Ларций улыбнулся. Я же бросилась к нему и прижалась щекой к его пухлой руке.

— Спасибо тебе, о Ларций, спасибо! Ты самый добрый в мире хозяин!

— Да-да, иди и устрой хорошую взбучку своему сорванцу, после чего можешь снова упражняться в своих руладах. Я бы хотел, наконец, услышать от тебя более гладкое исполнение последнего куплета «Серебряного моря».

— Да-да, я непременно поупражняюсь.

С этими словами я поклонилась и едва ли не вприпрыжку покинула атрий. После его смерти я буду свободна! Нет, конечно, пусть Ларций еще проживет долгие годы, но, будь славен, о Господь, в один прекрасный день, когда Викс подрастет, мы с ним оба будем свободны! Я имею немного денег, мы сможем начать новую жизнь. Я смогу зарабатывать сама, петь то, что я хочу, и перед теми, кто мне нравится, оставаться дома, если у меня не будет настроения выступать…

В доме Ларция царила постоянная, но веселая суматоха. Здесь вечно суетились рабы, его знаменитые хористы, флейтисты и кифареды и весь этот домашний балаган удавалось поддерживать в порядке лишь благодаря стараниям Пенелопы, простушки-вольноотпущенницы, которая любила его, как жена.

Заметив мое появление, Пенелопа схватила меня за руку. По ее лицу я тотчас заподозрила неладное.

— Тея, Викса вновь застукали за игрой в кости. На этот раз во дворе, в компании нищих…

Что мне оставалось? Не обращая на жуткий вой, что вырвался из глотки моего сына, я схватила его за ухо и потащила в свою милую уютную комнатку на первом этаже.

— Я ничего такого не сделал! — вопил мой сын. — Это был старый легионер, и он сказал, что если я выиграю у него в кости, он покажет мне свой меч! Точно такой, каким сражаются гладиаторы! Можно мне…

— Нет, никаких мечей, — я отвесила ему затрещину, и он отлетел вперед по всему коридору. При этом он умудрился изобразить, будто наносит удар мечом по каждой мраморной статуе, которая оказывалась у него на пути. Я подтолкнула его вперед.

— А как ты извинялся перед Ларцием? Ты подумал о том, что в один прекрасный день его терпение может лопнуть, и тогда он продаст тебя?

— Ты хочешь сказать, что он продаст меня в гладиаторскую школу? — Викс прижал ободранный кулак к здоровому. — Тогда я научусь рубиться по-настоящему! Я их всех покромсаю на куски. Я…

— Сейчас ты идешь ко мне в комнату, а вовсе не в гладиаторскую школу, — схватив его за рыжие вихры, я поволокла дальше по коридору.

Мой сын тотчас выдал несколько новых проклятий, которые принес с пристани, и я была вынуждена отвесить ему новую оплеуху. Наконец я затащила его к себе. В этом году Викс решил, что он уже слишком взрослый, чтобы спать в одной комнате с матерью, и теперь спал вместе с хористами на чердаке. Не думаю, чтобы хористы были от этого в восторге. Мой сын был рослым для своих семи лет, и его крепкое, загорелое тело было сплошь покрыто шрамами, полученными в драке с главным местным драчуном, во время игры в Юлия Цезаря и галлов, во время трепки, которую ему задал хозяин харчевни, когда застукал его за кражей пива. Мой сын Верцингеторикс, или просто Викс. Я хотела дать ему… скажем так, другое имя, но его мне было больно произносить. Что ж, пусть будет Викс, решила я.

Я бы навсегда его потеряла, не выкупи меня Ларций из портового лупанария. Проституткам не разрешалось оставлять при себе детей. Хозяин заведения наверняка бы велел мне бросить его где-нибудь в горах на верную смерть вместе с другими нежеланными младенцами, невзирая на мои слезы и самые униженные мольбы. Мой сын умер бы без материнской груди на продуваемом всеми ветрами склоне горы всего несколько дней от роду. При этой мысли мне до сих пор становилось не по себе.

— Ты собираешься устроить мне трепку? — спросил он, заметив задумчивость в моих глазах.

— Не сегодня. Но до конца дня будешь сидеть в моей комнате. И никакого ужина.

Викс с довольной улыбкой завалился на мою постель. Разумеется, он не знал, кто его отец — дети рабынь редко имели законных отцов. И ему было невдомек, что отец его — самый знаменитый в Риме гладиатор. Думаю, он пришел бы в восторг, скажи я ему, потому что сын мой мечтал о гладиаторской славе, и подобно тому, как мотылек летит на пламя свечи, моего сына сызмальства манило и притягивало к себе оружие. Слава богу, в Брундизии не было арены, что являлось вечным источником огорчений для моего сына. И скажи я ему, что его отец — это Арий Варвар, он точно бы при первой же возможности сбежал от меня в Рим и пробрался бы в Колизей, даже если для этого ему пришлось бы весь путь прятаться от злых собак. Но я никогда этого не сделаю, ради Ария. Пусть он думает, что между нами все кончено. Теперь нас разделяли двести миль, и я не стала ничего ему сообщать о том, что у него подрастает сын и что этот рыжий семилетний сорванец — точная его копия. Я ничего ему не стала сообщать, потому что иногда лучше ничего не знать.

Рим

— Наумахия! — Галлий быстро набросал цифры на восковой табличке. — Морское сражение для грядущих игр! Представляю себе, какие толпы оно соберет! Скажи, ты когда-нибудь видел потешный морской бой? На арену Колизея накачивают водой из Тибра и спускают на нее корабли, на которых вместо матросов — гладиаторы! Кстати, ты умеешь плавать?

Арий осушил последние капли вина в своей кружке.

— Умею.

— Отлично. А не то я насмотрелся на гладиаторов, которые не умеют. Стоит такому свалиться в воду, как он сразу же идет на дно. Мне бы не хотелось, чтобы то же самое случилось и с тобой.

Арий выругался себе под нос и встал из-за стола.

— Иди лучше займись упражнениями! — крикнул ему вслед Галлий. — Ты, приятель, уже не молод, и тебе стоит поддерживать себя в форме.

В новом дворе для упражнений, сооруженном на выигранные им деньги, Арий провел четыре тренировочных поединка. К концу четвертого ему уже не хватило дыхания. Верно, он уже далеко не молод. Сколько ему? Тридцать три? Или тридцать пять? Сколько бы ни было, но каждое утро он просыпается, чувствуя себя полумертвым от усталости, избитым и искалеченным, что порой ему не хватает сил подняться с постели. Тридцать пять лет, восемь из которых отданы арене. Что сказать, долгая карьера, примерно в три раза длиннее отпущенного обычному гладиатору срока. Его поединки планировались на месяцы вперед, его деньги — вернее, деньги Галлия — окупались в несколько раз. Куда бы он ни шел, его повсюду встречало ликование толпы, его приглашали на пиры во дворцы патрициев, его имя знали все — и те, кто сражался на арене, и те, кто с замиранием сердца следил с трибун за поединком. Говорили, что такого великого гладиатора, как он, Рим еще не знал.

«Восемь лет, — тупо подумал Арий. — Восемь лет».

— Еще разок? — с уважением в голосе спросил наставник.

— Нет.

— Спорим, тебе слабо сразиться еще раз, дикарь? — раздался откуда-то со скамеек противный голосок. — Стареешь, Варвар, стареешь.

— Я еще не настолько стар, и одним махом размажу тебя по стенке, карлик.

— Лучше быть карликом, чем дураком. — Геркулес показал неприличный жест. Голубоглазый, бородатый, острый на язык коротыш достигал Арию лишь до пояса. Обычно его комические номера предваряли поединки с участием знаменитого Варвара.

Арий схватил полотенце и вытер потное лицо. Геркулес неодобрительно наблюдал за ним.

— Да ты, я смотрю, совсем запыхался.

— Я просто пьян.

— Ты всегда пьян. Ты как сито. Если хочешь, на, выпей еще. Разбавлено, что ослиная моча, но силенок точно добавит.

И друзья выпили вина. Какое-то время оба не проронили ни слова. Арий прислонился к стене и закрыл глаза. На Геркулесе была дурацкая шляпа с полями, которую он надвинул почти на самые глаза, а ноги его болтались, не доставая земли. Все знали, что друзей Варвара и карлика было не разлить водой.

— Эй, привет! — помнится, крикнул ему Геркулес год назад своим странным, с хрипотцой, голосом. — Я тут новенький. А ты, должно быть, и есть то самое мясо.

— Кто-кто? — не понял Арий.

— То самое мясо, которым потчуют толпу. А я, скажем так, закуска к главному блюду.

С соседнего стола кто-то неодобрительно шикнул.

— Ты дважды подумай, кого ты называешь мясом, малыш.

— А кто он такой, как не кусок мяса? — спокойно парировал Геркулес.

— А ты, я смотрю, болтун.

— Я работал на арене, я колесил с разъездным цирком по провинциям и потому привык давать представления, — ответил карлик. — Номер всегда один и тот же: пусть народ зубоскалит, если ему нравится, главное, чтобы тебе самому при этом не выбили зубы. Как ты сам только что сказал, я болтун. И если бедного карлика кто-то собирается отлупить, — с этими словами Геркулес отвесил Арию церемонный поклон, — то пусть уж это сделает самый главный мастер в этом деле.

Арий поймал себя на том, что улыбается, пусть даже улыбка эта была слегка усталой. Он подтолкнул карлику свою кружку с вином.

— Не хочешь напиться?

И они оба тогда вволю напились.

Геркулес выглянул из-под полей шляпы.

— И что там слышно насчет наумахии, морского сражения? Тебя не иначе как сделают Всемогущим Нептуном, меня же заставят изображать тебя. Меня всегда заставляют изображать твою персону. Тебе, конечно, далеко до меня по части красоты, зато я умею изображать твою насупленную физиономию. К тому же, — хитро добавил Геркулес, — мой член много больше твоего.

— Ты в этом уверен, карлик?

— Боги всегда компенсируют карликам их малый рост, — важно произнес Геркулес. — Те дюймы, которых нам не хватает наверху, спрятаны у нас ниже пояса.

Арий улыбнулся.

— Если я Нептун, то кто такой ты?

— Головастик. Головастики, мой свирепый друг, обычно спасаются бегством, виляя хвостом, когда вокруг них пожирают более крупную рыбу.