Я подняла на мужа глаза, и сердце у меня даже сжалось — до того приятно быть с ним рядом. Он сумел так привязать меня к себе, что я уже жизни без него не представляла: в моем чувстве крепко смешались физическое влечение и сердечная привязанность, и это давало мне право думать, что такое со мной случилось впервые. Да, впервые я чувствовала к мужчине и то, и другое. Надо было прожить почти двадцать шесть лет, чтобы дожить до этого…

Его рука обвила мою талию, он нашел мои губы, стал целовать — глубоко, нежно, запрокидывая назад мою голову; его пальцы ласкали мою полуоткрытую грудь. Я была горда, что любовь и влечение ко мне делают его таким неутомимым, страстным, ненасытным, — он, казалось, совсем не уставал, хотя каждая наша ночь была бурной. Что ж, это еще один повод для удивления…

Не слишком охотно отстранившись, он улыбнулся:

— Будем ужинать?

— Да. Уже все готово.

Пожалуй, впервые за все наше свадебное путешествие мы ужинали в такой романтической обстановке — при мерцающем, приглушенном свете свечей в высоких канделябрах, слабом потрескивании дров в камине, благоухании цветов и тусклом блеске темно-красного вина в изящных бокалах.

За окном все сильнее шумел ветер.

— Будет жаль, если погода испортится, — проговорила я. — Что мы тогда будем делать?

— Сядем у камина и станем вместе читать новые романы, дорогая.

Я слабо улыбнулась, ковыряя ложечкой кусочек сладкого воздушного пирога. Александр спросил:

— А что вы вообще хотите делать?

— Здесь, в Неаполе?

— Нет. Наше пребывание здесь, похоже, затягивается. Куда бы вы хотели отправиться? Я обещал вам показать всю Италию.

— Ну, это зависит от того, какими средствами мы располагаем, — произнесла я.

— Нет, дорогая. Нисколько не зависит. Если вы пожелаете, мы можем отправиться даже в Америку — нас стеснит любое обстоятельство, только не деньги.

Я смотрела на мужа, обдумывая свою мысль. Потом спросила:

— Я могу высказывать любые предложения, да?

— Абсолютно.

Нерешительно, поскольку мне самой все это казалось странным, я проговорила:

— Знаете, Александр, я вдруг подумала, как было бы хорошо на какое-то время избавиться от роскоши, слуг, чужого присутствия… Я бы смогла сама готовить вам ужин. И обеды тоже. За время революции я всему научилась, и эти занятия не кажутся мне трудными. Зато мы были бы только вдвоем. Ну, представьте себе, — апрель, морское побережье, вы и я… Разве это не заманчиво?

Он внимательно слушал, играя ножом.

— А как вы себе это представляете, дорогая?

— Ну, мы могли бы отправиться, например, в Тоскану, на побережье. Верхом, вдвоем… Мы бы всех отослали прочь. Взяли бы, например, только Слугги, чтобы он защищал нас.

Наклонившись ко мне и взяв мою руку, он произнес:

— Похоже, это заслуживает внимания, cara.

— И вы согласны, что это возможно?

— Да. Пожалуй, надо будет потратить несколько дней на приготовления.

— И когда мы поедем?

— Первое апреля кажется мне очень счастливым числом для отъезда.

Держа в руке бокал с рубиновым искрящимся вином, я спросила:

— А не забудут ли о нас в Белых Липах, как вы думаете?

— Кто знает. Но насчет одного человека можете не беспокоиться. Анна Элоиза о вас не забудет.

Я невольно рассмеялась. Несмотря на частые стычки, старая герцогиня так и не пробудила во мне ненависти. У меня лишь возникло впечатление, что своей враждебностью и насмешками она испытывает меня, проверяет, достойна ли я титула герцогини дю Шатлэ, но, поскольку, по моему мнению, я до сих пор испытания выдерживала с достоинством, то могла позволить себе посмеяться на ее счет.

Александр тихо произнес:

— Не держите на нее зла. Она колкая и язвительная, но все-таки славная. Никто так не предан Белым Липам, как она. Было время, когда Анна Элоиза всех держала в руках: и нас с братом, и отца, и мать. В сущности, это она нас воспитала такими, какие мы есть.

— Да, я так и подумала. Похоже, ваш отец слишком мягок, даже до болезни наверняка был мягким, а мадам Эмили… если судить по портрету, она тоже не была сурова.

— Она была очень добрая.

— Вы очень любили ее, я слышала, — прошептала я.

Он некоторое время задумчиво молчал, потом снова поднял на меня глаза.

— Я думаю, года через два-три вы души не будете чаять друг в друге. Анна Элоиза, несмотря на ее острый язычок, — настоящая аристократка, и она не сможет не оценить вас.

Я допила вино, еще раз подумав, как хорошо он говорит. Хорошо слушать этот глубокий низкий голос, мягкие интонации… Он просто околдовал меня. А может быть, это амаретто так меня опьянило…

В этот миг рука Александра накрыла мою руку, осторожно сжала пальцы.

Наши глаза встретились, и мы безошибочно поняли, о чем оба думали.

Его губы произнесли:

— Если перенести эту софу к камину, мне кажется, получится неплохое местечко — как вы полагаете?

Я едва слышно прошептала:

— А почему бы нет?


…Эта ночь была необычной, если можно так сказать о том, что никогда обычным у нас не бывало. Над Сорренто грохотала гроза, дождь хлестал в окна, и молния ослепительным сине-белым пламенем врывалась в комнату.

Он раздевал меня, не разрешая мне участвовать в этом. Сегодня его движения были на редкость неспешны. Руки скользили по моей коже почти неосязаемо; невыразимо медленно, словно наслаждаясь каждой минутой, он снимал с меня чулки — сначала один, ажурный, тонкий, наблюдая, как из-под прозрачного шелка является стройное бедро, округлое колено, тонкая щиколотка, — потом другой. Кружевной паутиной легло на паркет рядом с камином мое нижнее белье. Потом подошла очередь корсажа, каждая пуговица и булавка которого расстегивались с томной неторопливостью, и юбки, пояс которой развязывался с такой сладкой неспешностью, что я взволновалась и возбудилась прежде, чем оказалась полностью обнаженной.

Он ласкал меня невыносимо долго, не пропустив, кажется, ни дюйма моего тела, — каждая клеточка моей плоти стонала под его прикосновениями. Сам оставаясь в почти постоянном напряжении, он, так и не проникая в меня, одними лишь ласками много раз довел меня до оргазма — казалось, он изучает меня, хочет постичь мое тело на ощупь… И я знала: он нарочно медлил, ожидая от меня жалобного стона, и обволакивающая теплота его ласк и объятий казалась мне ватным облаком, в котором я парила. Но наступил момент, когда сдерживаться дольше он уже не мог и был как никогда близок к концу; я невольно застонала, предчувствуя слияние, он легко опрокинул меня навзничь и вошел в меня точным мягким движением. Инстинктивно сжимая ноги, чтобы лучше почувствовать его в себе, я обняла его за шею и заскользила руками вниз по его спине, так далеко, как только могла, словно пытаясь найти то место, где мы слились воедино. Он что-то глухо прошептал прямо мне в рот, потом судорожно зарылся лицом в волосы, и, я, бурно закончив почти сразу же после нескольких сильных толчков, почувствовала содрогание его плоти внутри.

После этого мы были как никогда обессиленные и удовлетворенные, — у нас вряд ли нашлись бы силы для повторения всего этого. Все еще находясь под впечатлением пережитого удовольствия и счастья, я прижалась к Александру, и мои губы бессознательно прошептали:

— Почему?

— Что почему, cara?

— Почему вы появились только сейчас? Почему я не встретила вас тогда, когда мне было шестнадцать?

Сожалея до слез о годах, прожитых без него, я довольно сбивчиво заговорила о том, как была несчастлива раньше, как неудачен, груб и унизителен был мой первый опыт, как много других, скверных мужчин — грубых, агрессивных, эгоистичных, невнимательных — встречалось на моем пути.

— Никогда… никогда я даже не думала, что существует такой мужчина, как вы. Это просто чудо какое-то.

— Ну, не стоит плакать, дорогая.

— Я не от горя плачу. Я очень счастлива, правда. Мне удивительно хорошо с вами. Вы самый лучший мужчина в мире. Никто меня не волнует так, как вы, я так рада быть вашей…

Я сознавала, что говорю что-то ужасно наивное, но он смеялся, обнимая меня, и я видела, что ему приятно.

— Одного не могу тебе простить — того, что ты так долго терпел мои выходки. Мы так много времени потеряли.

— Нам обоим нужно было время, чтобы привыкнуть друг к другу.

Я молчала, часто дыша и прислушиваясь к биению его сердца. Он рукой тронул меня за волосы.

— Ах, carissima, я рад, что теперь ты такого мнения обо мне. Но если бы я рассказал тебе обо всех темных мыслях, что посещали меня за те четыре месяца, ты пришла бы в ужас.

— Ничуть. Мне даже нравится, что вы обо мне думали.

— Больше всего я думал о том, что уже нет смысла церемониться и пора все это прекратить. Да будет вам известно, что, глядя на вас в то время, я думал не о том, о чем беседовал, а о том, какая вы под платьем, и больше всего на свете мне хотелось сломить это проклятое сопротивление, опрокинуть вас навзничь, распять это красивое длинноногое тело и…

Смеясь, я зажала ему рот рукой.

— Молчите, не то я буду оскорблена в своих лучших чувствах.

— А что, это вас оскорбляет? — спросил он.

— Нет, — прошептала я. — По правде говоря, нисколько… Мне это даже лестно…

Приподнявшись на локте, я заглянула ему в лицо.

— А кто была ваша первая девушка?

Он снова притянул меня к себе.

— Ну зачем говорить об этом? Да еще с женой.

— Ну а все-таки… Подумать только, я же почти ничего о вас не знаю — то есть я знаю, какой вы сейчас, но какой вы были в прошлом… Я даже немного ревную.

— К прошлому?

— Да.