Так вот кто она такая! Флавия Домицилла! Вторая дочь императора Тита от первого брака. Племянница Домициана. Не такая интересная и не такая скандальная, как ее единокровная сестра Юлия, поскольку удачно вышла замуж и родила положенных каждой добропорядочной женщине двух сыновей. Так что не исключено, что сейчас передо мной, улыбаясь знаменитой улыбкой Флавиев, стояла мать будущего императора.

— Тебе непременно следует как-нибудь приехать ко мне на виллу, — весело произнесла розовощекая Домицилла. — Если добираться на носилках, это займет не больше пятнадцати минут. Я обожаю принимать гостей! К сожалению, боюсь, сама я не могу нагрянуть к тебе в гости, потому что мой дядя не переносит непрошенных посетителей.

Я удивленно заморгала. Патрицианка, женщина из рода Флавиев, приглашает к себе в гости, и кого? Презренную потаскушку, наложницу своего дяди! Неужели ей неизвестно, кто я такая?

— Император тебе про меня рассказывал?

— Нет, конечно. Он никому ничего не рассказывает. Зато рабы большие любители почесать языком, даже те, что немы. Я наслышана о твоем удивительном голосе. Так что ты должна непременно приехать ко мне и усладить мой слух своим пением. А еще говорят, будто ты играешь на лире? Ой, что это такое? Неужели синяк?

Я резко подняла на нее глаза, в надежде найти в них любопытство. Однако она посмотрела на синее пятно у меня на запястье без особого интереса.

— Я упала с носилок, госпожа, — ответила я и поспешила натянуть пониже рукав. Интересно, сколько ей известно о Домициане, этой патрицианке в желтом платье, от которой, подобно индийским благовониям, исходила свойственная Флавиям аура доброжелательности и участия? Какими секретами делилась с ней ее ныне покойная единокровная сестра?

Хотелось бы знать, что ты унаследовала от дяди. Только ли его глаза? Но, может, и его пристрастия?

— Попроси Ганимеда, чтобы он приготовил для тебя свой знаменитый бальзам. — Флавия сделала мне знак, приглашая следовать за собой, и я зашагала с ней рядом. Моя новая знакомая шла по улице уверенной походкой человека, который знает, что перед ним, уступая дорогу, расступится любая толпа. — Он готовит ароматную пасту, которая хорошо лечит порезы и синяки. Он вечно смешивал какие-то снадобья для моей сестры Юлии. Она тоже постоянно вываливалась из носилок.

Я вопросительно посмотрела на Флавию Домициллу. Она тоже повернулась ко мне, буравя меня пронзительным взглядом своих проницательных немигающих глаз, которые так не вязались с ее розовым пухлым личиком.

Я вновь поспешила отвесить поклон.

— Спасибо, госпожа.

— О, дорогая моя, можешь просто называть меня Флавией, — произнесла моя новая знакомая и похлопала меня по руке. — Ой, боюсь, что мне нужно поторопиться. Столько дел сегодня утром, что страшно подумать! Помнишь, что я тебе сказала? В самое ближайшее время жду тебя в гости.

Мгновение — и ее желтое платье уже скрылось из виду. Шагавший следом преторианец напомнил мне хвост кометы — с такой поспешностью он устремился вслед за ней.

К вечеру император вернулся.

— Я буду все лето то уезжать, то приезжать сюда снова. Советую тебе к этому привыкнуть.

— Хорошо, господин и бог.

— Мне казалось, мы остановились на «цезаре».

— Да, цезарь.

— Потому что евреи верят лишь в одного бога. Ведь и ты тоже? Поэтому когда ты называешь меня «господин и бог», то либо лжешь, либо считаешь, что я и есть тот самый единственный еврейский бог.

— Не хочешь ли вина?

— Нет, не хочу. Так как все-таки, Афина? Я бог или ты мне лжешь?

— Ты обвинишь меня во лжи независимо от того, что я скажу.

— Что ж, может, и так. — Домициан откинулся на подушках. — Так каков он, этот твой единственный истинный бог?

— Он суров, но справедлив.

— Он берет в жены смертных женщин, подобно Юпитеру?

— Нет, потому что он и мужчина и женщина одновременно.

— Не удивительно, что евреи такие несчастные. Скажи мне, ты боишься этого своего женоподобного бога?

— Да, боюсь.

— А меня нет?

С этими словами он взял мои волосы в руку и пригнул мою голову к краю ложа. Я успела отвернуться, поэтому острый край соприкоснулся с моей щекой, а не с глазом.

— Почему?

Мне было нечего сказать ему в ответ.


Долгие дни. Палящее солнце. Я чаще бывала одна. Домициан то уезжал в Рим по государственным делам, то возвращался. Я постоянно совершала вылазки в город за покупками и принимала бесконечные ванны. Мне не давали покоя мысли о Виксе — я не сомневалась, что он отравлял жизнь Пенелопе. Я также читала гороскопы, которые составлял для меня Несс. Звезды несли мне все те же дурные известия, что и ладонь. Вид у Несса был виноватый. Ганимед поглаживал ему руку и что-то бессловесно мычал, явно пытаясь успокоить. Интересно, они случайно не любовники? Впрочем, в Ганимеда влюбился бы любой, даже несмотря на его немоту.

Домициан, в перерывах между работой над новым сводом законов, сочинял труд по уходу за волосами. Волосы у самого были редкие, и не дай бог что-нибудь упомянуть об этом в его присутствии. Я для придания блеска посоветовала ему ополаскивать их цветочным настоем, но мне было велено замолчать… И все же, император, сочиняющий труд по уходу за волосами? Впрочем, у всех нас свои слабости. Император Тиберий играл с рабынями. Клавдий занимался изучением этрусков. Домициан писал про волосы. Другое его увлечение состояло в следующем: выстроив рабов под террасой, стрелять из лука, целясь между их растопыренными пальцами. В этом деле он хорошо набил руку, никогда не попадал мимо цели, а если и попадал — то лишь нарочно. Будучи в дурном настроении, он бывал точным, будучи в веселом — обожал стрелять мимо цели.

Я пела Ларцию песни. Он был крупный, розовощекий и довольный. Пенелопа тоже. Она сказала, чтобы я побольше спала. Ларций сказал, что у меня осипший голос. Это потому, что меня слишком часто душат, ответила я совершенно серьезно, и он меня понял. Затем он исчез, и когда я проснулась, то поняла, что это был всего лишь сон.

Тем временем прошел уже месяц. Осталось лишь несколько месяцев лета. Домициан вернется в Рим, а я вернусь в Брундизий, назад к моему сыну, к Ларцию и его ласковому голосу. Всего несколько месяцев. Но, о боже, как медленно они тянутся!

— Несс сказал мне, что ты познакомилась с моей племянницей, Домициллой.

— Верно.

— Пустая девчонка, совсем, как ее мать. Между прочим, христианка. Тебе известно, кто они такие, эти христиане? Скорее крысы, а не люди. Обожают ютиться в катакомбах, где рисуют по стенам рыб. Я уже подумываю о том, чтобы забрать у нее обоих сыновей, но пока что они производят впечатление настоящих римлян.

— И тогда они станут твоими наследниками?

— Верно. Поскольку моя жена не подарила мне собственных сыновей. Или ты решила осчастливить меня сыном? Я слышал, что у тебя есть, по крайней мере, один ребенок…

— Его воспитывают приемные родители, — быстро нашлась я с ответом. — Не люблю детей. Я его даже ни разу не видела.

Господи, пусть он в это поверит. Я представила себе Викса в руках у этого чудовища.

— Открой глаза, — приказал Домициан, — и скажи мне, что ты меня боишься.

— Нет.

— Я по запаху чую, что да.

— Нет.

Долгие ночи. Луна, истекающая расплавленным серебром. И ни разу одна. Долгие, долгие ночи, полные странных вещей. Острое перо, которым император любил налету пронзать мух и которое использовал также и в других целях. Мягкие браслеты на цепях, которыми мои руки бывали прикованы к ложу. Вечные вопросы: «Ну как, больно? Нет? А если я затяну туже?» И никакого сострадания во взгляде, деловитые движения ученого натуралиста, ставящего опыты.

Боже мой, какой наивностью было полагать, будто в лупанарии плохо. Нет, там было не плохо, а просто тоскливо. Утомительно, но не плохо. Плохо, это когда веселый голос среди ночи спрашивает: «А теперь боишься? Остается еще несколько часов, чтобы это выяснить».

Банка за банкой притирок и бальзамов Ганимеда.

— О, еще не все так страшно, Тея, — мягко говорила мне Юлия в моих снах, как всегда, подобно весталке, облаченная во все белое. — Я вытерпела восемь лет.

Прости, Юлия, я перед тобой виновата. Я считала тебя сумасшедшей. Я сама уже почти сумасшедшая. Он любил наблюдать за тобой спящей?

Миновал второй месяц, но как мучительно медленно.

— Ты какая-то бледная, Афина, — заметила Флавия Домицилла, поздоровавшись со мной. — Ты мало бываешь на солнце. Мне все равно, что там говорят эти бледные как тени красавицы, но солнце для того, чтобы им наслаждаться, чтобы купаться в его лучах, мы же бежим от него, словно орда варваров. А как поживает император?

— Очень хорошо, — ответила я.

Как правило, других вопросов Флавия Домицилла не задавала, я же не вдавалась в подробности.

— А как поживают ваши сыновья?

Лицо моей собеседницы просияло.

— Носятся повсюду, смуглые, словно финикийцы, причем заявляют, что ни за что на свете не вернутся в город и будут жить здесь всю жизнь.

— А твой супруг?

Мне довелось встречать Флавия Клемента. Это был бледный мужчина, который явно догадывался о моей профессии, однако держался со мной с той же безупречной учтивостью, что и со всеми женщинами — начиная супругой и кончая последней рабыней.

— Думается, свежий воздух идет ему на пользу. Клянусь, я тоже никогда не вернусь в город! Мне здесь так хорошо. И у меня есть любимое дело — я по кирпичику разбираю старую виллу, чтобы на ее месте построить новую. На прошлой неделе мне выложили на полу мозаику.

Я посмотрела себе под ноги и впервые обратила внимание на орнамент — круги из двух рыб с переливающейся чешуей.