Париж вообще казался мне немного чужим. Пожалуй, даже тогда, когда я была нищая и пешком бродила по парижским улицам, у меня не возникало такого чувства. Оно возникло тогда, когда Люк отвез меня в нашем экипаже на площадь Карусель, и я увидела, что мой дом, принадлежавший теперь Клавьеру, перестраивается. Бог его знает, что он желал там сделать, но он уродовал его, этот банкир! Он изменил то, что по праву было моим, было мне дорого как память о своей юности, об отце. И я, глядя на это, могла только молча негодовать. От меня абсолютно ничего не зависело.

Париж еще и потому казался мне чужим, что я не могла похвастать ни одним парижским знакомством. Все те широкие связи, завязанные при Старом порядке, давно уже были бесповоротно оборваны. Я еще раз убедилась в этом, увидев на Королевской площади заколоченный особняк Терезы де Водрейль, и подумала о том, что вот уже шесть лет мне ничего о ней не известно.

Париж превратился в живого свидетеля того смерча, который пронесся над всеми нами. Свидетеля руин моей прошлой жизни. Вот почему мне было здесь грустно.

3

— Я всегда знала, что ты выберешься из всего этого, — сказала мне Стефания, когда я переступила порог дома Джакомо на улице Па-де-ла-Моль.

— Если и знала, то ты мне этого не говорила, — ответила я с легкой иронией.

Семья Джакомо встретила меня на этот раз если не приветливо, то, по крайней мере, без прежнего ужаса. Теперешний мой вид не наводил на мысли о том, что я могу здесь остаться и сидеть у них на шее.

— Вам следует перебраться на другую квартиру, — сказала я в самом начале разговора. — Жить здесь просто невозможно.

— Эта как раз та, что нам подходит по средствам, — отозвался Джакомо. — Антонио, когда приезжал, тоже уверял нас, что следует переехать, но, когда Стефания отправилась подыскивать жилье и спросила о цене, мы сразу поняли, что это не для нас.

Я задумалась — не о словах Джакомо, а о другом. Я вспомнила о парижском отеле Александра, которым он владел через подставных лиц. Почему бы их роль не могла играть семья Джакомо? Они бы жили там и содержали отель в порядке. Нам с Александром вряд ли придется когда-нибудь открыто там поселиться — разве лишь в том случае, если вернутся прежние времена.

— У меня есть для вас подходящий выход, — сказала я. — Это даже гораздо лучше, чем квартира… И тебе, Джакомо, следует бросить все эти бесполезные уроки, которые все равно никаких денег не приносят. Тебе надо подлечиться.

— И мне тоже это не помешало бы, — проворчала Стефания, поставив на стол стаканы для вина. — Я такое в своей жизни переделала, что ты себе представить не можешь.

— Если я обеспечу вам ренту в десять тысяч ливров в год, вы сможете забыть о своих заботах?

Джакомо вздрогнул. Стефания смотрела на меня с изумлением. Тогда я достала из сумочки документ и договоренность с банком о выплате.

— Ты… ты говоришь, это каждый год? — спросила Стефания, тщетно пытаясь разыскать свои очки.

— Каждый год. И не подумайте, что я хочу этим откупиться от вас. Я буду рада видеть вас чаще. Буду рада, если вы станете мне писать.

Я провела у них весь вечер, и, хотя почти ничего не говорила о себе, зато узнала, как они прожили те полтора года, что мы не виделись. Материальное положение их уже не было таким отчаянным, как в январе 1795 года, когда я принесла сюда своих трехмесячных близняшек. Во-первых, потому, что сама жизнь с тех пор стала чуть полегче. Во-вторых, немного стала помогать я. В-третьих, тут побывал Антонио. Теперь, после моего сегодняшнего визита, я была уверена, что их беды вообще исчезнут.

— Деньги — это еще не главная забота, — произнес Джакомо.

Голос его прозвучал глухо, да и вообще у меня сжималось сердце, когда я глядела на него: почти седой, худой, изможденный… Неужели он так серьезно болен?

— Ритта, ты слышала что-нибудь о Флери?

— О Флери? Нет, ничего. А что с ней?

Честно говоря, я только теперь заметила, что Флери, их старшей дочери, нет в доме. О пятнадцатилетней Жоржетте я уже все знала — она служила продавщицей в цветочном магазине. Она заняла там место старшей сестры…

— Ты знаешь, ей ведь скоро будет семнадцать… Она уже три месяца не живет с нами.

Джакомо заговорил с трудом, будто каждое слово стоило ему большого усилия.

— Она красива, ты сама видела… К ней еще в магазине многие приставали. А один из них, совсем старик, ходил за ней по пятам. Он ее и увез. Должно быть, она теперь его содержанка.

Я ошеломленно молчала.

— Как это — увез? — спросила я наконец. — Она сама захотела?

— Вероятно, сама. У нее такой нрав, что силой ее вряд ли можно было заставить. Конечно, тот старик, наверное, богат, и ей живется свободнее, чем у нас, но все-таки… Она ведь моя дочь, Ритта. А теперь и Жоржетта служит в том же магазине. Что, теперь нужно ожидать, что и ее увезут?

У меня сердце облилось кровью — не так за Флери, которую я почти не знала, как за Джакомо, который так переживает. У него даже руки дрожали. Я подалась к нему, крепко обняла.

— Возьми себя в руки, Джакомино. Ну, пожалуйста! Вам следует забрать Жоржетту из магазина. А Флери…

На щеках Стефании выступили красные пятна.

— Не стоит говорить о Флери. Если ей больше нравится там, куда ее увезли, пусть там и остается. Целых три месяца она здесь даже не показывалась.

— Может, еще покажется, — отозвался Джакомо.

— Если покажется, я выгоню ее за порог!

Я слушала эту перепалку, сильно сжимая руку брата. Ход мыслей Стефании был мне абсолютно ясен, и я ему не симпатизировала.

— Стефания, — сказала я громко, — каждый волен выбирать свою судьбу. И от того, что Флери уехала со стариком, она не перестала быть твоей дочерью.

— Она перестала быть ею тогда, когда не пожелала навестить нас. Она ведь знала, как мы тревожились!

— Флери еще ребенок. Нельзя требовать от нее многого.

Я повернулась к брату:

— Джакомо, если вы хотите вернуть ее, по-настоящему хотите, вам следует обратиться в полицию. Флери несовершеннолетняя. Если вы заплатите, ее станут искать. Теперь вы переедете в новый дом, у вас будут деньги, и у нее не будет необходимости жить со стариками.

Стефания глухо проворчала, что это глупо — тратить деньги на поиски девчонки, которая при малейшем желании может прийти сама, но я ощутила, что Джакомо склоняется к моему мнению.

Пока я обнимала брата, мой взгляд упал на девятилетнего Ренцо, прислонившегося к косяку двери. И по возрасту, и по росту, и даже по чертам лица он был очень похож на моего Жана. Просто удивительно… Глаза у них только по цвету отличаются, а в сущности — настоящая копия… Я вспомнила, как мил и приветлив был этот малыш со мной, как он засыпал у меня на коленях… Пожалуй, из всех детей Джакомо истинную нежность я испытывала только к своему племяннику. Он и Жан — кузены…

И я неожиданно даже для себя вдруг спросила:

— А что если я заберу Ренцо с собой в Бретань?

Прежде чем меня успели прервать или засыпать вопросами, я поспешно добавила:

— Он был бы другом моему сыну. Они учились бы вместе. Ренцо получил бы отличное образование. А почему нет? Ради его же блага вы могли бы согласиться…

— Но мы останемся совсем одни, — сказал Джакомо.

— У вас есть Жоржетта. Любите ее. Следите за ней получше. А Ренцо… что скажет он сам?

Ренцо своим взглядом безмятежных черных глаз дал мне понять, что не имеет какого-либо мнения по этому поводу.

— А почему нет? — вдруг повторила мои слова Стефания. — Мы оба не так уж молоды, мальчишка совсем отобъется от рук и угодит в какую-нибудь скверную компанию… Ты же будешь хорошо его содержать, да?

— Так же, как своего сына.

— И он будет часто приезжать к нам?

— Он к вам, вы — к нему, — как захотите.

— Так почему бы и нет?

Задача была решена.

Александр по отношению к моей родне со стороны матери занимал позицию полного невмешательства — он не проявлял желания знакомиться с моим братом и его семьей, но не мешал и мне поддерживать с ними отношения. Когда я робко сказала ему об отеле, он, секунду подумав, ответил с полным равнодушием, что это неплохая мысль. Тогда я уже более уверенно рассказала ему о Ренцо.

— Вам это действительно нужно, дорогая? — спросил он слегка удивленно.

— Это мой племянник. Ну, Александр, я прошу вас!

— Не стоит просить. Я не против. Но предупреждаю вас, Анне Элоизе это не понравится. Вам придется выдержать ее неодобрение.

— И вы, разумеется, не станете на мою сторону.

— Не стану. В споры подобного рода я предпочитаю не вмешиваться, они слишком несущественны.

Заметив, что я слегка задета столь откровенно высказанным безразличием, он осторожно поднес кончики моих пальцев к губам.

— Когда я женился на вас, Сюзанна, я знал, что вы станете хозяйкой Белых Лип. И я согласен с этим. Я уверен в вас. Воспользуйтесь этой уверенностью в полной мере. Это ваше право.

4

Белые Липы предстали перед нами неожиданно. Не в силах сидеть спокойно, я высунулась из окна кареты, вдыхая напоенный сосновой смолой воздух. Узкая дорога петляла словно среди густой чащи, мощные дубы и ели наступали на карету, колючки густых зарослей можжевельника тянулись едва ли не к моему лицу. Но вот среди могучих стволов мелькнула одна колонна из розового гранита, потом другая, а между ними я успела заметить золоченые вертикальные копья решетчатой ограды. Дорога вдруг расширилась, и, будто по мановению волшебной палочки, перед нами распахнулись легкие ажурные ворота.

Мы покатили по главной подъездной аллее, усыпанной белым песком. Деревья по обе стороны росли еще очень густо и напоминали дикий старый лес, но сама ухоженность главной дороги говорила о том, что мы уже дома. Уже в Белых Липах.