Знатоков мандинго было множество, но никто не видел их собственными глазами. Что ж, он попадет в число счастливчиков. В том, что он уговорит Льюка продать Омара, Максвелл не сомневался. На плантации Льюка не было ни одного приличного негра, у Максвелла же в Фалконхерсте их столько, что он мог сделать не одно выгодное предложение. Кроме того, негры из Фалконхерста имели столь же громкую репутацию, как мандинго, хотя о них еще не слагали легенд. Негров из Фалконхерста можно зато увидеть собственными глазами и собственноручно ощупать, о мандинго же шла добрая молва – и только.

Они молча тянули виски, не произнося ни слова. Каждый полагал сделку удачной. У Максвелла было такое многочисленное поголовье подростков, что он мог с легкостью поступиться любым. Зато он получил желанную лошадь, да еще вместе с седлом и уздечкой, за очень низкую цену.

Льюк тоже имел причины радоваться. Он неплохо продал лошадь и получил бесплатно мальчишку, который совсем скоро станет мужчиной-производителем. Он уже подумывал, не купить ли у Максвелла одну-двух девочек-подростков, чтобы его производитель не бездельничал.

Лукреция Борджиа первой заметила двоих всадников, освещенных солнцем. Даже издалека было нетрудно определить, который из них старый конюх, который – высокий красавец. Вскоре они въехали в конюшню и спешились. Конюх повел лошадей в стойло, его спутник вытянулся перед Льюком.

Лукреция Борджиа смотрела на него как завороженная, не в силах пошевелиться. Потом она машинально покинула темный угол и стала рядом с хозяином, который был так увлечен редким зрелищем, что не обратил внимания на ее появление. При всем восхищении Максвелла оно не шло ни в какое сравнение с состоянием Лукреции Борджиа. Перед ней стоял, несомненно, самый красивый мужчина из всех, кого ей доводилось видеть. Она широко раскрыла глаза, ее рот наполнился слюной, которая показалась в уголках рта, – настолько велико было охватившее ее желание.

Он поклонился Льюку, дотронувшись правой рукой сначала до своего лба, потом до груди в знак приветствия. Все его движения были грациозны, он сознавал это и нисколько не напрягался, чтобы произвести хорошее впечатление. На нем были тонкие штаны из мешковины и ветхая рубаха, на голове тюрбан, отличавшийся от тюрбана Лукреции Борджиа разве что цветом: он был белым как снег.

– Хозяин, – произнес он низким, сильным, мелодичным голосом.

– Омар, – отозвался Льюк ему в тон. – Вот мистер Максвелл, он захотел на тебя взглянуть. Я сказал ему, что ты – мандинго, а он еще никогда не видел вашего брата.

– Мой отец – араб, – ответил Омар с легким поклоном, обращенным к Максвеллу, и сверкнул белыми зубами в улыбке. – Моя мать – мандинго.

– Чертовски славное сочетание. – Максвелл наклонился вперед. – Будьте так добры, мистер Льюк, сэр, велите этому парню раздеться. Я хочу его осмотреть.

– Перед вашей служанкой? – Льюк указал на Лукрецию Борджиа, стоявшую у хозяина за спиной.

Максвелл обернулся:

– Откуда ты тут взялась, Лукреция Борджиа, хотелось бы мне знать? Я думал, ты осталась в доме и помогаешь на кухне.

– Я там и была, масса Уоррен, сэр, но потом подумала, что могу вам понадобиться, вот и пришла.

– Ступай обратно. Марш! Женщинам тут делать нечего. – Однако он тут же передумал. – А впрочем, нет, не уходи. Ты разбираешься в неграх не хуже, чем я. За эти годы ты повидала немало голых негров, но среди них не было мандинго. Если будешь держать рот на замке, можешь остаться.

Лукреция Борджиа промолчала. Она была готова на что угодно, лишь бы увидеть этого человека нагим – таким могучим было ее желание. Льюк приказал Омару раздеться. Тот незаметным движением расстегнул штаны, которые тут же сползли на пол. Так же играючи он сбросил рубаху и остался в чем мать родила. Осталось только развязать тюрбан, что он и сделал, встряхнув волосами, которые упали ему на плечи. Волосы у него были иссиня-черные, волнистые, они придавали бы его облику женственность, если бы не великолепное телосложение.

Лукреция Борджиа не смогла сдержать возгласа восхищения, но Максвелл не обратил на это внимания. Перед ним предстал самый великолепный экземпляр, какой ему когда-либо приходилось видеть. Он подозвал Омара поближе.

Будучи рабом и подпадая в связи с этим под определение «ниггер», Омар тем не менее совершенно не походил на негра чертами лица. Его кожа была темно-оливковой, он был высок, статен, но не кряжист. На теле отсутствовали бугры, образуемые наползающими одна на другую вздутыми мышцами, однако от его стройной фигуры так и веяло силой. Лукреция Борджиа обратила внимание на разлет его плечей и на могучую грудь с сосками, напоминающими медные монеты. Посередине груди начиналась полоска черных волос, спускавшаяся к низу живота, где они образовывали черный треугольник. Волосы на его теле были длинные, шелковистые, а не редкие, как у настоящего негра. Лукреция Борджиа приросла взглядом к его половому члену. Даже больше, чем богатырские размеры этого органа, ее заворожила оголенная темно-лиловая головка – результат обрезания. Оторваться от этого зрелища и поднять глаза на его лицо оказалось почти непосильной задачей.

Голова Омара была посажена на сильную, но грациозную шею. В отличие от круглолицых негров он имел вытянутое лицо с высокими скулами, отчего щеки казались впалыми. На носу была легкая горбинка, ноздри раздувались при каждом выдохе. Черные брови образовывали высокие дуги, глаза темно-карие, с синеватыми белками. Ресницы же такие длинные, что почти полностью прикрывали глаза.

Лукреция Борджиа наблюдала за изуродованными ревматизмом руками Максвелла, ползающими по этому великолепному телу: сначала они задержались на гладкой, безволосой коже рук, потом нырнули в буйную поросль на груди. Оценив, насколько крепка мускулатура у Омара на животе, он добрался до паха, приподнял и взвесил на ладони семенники, взял в кулак член и слегка сдавил его.

– Обрезанный? – проговорил он.

– Мне сказали, что всем арабам еще в детстве делают обрезание. Это не мешает размножению. Говорят даже, что благодаря этому они становятся хорошими производителями, – ответил Льюк.

– Я тоже об этом слыхал. – Максвелл жестом велел Омару повернуться, осмотрел его спину и раздвинул ягодицы. Затем, снова поставив невольника к себе лицом, он приказал ему опуститься на колени, чтобы сподручнее было залезть пальцем ему в рот.

– Зубы на месте. Ему не больше двадцати двух – двадцати трех лет?

Максвелл обошелся от обычного упражнения – бросания палки и требования ее принести: и так не вызывало сомнений, что Омар обладает прекрасной мускулатурой и безупречной координацией движений. Он жестом дал понять, что осмотр завершен, и Омар стал одеваться.

– Мне нужен этот ниггер, – безапелляционно заявил Максвелл. – Тем или иным способом, но я его заберу. Мне всю жизнь хотелось заиметь мандинго, и он почти полностью удовлетворяет моим требованиям. Хотите его продать?

Лукреция Борджиа ждала ответа Льюка, затаив дыхание.

– Как-то не собирался, – ответил тот, помолчав, – но все зависит от того, сколько мне за него предложат. Я купил его по двум соображениям. Во-первых, он знаток лошадей. Видели бы вы, как он с ними управляется! Во-вторых, я хотел, чтобы он покрыл четырех моих негритянок. Большая часть наших негров досталась по наследству миссис Льюк или мне, и с тех пор они успели состариться. Поголовье неуклонно сокращается. Благодаря ему я хотел получить хороших малышей.

– Хороших малышей можно получить от любого хорошего производителя, – возразил Максвелл. – Скажем, у нас в Фалконхерсте есть превосходные экземпляры – превосходные, заметьте! Гораздо лучше, чем этот. Этот довольно худощав, мускулатуры маловато. Видели бы вы наших бычков! Каждый из них способен вкалывать весь день в поле, а потом всю ночь не слезать с бабы.

Льюк кивнул.

– Я наслышан о ваших неграх. Равных им нет на всем Юге. Но для меня они дороговаты. – Он поразмыслил. – Раз у вас столько добра, то зачем вам еще и этот?

Максвелл пожал плечами:

– Считайте, что это просто блажь. Просто я уже лет двадцать мечтаю завести мандинго, а это – первый, который попался мне на глаза. Я не удивлюсь, если на новоорлеанском аукционе за него можно будет получить тысячи три, особенно если продавать его как диковинный экземпляр.

Льюк удивленно вытаращил глаза. За этого раба он отдал трех лошадей, притом самых лучших, но они потянули бы от силы на тысячу двести.

– Вы сказали, три тысячи?

– Плюс-минус несколько сотен. – Максвелл не мог отвести взгляд от Омара. Лукреция Борджиа тоже позабыла обо всем на свете. Теперь, когда он опять натянул штаны, она изумленно разглядывала здоровенный бугор у него ниже пояса. Ее взгляд был таким сосредоточенным, что тот отреагировал на него самым откровенным образом: штаны были тонкие и не скрывали степени его возбуждения. Это не укрылось от внимания Максвелла.

– Он у вас не теряет даром времени. Даже такая старушка, как моя Лукреция Борджиа, может в два счета его завести.

– Он спит с одной из моих кобылок, и та говорит, что он силен, как жеребец: трудится ночь напролет. Мужской силы в нем накопилось много, и он ее не жалеет.

– В Фалконхерсте эта драгоценность не пропадает даром, – заверил его Максвелл, после чего возникла длительная пауза, показавшаяся Лукреции Борджиа нескончаемой.

Наконец Максвелл молвил:

– Может, обменяемся? За него одного я отдам вам двух моих лучших самцов. Покупатели, приезжающие ко мне сами, выкладывают за такой товар по две-три тысячи за голову. Получается, что вы получаете за него товара минимум на четыре тысячи. Мне это, конечно, обходится в копеечку, но на то и прихоть: уж больно мне хочется его заполучить. Вы получите взамен двух отменных фалконхерстских бычков, от которых рождается потомство, гораздо лучше приспособленное к работе в поле, чем от такого, как этот. Сами видите, какой из него работник для плантации. А вам, полагаю, именно их и подавай.