— Туда, к дюне.

— Но это же далеко.

— Зато там мы еще не были. Это же наши владения, не так ли? Мы просто обязаны их посмотреть.

— Вы поможете мне?

— Ну что за вопрос…

Я, впрочем, уже успела подумать, что мне вряд ли понадобится прямая поддержка: когда Александр рядом, я живо набираюсь мужества и со мной по силе духа никто не сравнится… Но он все-таки, ловко управляя мною в воде, заставил меня откинуться на спину и сам плыл рядом, поддерживая меня так, что мне самой почти ничего не надо было делать.

— Вам хорошо? — осведомился он улыбаясь.

— Еще бы! Я чувствую себя прямо королевой.

— Именно этого я и добивался.

За полосой песка поднималась большая, покрытая лилиями дюна — она была похожа на белое покрывало. Песчаные лилии испускали тяжелый, пряный запах — очищенный аромат леса, теплое благоухание, заставившее нас глубоко вдыхать воздух и задерживать его в груди.

— Здесь есть гроты, — произнес Александр.

Все так же поддерживая меня, он заглянул в глубь темной пещеры, где плескались волны.

— Ну, как вам здесь нравится?

Вода здесь доходила мне до пояса, и я довольно твердо ощущала ногами дно. Переводя дыхание, я оперлась спиной на гранитную стену и попыталась отжать волосы. Он поступил так же и прислонился к стене грота напротив меня; чувствуя волнующий холодок в груди, я смотрела на него, пытаясь увидеть его лицо, но темнота не позволяла этого сделать, и я заметила лишь, как белоснежно сверкнули его зубы в улыбке. Потом луна выплыла из-за туч, и мрак в гроте был слегка разбавлен лунными отблесками.

— Надеюсь, там, на берегу, никто не утащит нашу одежду, — прошептала я, улыбаясь.

Не отвечая ни слова, он притянул меня к себе — я сразу, едва приникнув к нему, своим бедром ощутила, что он возбужден. Александр так жадно прильнул к моему рту, будто был разлучен со мной по меньшей мере полгода; отвечая ему, пытаясь смягчить этот алчный поцелуй, вернуть ему нежность и неторопливость, я почувствовала необычный свежий вкус его губ — словно вкус моря…

— Чувствуете, как пахнут лилии? — хрипло прошептал он, на миг отстранившись.

Я лишь кивнула, обвивая руками его шею, и теперь уже сама искала губами его рот. Меня охватило желание — и желание отдаться, и желание подарить ему как можно большее наслаждение. Я стала сама целовать его, ласково касаясь горячими губами его щек, губ, висков, шеи — так нежно, страстно и любяще, как только могла. Я уже стала замечать, что с этим мужчиной мне не так много нужно для возбуждения — достаточно самой ласкать его, чтобы почувствовать прилив страсти, ласкать так, как, например, сейчас, ощущая своими губами, ладонями, кончиками пальцев, как теплеет его кожа, слушая мною рожденные и мною исторгнутые хриплые возгласы и прерывистое дыхание и зная, что это тело под моими руками становится близко к кипению.

Я так была занята и поглощена своим делом, что едва не упала ему на грудь, когда рука Александра отыскала меня под водой, мягко скользнула под моими ногами. Большой его палец начал двигаться взад и вперед, так что я задрожала и перестала что-либо соображать.

— Поласкай меня, carissima. Пожалуйста! Так, как я ласкаю тебя…

Меня ошеломило само слово «пожалуйста». Почему он просит? Разве я не думаю только о том, чтобы сделать ему приятное? Чуть помедлив, я нашла его рукой и поступила так, как он просил: мои пальцы сомкнулись вокруг его восставшей плоти — сначала немного робко, уж слишком внушительным казалось это гордо вздыбленное оружие вот так, при непосредственном осязании, — потом, полные уважения и нежности к этому мужскому средоточию, его воплощенной страсти, мои пальцы задвигались вниз-вверх, сжимались и разжимались, расточая ласки, и его рука, скользившая к основанию моей шеи, судорожно сжала мое плечо. Я действовала, будто ведомая инстинктом, впервые в жизни до конца осознав, что значит не только брать, но и давать, видеть и чувствовать, как бурно действуют мои прикосновения, — это возбуждало сильнее, чем обычно, и поглощало тебя почти целиком.

Словно во сне, услышала я его прерывистое дыхание и яростный шепот. Он почти грубо притянул меня к себе, расплющив мои груди о свой могучий торс: нетерпеливые пальцы завершили подготовку, и он насадил меня на себя.

Вода всколыхнулась в гроте от резкого движения наших тел. Мои мышцы напряглись, стиснув его плоть, стали сжиматься и расслабляться в такт моим движениям, пока еще я двигалась сама, но, казалось, уже через несколько секунд он перестал владеть собой — подавшись вперед, он начал вонзаться в меня с такой свирепой силой, будто не я, а он лежал сверху, и вскоре его рывки так убыстрились, что я буквально билась о его грудь с тихими стонами, но потом каким-то чудом поймала его ритм, оказалась внутри, а не вне происходящего и, почувствовав его содрогание, я и сама обессилела, со стоном припала к нему, почувствовав на губах соленый вкус его смуглой кожи.


Потом я шлепала по мелководью вдоль мыса, сложенного из волнистых золотых и красных пород. Плавные изгибы дюны вдоль моря были усыпаны песчанными лилиями, и я опустилась на землю среди цветов, благодаря которым жемчужный песок казался издали сверкающим белизной.

— Видите, и здесь роялистские отличия, — прошептала я, когда подошел Александр.

Он молчал, покусывая соломинку и зачарованно глядя на меня.

Мы были абсолютно обнаженные и сейчас, вероятно, представляли собой любопытную пару. Словно двое дикарей, в естественных условиях, о которых так мечтал Жан Жак Руссо. Да еще этот лунный свет, золотивший песок… Я откинула назад влажные волосы, подумав, что есть во всем происходящем что-то возбуждающе языческое…

Александр потянулся ко мне, в его руках был цветок — белая лилия в окружении пучка изумрудных листьев. Погладив мою щеку, он осторожно вставил стебель лилии мне в волосы. Потом — с другой стороны, у правого виска.

— Видел бы нас кто-то, — прошептала я.

— Они бы приняли вас за русалку.

— Почему?

— А кто еще может в майскую полночь сидеть на песчаном берегу у самого моря, с лилиями в золотистых волосах… Только русалка или наяда.

Я вздохнула, чувствуя глубокое умиротворение в душе. Я пыталась не вспоминать тот спор, с которого мы начали нынешнюю ночь, и не думать о том, что мы так ничего и не выяснили. Каждый остался при своем. Но, если отбросить это, мы с Александром уже, похоже, не существуем по отдельности — у нас есть общее «мы», мы создали его, мы даже дышим в унисон…

В этом было что-то необычное. У меня было убеждение, возникшее, вероятно, в подсознании благодаря отношениям с графом д’Артуа, что восхищение друг другом и свежесть чувств не сохраняются вечно: проходит несколько месяцев, год, люди хорошо узнают друг друга, притираются, и по мере этого знакомства куда-то исчезает новизна, необычность… Кажется, будто ты слишком хорошо знаешь этого человека, так хорошо, что он становится тебе уже не так интересен, как поначалу, а то и вовсе скучен, да и близость с ним, прежде такая волнующая, кажется теперь пресной до того, что наступает момент, когда ты сам удивляешься: что ты такого в нем нашел? Сейчас все было иначе.

Два с половиной месяца мы провели с Александром наедине друг с другом, мы были близки настолько, что в другом случае это означало бы год знакомства. И все-таки ничто из наших отношений не исчезало. Даже когда я отдавалась ему, это никогда не было обычно, никогда не повторялось. Ну, когда, например, Александр, проведший со мной столько ночей, овладевал мною в гроте. Сегодня это было впервые, совсем по-новому. А сейчас, среди душистых белых лилий…

— Прохладно, — прошептала я, слегка поеживаясь.

Он медленно откинул меня назад, на спину, лег рядом, склонившись надо мной и обнимая меня так, словно хотел защитить от холода. Его горячие губы коснулись моего уха, и я, словно в заколдованном сне, услышала голос Александра — такой хриплый и мягкий… Он говорил что-то. Стихи… Его голос, словно музыка, укачивал меня, уносил в волшебные дали.

— Люблю я длинных глаз твоих зеленый пламень.

И прелесть сладкую, что так теперь горька…

— Но у меня не зеленые глаза, — прошептала я.

— Знаю. Черные. Но ведь вы сегодня русалка. Не так ли?

Что я могла ответить? Слабо улыбаясь, я ответила утвердительно, легким движением век.

Александр целовал мои губы. Я с необыкновенным наслаждением чувствовала его руки, теплую тяжесть его тела на мне, ощущала ласковую руку, раздвигающую мои бедра, и когда он вошел в меня, я содрогнулась от блаженства. И долго еще потом, когда уже все кончилось, у меня внутри все продолжало вибрировать, спазм следовал за спазмом, как запоздалые толчки после землетрясения.

Когда мы поплыли назад, море согрело нас еще лучше, чем объятия. Вода была теплая-теплая… И все такая же мерцающая, фосфоресцирующая. Мы вышли на берег все в огненных струях.

— Как вы думаете, видел нас кто-нибудь? — спросила я.

— А кто мог видеть? Здесь никого нет.

— Ну, может быть, рыбак. Или монах какой-нибудь из Платитеры.

Насмешливо улыбаясь, Александр произнес, ласково вытирая полотенцем мои волосы:

— Монах — возможно. Не завидую я этим монахам. У них только и счастья, что подглядывать да делать это самим с собой.

Он расстелил полотенце на песке и, подхватив меня на руки, уложил лицом вниз.

— Что вы намерены делать? — спросила я, наслаждаясь и забавляясь всем происходящим.

— Сейчас увидите.

Сильные, чуть шершавые ладони с нежностью погладили мой затылок, напористо заскользили вниз по спине, потом вернулись, помассировали плечи. Ясно, он делает мне массаж. Я что-то невнятно промурлыкала, сожалея, что сейчас у него нет под руками масла, хотя бы орехового, но все равно чувствуя себя на вершине блаженства.