

Горячая ванна расслабила меня, навеяла сон, но Александр, стоя позади меня, мягко ласкал мои плечи, золотые волосы, пышной массой поднятые наверх, затылок, шею, грудь, и я с наслаждением отдавалась во власть его прикосновений. Томное желание разливалось по телу… Усилием заставив себя открыть глаза, я запрокинула голову, глядя на мужа. Он казался сейчас таким высоким…

— Вас долго не было. Что, были неприятности?

— Да нет… Жандармы проверили паспорта.

— Вот как? А меня они пропустили без всякой проверки.

— Их сразила ваша красота, любовь моя…

Я резко, не стыдясь своей наготы и зная, что он любит и любуется моим телом, повернулась к нему, так что даже вода в ванне пошла волнами, мягко коснулась руками его пояса, расстегнула одну из пуговиц его жилета.

— Хотите прийти ко мне? Я приглашаю вас… Идите, здесь так тепло!

— Самая теплая — это вы, радость моя.

Уже прильнув к нему, чувствуя его тепло и силу и зная, что вот-вот в порыве нежного желания мы сольемся в одно существо, я прошептала, смахивая с ресниц капли воды, в перерыве между поцелуями:

— Первая ночь в Неаполе…

— Волшебная ночь… И все наши ночи будут волшебны, моя дорогая. Mia cara… carissima… mio dolce amor[2]…

…На следующее утро я проснулась поздно — ближе к полудню. Александр, утомленный прошедшей ночью, еще спал. Я тихо, чтобы не разбудить мужа, выскользнула из его объятий. За окном уже вовсю кипела неаполитанская жизнь, даже оконные стекла и портьеры почти не сдерживали уличного шума, проникающего в спальню.

Не зовя Эжени, я умылась. Служанка из нее была не ахти какая — она даже не выложила для меня пеньюар, и мне долго пришлось искать для себя что-то подходящее. В шкафу я обнаружила воздушное утреннее платье, набросила его поверх кружевной ночной рубашки и в таком виде вышла в гостиную, горя желанием отчитать Эжени и позаботиться о том, чтобы дон Лоренцо вовремя подал завтрак.