– Семьсот! – Предложение исходило от полного господина в сюртуке сливового цвета, с ярко-красной физиономией, в белоснежной рубашке с черной бабочкой, стоявшего слева.

– Восемьсот! – выкрикнул Уоррен Максвелл.

Перри выразительно взмахнул руками, побуждая соперников не останавливаться на достигнутом. Его усердие было встречено довольно-таки длительным молчанием. Пока никто не предлагал больше. Перри пришлось проявить всю свою настойчивость: он умасливал, убеждал, призывал само Небо в свидетели. Наконец полный покупатель с бабочкой не выдержал:

– Говорите, она хорошо стряпает?

– Восхитительно! – заверил его Перри.

– В таком случае… девятьсот, – отозвался полный господин, немного поразмыслив.

Снова наступила пауза, снова Перри прибег к своему красноречию. Его прервал Максвелл, предложивший тысячу долларов.

– Тысяча сто, – сварливо заявил полный господин.

– В таком случае – тысяча двести, – откликнулся Уоррен Максвелл.

Вот когда Перри сумел во всю мощь проявить свое ораторское искусство. Его бесподобный голос загудел, как соборный колокол:

– Тысяча двести долларов, джентльмены! Я стыжусь вас! Если бы такую невольницу продавали в Новом Орлеане, то за нее с легкостью дали бы от тысячи пятисот до двух тысяч. Вы вынуждаете меня снять ее с торгов и продать куда с более приличной прибылью тому, кто сумеет оценить ее по достоинству. Тысяча двести! Господа, экая безделица! Гоните своего белого управляющего в шею – Лукреция Борджиа с успехом его заменит. Она добьется, чтобы ваши невольники делали за день больше, чем выколачивает из них белый управляющий за целую неделю, и при этом будет трижды в день потчевать вас вкуснейшими блюдами. Уж я-то знаю! Именно это и происходило при мне здесь, на плантации Элм Гроув. Всего-навсего тысяча двести? Мне только послышалось, или кто-то уже предложил тысячу триста?

Он умолк, дожидаясь ответа.

Полный господин повесил голову. Он достиг предела своих возможностей. Оставался один Уоррен Максвелл.

– Одна тысяча двести долларов – жалкая тысяча с хвостиком длиной в какие-то две сотни… Будут ли иные предложения? Неужели никто из присутствующих не желает стать обладателем самой замечательной поварихи, самой лучшей из всех, кого мне довелось продавать за долгие годы? Лукреция Борджиа – это вам не пустая игрушка, господа. Не смазливая квартероночка, которую пришлось бы упаковать в ленты и показывать знакомым. Нет, она – добротная чернокожая женщина, разве что с небольшой примесью человеческой крови, но зато за качество этого товара я ручаюсь головой.

Он умолк и оглядел аудиторию. К этому времени Лукреция Борджиа избавилась от прежних страхов и глядела на покупателей без стеснения. Когда ее взгляд остановился на Максвелле, она даже улыбнулась ему, и он слегка кивнул головой, словно подтверждая, что решился на покупку.

– Тысяча двести долларов! – снова взялся за свое неутомимый Перри. – Неужели это ваше последнее слово, господа? Неужели никому из вас не хочется стать собственником такого великолепного экземпляра? Еще полсотни – и она ваша! – Он выжидал. – Вы говорите, одна тысяча двести пятьдесят?

Аудитория затаила дыхание. В этот день никто еще не раскошеливался на такую сумму. Это было на целых четыреста долларов больше, чем недавно отвалили за замечательного невольника, лучшего на аукционе.

Перри ударил по столу молоточком, да так сильно, что подскочил графин и стакан.

– Тысяча двести! Цена – одна тысяча двести долларов! Кто больше? Вам предоставляется последний шанс, господа! Раз, два, три! Продано. – Последний удар молоточком по столу был особенно сокрушительным. – Итак, покупатель – мистер Уоррен Максвелл с плантации Фалконхерст. Мои поздравления, мистер Максвелл. Откровенно говоря, я вам завидую: ведь вы стали владельцем самой Лукреции Борджиа!

Он подвел ее к краю помоста, где она подобрала свой белоснежный фартук, чтобы грациозно спуститься на землю. Но прежде чем покинуть помост, она поймала взгляд Максвелла и слегка наклонила голову, что яснее всяких слов значило искреннюю благодарность.

Она возвратилась в конюшню, но уже в другом качестве: ее продали. Она больше не принадлежала миссис Маклин; ее хозяином стал незнакомый господин, только что выложивший за нее тысячу двести долларов. Пока что она ровно ничего о нем не знала, но инстинкт подсказывал: ей повезло. Конечно, она могла только гадать, где окажется и какой будет ее новая жизнь, но у нее почему-то не было ни малейших сомнений, что все сложится удачно. Она предчувствовала, что на неведомой ей плантации под названием Фалконхерст она станет еще более важной персоной, чем в Элм Гроув. Она была благодарна противному оборванцу, так и не купившему ее. Еще большую благодарность она испытывала к напыщенному господину в синем сюртуке. Она заранее радовалась, что попала к – как бишь его? – Уоррену Максвеллу.

– Масса Максвелл, сэр, – повторяла она про себя, принимая приветствия подруг. – Масса Уоррен, сэр. – Ей неведомо почему казалось, что она станет звать его по имени. Ведь она будет служанкой в Большом доме. Участь загнанной рабыни, гнущей спину на хлопковой плантации, ей не грозила. Разве станет здравомыслящий белый господин отсчитывать тысячу двести долларов за рабыню, которую собирается затем погубить непосильным трудом?

Масса Уоррен, сэр… Звучит неплохо. Ей не терпелось познакомиться с ним поближе. Что желаете на ужин, масса Уоррен, сэр, жареного цыпленка или свинину? Что вам подать, сливочные бисквиты или вафли?

Она схватила узелок со своим небогатым имуществом. Испытание осталось позади. Она не ожидала, что выйдет из такой переделки осчастливленной.

– Слушаюсь, сэр, масса Уоррен, сэр, – прошептала она.

Глава XIV

Стук аукционного молотка и громогласные восклицания мистера Перри стихли, а это свидетельствовало о завершении торгов. Остался лишь смутный ропот: Синклер принимал по очереди новых владельцев чернокожих невольников уже в конюшне, куда переместился со всеми своими принадлежностями. По просьбе покупателя он называл одно или несколько имен. Рабы откликались, подходили к столу, и Синклер выписывал купчую, после чего принимал деньги. Это была купля-продажа в чистом виде: уплатив, белый становился безраздельным хозяином новой вещи – раба. Сам раб не имел права выражать свое отношение к происходящему: будучи просто движимым имуществом, он волей-неволей мирился с новым хозяином, как мирится с хомутом лошадь. Превосходя лошадь разумом, он, однако, оставался таким же животным, поскольку точно так же продавался за деньги. И не считался человеком. Маленькое отличие – здесь торговали двуногим скотом.

Лукреция Борджиа нетерпеливо ждала в своем стойле прихода нового владельца. При появлении Максвелла перед столом Синклера у нее отлегло было от сердца, но через мгновение душа снова ушла в пятки: ее имя все не называлось. Видимо, она стала не единственным его сегодняшним приобретением и замыкала список. Ей предстояло томиться, дожидаясь, пока он оплатит все остальные покупки.

Лукреция Борджиа все больше удивлялась, рассматривая тех, кого приобрел ее новый хозяин: все они были еще детьми. Четверых парнишек, от восьми до четырнадцати лет, она отлично знала. По правде говоря, они были лучшими среди юной поросли Элм Гроув. Старший, Рико, – настоящий красавчик с хорошей осанкой; и немудрено – ведь ей хорошо известно, что его отцом был Большой Джем. От того же отца происходил и Кемп, паренек на пару лет младше Рико. Относительно происхождения других двоих, Захарии и Сэмми, Лукреция Борджиа была уже не так уверена, однако она порадовалась зоркости своего нового хозяина.

Этой четверкой приобретения Максвелла не ограничивались: он купил также трех девочек-подростков, опять-таки сняв самые сливки. Старшей из трех, Лу-Мери, было тринадцать лет; сама миссис Маклин имела на нее виды как на будущую горничную, так она была хороша и сметлива. Светлокожая Мами была младше Лу-Мери; она появилась на свет благодаря совокуплению негритянки с одним из двоюродных братьев мистера Маклина, следствием чего стали длинные волнистые локоны, вызывавшие у Лукреции Борджиа жгучую зависть. Самая молоденькая, Крикет, была всего лишь восьмилетним ребенком, но все говорило за то, что она вырастет красоткой. Лукреция Борджиа готова была рукоплескать умению Максвелла отобрать самый лучший товар. Собственно, уже то, что он не поскупился на нее, лучшую из лучших, говорило в его пользу. Да, у этого плантатора явно наметанный глаз.

Удивление же ее объяснялось просто: Максвелл скупал детей. Они были слишком юны, чтобы работать, способствуя благоденствию плантации. Максимум, где можно было использовать таких сопляков, так это на уборке в доме, вручив им по швабре. Зачем на плантации лишние рты? Лукреция Борджиа склонялась к мысли, что дети достались Максвеллу по дешевке, но с другой стороны, он не походил на любителя дешевизны. Скажем, за нее он не пожалел тысячу двести долларов, и при этом глазом не моргнул. Возможно, продолжала она рассуждать, его поголовье поредело, сам он уже не в тех годах, чтобы производить потомство, вот и усматривает выход в приобретении подростков. Никакого другого объяснения она не могла придумать. Оставалось надеяться, что на плантации для нее найдется хотя бы один видный молодой мужчина.

Ее разочарование никак не проходило: семерых детей собрали в кучу, про нее же так и не вспомнили. Приятель Максвелла, господин по имени Том, расплатился за Джубо и увел его. Максвелла же и след простыл. Лукреция Борджиа нервничала. Уж не возникли ли осложнения, не передумал ли он? Полагая, что он все-таки купил ее, она успокоилась было, теперь же, оставаясь невостребованной, снова не находила себе места. Остальные покупатели бойко разбирали приобретенных ими невольниц. Лукреция Борджиа расставалась с ними с сожалением. Они-то знали, куда отправляются, у них были новые хозяева.

В конце концов она осталась одна во всей конюшне и уже ломала руки от отчаяния, когда Максвелл соизволил появиться снова. Теперь он направлялся прямиком к ней. Рядом с ним упруго шагал высокий цветной мужчина. Слава Богу, молодой!