Ланс Хорнер - Хозяйка Фалконхерста

– Выкладывай, что тебе понадобилось, Лукреция Борджиа. Знаю-знаю, ты неспроста меня обхаживаешь! Да я просто готов голову отдать на отсечение, что ты что-то задумала. Фаршированная курица, пекановый пирог – и все это мне одному! Камин в гостиной, внеурочный пунш… Зачем ты ко мне подлизываешься? Что у тебя на уме? Знаю я это выражение у тебя на лице. Живо выкладывай!

На самом деле она старалась сохранить невиннейшее выражение.

– Что вы, масса Уоррен! С чего вы взяли, будто мне что-то понадобилось? У меня есть все, что нужно. То есть почти все. Ничего мне не хочется, разве что нового мужчину. Устала я от Мема: что толку от мужика, который блудит по всей плантации, а к ночи так устает, что только и может, что уснуть мертвецким сном? Мем стареет. Мне его больше не расшевелить.

Максвелл решительно помотал головой:

– Не морочь мне голову, Лукреция Борджиа! Если все сводится к новому мужчине, то кто тебе мешает его завести? Тебе и вправду следовало бы об этом позаботиться, потому что я со дня на день прикажу взгреть Мема как следует и он после этого добрую неделю будет для тебя бесполезен. Он все больше портится: пора мне спустить шкуру с него. Он с каждым днем становится все ленивее.

– Это верно, масса Уоррен, сэр, Мем – лентяй каких мало.

Она по-прежнему не отходила от него, держа в руках блюдце. Он допил пунш, поставил стакан на блюдце, но она точно к месту приросла.

– Ладно, говори, Лукреция Борджиа. Не раздражай меня. Чего ты застыла как соляной столб?

– Сущая безделица, масса Уоррен, сэр… Я почти запамятовала. Речь не обо мне, а о массе Хаммонде.

– В чем дело? Он отличный парень, я не могу на него пожаловаться. Молодец, да и только! Он учится управлять плантацией, тем более что мне это все труднее, с моим-то ревматизмом.

– Правильно, сэр, масса Уоррен, сэр. Масса Хаммонд – большой молодец, только нам нельзя забывать одного: он уже не мальчик. Ему скоро шестнадцать, почти взрослый мужчина. У него скоро день рождения. Уж каким тортом я его побалую!

– Шестнадцать лет! – Максвелл несколько раз качнулся в кресле. – Просто невероятно, Лукреция Борджиа! Еще вчера он был всего-навсего малышом, играл с деревянной лошадкой, а теперь вон какой вымахал.

– Вот-вот. – Она задумчиво кивала в такт хозяйским словам. – Масса Уоррен уже почти мужчина. Разрешите, я скажу?

– Опомнилась! Ты уже минут десять торчишь здесь и болтаешь все, что тебе приходит в голову. Просишь у меня разрешения высказаться, а сама ведь ни разу не закрыла рот с тех пор, как мы вошли в гостиную. Раньше надо было спрашивать разрешения, чего уж теперь…

Ее молчание выводило его из себя еще больше, чем болтовня. В конце концов он не выдержал:

– Ну, о чем ты хотела меня попросить?

– Да все о нем, о массе Хаммонде. При нем по-прежнему ночует этот Одри, его прежний товарищ по играм. По мне, он уже почти мужчина, зачем ему этот прощелыга?

– Дальше!

– Вот я и думаю: может, вам стоит кое-что изменить? Такому взрослому парню нужна сожительница. Негритянка, которая делила бы с ним ложе. Куда это годится: молодой человек спит один, а рядом – всего лишь наглый мулат. В шестнадцать лет мужчине нужна женщина.

– Негритянка на ночь, говоришь? – Максвелл почесал в затылке. – Наверное, ты чего-то недоговариваешь, Лукреция Борджиа. Что, он лазает по хижинам и донимает негритянок?

Она покачала головой, отметая это предположение.

– Масса Хаммонд не из таких, масса Уоррен, сэр. Он ничего подобного не выкинет, пока вы ему не позволите. Но вообще-то ему пора завести девку.

Он погрозил ей своим раздутым от ревматизма пальцем:

– Вечно ты меня опережаешь! Я и сам об этом подумывал. Пора ему начинать спать с женщинами. Давай-ка прикинем: есть у нас чистенькая милашка, которую мы могли бы ему подсунуть?

– Возьмите хотя бы Дит, масса Уоррен, сэр. Вы кличете ее Афродитой, а все остальные – Дит. Мила и до сих пор девушка. Очень даже хорошо, если ее сделает женщиной сам молодой хозяин. Она живет в хижине Лавинии, а вы сами знаете, как та строга: глаз со своих девок не спускает. И близко не дает подойти к своей хижине молодым бычкам, а если какой и подкрадется, лупит его почем зря.

– Черт бы тебя побрал! – Он треснул кулаком по ручке кресла, забыв о ревматизме. – Ты уже все продумала сама! Вечно ты возишься у меня за спиной. Гляди, рано или поздно мне надоест, что ты пытаешься помыкать всем Фалконхерстом, да и мной и Хамом тоже. Пускай ты женщина – все равно запросто могу велеть выпороть тебя до полусмерти. Хотя на этот раз ты права: пора дать Хаммонду женщину. Для парня его возраста это самое насущное. Где эта твоя Дит?

– Я велела Лавинии придержать ее сегодня в хижине, вымыть и приодеть. Хотите, ее приведу?

Он расхохотался:

– Ну и предусмотрительна же ты, Лукреция Борджиа! Черт возьми, тут вообще перестанешь принадлежать самому себе – так ты вьешься вокруг, так все забираешь в свои руки! Что ж, давай приводи. Кажется, я ее знаю, но не мешает взглянуть на нее еще разок, теперь уже хорошенько. Когда вернется Хаммонд, тебе лучше самой с ним поговорить. Мне как-то не к лицу объяснять ему такие вещи.

– Когда он пойдет спать, в его спальне уже будет ждать Дит, только и всего. Они с Дит сами разберутся, что да как.

Максвелл задумчиво кивнул:

– Вспоминаю я свою первую негритяночку… Мне пришлось тащить ее на хлопковое поле, потому что хотел скрыть все от отца. Тогда, кстати, я был даже моложе, чем Хаммонд сейчас. Лучше пускай занимается этим дома, чем прятаться по углам. Ты приглядишь за этим, ладно?

Она степенно склонила голову. Доказала свою правоту и теперь была полностью удовлетворена.

– А что до Одри, то не лучше ли теперь спровадить его в барак? Или прикажете, чтобы он спал на тюфяке у молодого хозяина под дверью?

– Вот это правильно. Довольно игр: пускай станет слугой Хаммонда. Продавать его пока что рановато: какой из него работник для плантации? Слишком изящен, такому в самый раз прислуживать. Сначала пускай поднатаскается, тогда за него можно будет взять гораздо больше. – Он ухмыльнулся: – А знаешь, если бы не ревматизм, я бы и сам не отказался от горячей девки под боком!

Она тоже улыбнулась:

– Хотите, и вам подберу, масса Уоррен, сэр?

– Не суйся не в свое дело! Не так уж я стар, чтобы не суметь подобрать себе девку, если приспичит. А теперь марш отсюда! Когда в следующий раз подсунешь мне фаршированную курочку и пекановый пирог, я заранее приготовлюсь к твоим выдумкам.

– Будет исполнено, сэр, масса Уоррен, сэр. А сейчас бегу за Дит. Массе Хаммонду будет гораздо веселее, когда она окажется у него под бочком. Уж поверьте мне, сэр!

После ужина Хаммонд, как обычно, уселся с отцом в гостиной. Они привыкли посвящать часть вечернего времени обсуждению дел на плантации, однако никогда не засиживались подолгу. Лампа на китовом жиру, водруженная в центре стола, давала очень мало света. Отец и сын вставали на заре, соответственно рано отправлялись на боковую. Покончив с делами, они не усматривали оснований для дальнейшего бодрствования в потемках. Темы, которые им приходилось обсуждать, быстро исчерпывались и не требовали больших затрат душевных сил. Часы показывали всего-навсего половину девятого, а Максвелл уже зевнул и предложил ложиться спать. Хаммонд не возражал. По давней привычке, сохранившейся с детских лет, он поцеловал отца на сон грядущий, и они стали вдвоем подниматься по ступенькам на второй этаж.

В фалконхерстской усадьбе не было просторного холла и лестницы с несколькими маршами. Ее роль играла простая крутая лесенка, ведущая на второй этаж прямо из гостиной и в дневное время скрытая дверью. Хаммонд уже исчез было за этой дверью, но потом, вспомнив об отцовской хромоте, вернулся, чтобы помочь ему. Зная, что отец недолюбливает, когда с ним возятся, как с больным, он все же взял его под локоть, провел по гостиной и поддерживал, пока тот преодолевал ступеньку за ступенькой. У отцовской спальни, располагавшейся у самой лестницы, Хаммонд задержался, открыл дверь и оставил на столе свечку, прихваченную из гостиной. В темной спальне хозяина дожидался Мем: пламя свечи озарило его неподвижную фигуру на стуле у кровати.

– Мем поможет тебе раздеться и лечь, отец, сказал Хаммонд, подзывая жестом Мема.

Они вдвоем подвели Максвелла-старшего к кровати и усадили на самый край. Мем снял с хозяина сапоги, потом стал помогать ему снимать одежду. На комоде стояла свеча в медном подсвечнике, которую Хаммонд зажег от той, что принес снизу. Он не стал ждать, пока Мем разденет отца: с детства отличался стеснительностью и не желал лицезреть отцовскую наготу. Пожелав отцу доброй ночи, он вышел, затворил за собой дверь и направился к себе. У своей двери он едва не споткнулся о тюфяк, на котором лежал Одри, укрытый ветхим пледом.

Хаммонд обозлился. Кто позволил Одри устроиться на ночлег в коридоре, когда его законным местом являлась раскладная кровать, коротавшая светлое время суток под кроватью у Хаммонда, а на ночь разбиравшаяся? Он уже приготовился растолкать Одри и устроить ему выволочку, но сдержался и не стал этого делать: сыт был по горло утренней отповедью Лукреции Борджиа, догадавшейся, что они с Одри грешат по ночам. Ему не хотелось подбрасывать хвороста в пламя ее негодования и нарушать ее хитроумные планы, в существовании которых он теперь не сомневался.

Однако трудно было смириться с тем, что кухарка присвоила себе его полномочия. Какое она имеет право отдавать приказания? Впрочем, он понимал, что набедокурил и теперь должен помалкивать. У Лукреции Борджиа имелось мощное оружие против него: ему очень не хотелось, чтобы она рассказывала отцу про то, что ненароком узнала о нем и Одри. На сей раз Хаммонд решил смирить свою гордыню.

Он перешагнул через спящего Одри и, еще не остыв от гнева, вошел в свою спальню. Его кровать была уже расстелена: в глаза бросились белеющие в полутьме простыни. Он поставил свечу на столик, однако так и не увидел темнокожую девушку, забившуюся в дальний угол. Только когда она встала и вошла в круг света, он начал понимать, что к чему. Какое-то время удивленно таращил на нее глаза, потом взял свечу и осветил ее лицо.