– Это не дом, а конюшня. Здесь нет никакого горя, только ты да я.

Она с радостью ощутила на себе его тяжесть. Именно этого ей и недоставало. Все беды враз были преданы забвению, осталось только мужское тепло и бурные объятия. Она нашла губами его рот.

Это продолжалось совсем недолго. Он сполз с нее и замер. Она встала на колени, потом выпрямилась.

– Эй, Джубо! – прикрикнула она, забыв про недавнюю нежность. – Ты что, опять дрыхнешь?

– Уж и подрыхать нельзя! – огрызнулся он.

– Нельзя. Вставай живее! Зажигай фонарь и начинай подбирать доски. Сколотишь для мистера Маклина гроб и обобьешь его черным сукном. Я подниму народ и разошлю людей по соседним плантациям. Придется всю ночь готовиться к завтрашним похоронам. Так что не медли. Времени на глупости больше не осталось. За дело!

Он медленно поднялся.

– Слушаюсь, мэм, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Уже бегу.

Глава X

Солнце стояло уже высоко, когда Лукреция Борджиа и Джубо забили в свое изделие последний гвоздь. Гроб был готов. Лукреция Борджиа отступила назад, чтобы полюбоваться на результат их усилий. Местами сукно порвалось, и им пришлось ставить заплаты, иначе его не хватило бы на крышку и боковины. Отметив вздохом завершение печальной работы, она вышла из конюшни и окликнула негра, подметавшего дорожку. Ему было велено помочь Джубо перенести гроб в спальню хозяина и положить в него покойника. Потом она сама вытащила из конюшни две пары козел, на которых сколачивался гроб, отволокла их в прихожую Большого дома и задрапировала простыней, превратив в сносный постамент для гроба с бренными останками.

Проследив, чтобы покойник был помещен в гроб со всей аккуратностью, кухарка отправилась в сад, насильно уведя с собой миссис Маклин. Она знала, что хозяйку нельзя оставлять без дела, иначе ей в голову полезут горестные мысли. Вместе они нарвали охапку цветов, оголив клумбы. Пахучие туберозы, ноготки, лютики и поздние розы легли на гроб. От внимания Лукреции Борджиа не укрылось, что смерть облагородила внешность хозяина. Теперь его лицо казалось спокойным, при жизни оно было искажено страданием, так как в последнее время ему с трудом давался каждый вздох. У гроба, усыпанного цветами, миссис Маклин не выдержала и снова со слезами упала на весьма удобную для этой цели грудь Лукреции Борджиа, но та не позволила хозяйке долго горевать. Она не возражала посочувствовать безутешной вдове, но ее ждали неотложные дела.

Джубо, притомившегося после ночных трудов, уже отрядили в город, чтобы пригласить священника на похороны, назначенные на два часа дня, дабы успели собраться все соседи. На ближайшие плантации отправили верховых. Не было сомнений, что явятся все, отчасти из уважения к мистеру Маклину, слывшему добрым соседом, отчасти по той причине, что похороны наряду со свадьбами представляли собой удобный повод встретиться и отвести душу за беседой.

Лукреция Борджиа выманила из хижин всех невольниц, которые теперь сновали по Большому дому с тряпками, щетками и воском, наводя чистоту и блеск. Время от времени она отвлекалась от приглядывания за уборщицами, чтобы посетить кухню, где вконец перепуганная Эмми, а также несколько женщин поопытнее жарили мясо, пекли хлеб и лепили пирожные. Лукреция Борджиа знала: к этой обильной снеди прибавятся блюда, с которыми явятся соседушки, так что преданного земле покойного будет чем помянуть под густыми кронами деревьев. Поминки помогали прийти в себя после традиционного обильного пролития слез.

К полудню Лукреция Борджиа едва держалась на ногах. Времени оставалось в обрез, дел же по-прежнему было невпроворот. Женщин, покончивших с уборкой Большого дома, отправили по домам, чтобы они навели чистоту и там: сверкать надлежало всей плантации.

Только когда священник начал возносить молитвы над гробом мистера Маклина в прихожей с закрытыми ставнями, где сидела одна миссис Маклин, у Лукреции Борджиа появилось время заняться собой. Она понюхала свои подмышки, запаслась мылом, полотенцем, чистой одеждой и накрахмаленным до хруста передником, затем отправилась к ручью. Там, пользуясь, как ширмой, ветвями ив, она вымылась с ног до головы, вытерлась и переоделась.

Тем временем стали съезжаться соседи. Их привозили самые разные экипажи – от сверкающей коляски с ливрейным кучером, как у Куртни-Хаммондов – самых зажиточных среди всех соседей, – до телег, влекомых мулами, на которых прибывала всякая деревенщина. К половине второго дня все были уже в сборе. Лошади отдыхали в тени деревьев, женщины гордо выставляли на стол захваченное из дому съестное.

Дамы, обняв по очереди миссис Маклин, у которой на каждую хватило по новой порции слез, уселись на веранде, где, раскачиваясь в креслах, завели трескотню. Мужчины, не питающие интереса к провинциальным сплетням, столпились в конюшне. Лукреция Борджиа распорядилась вкатить туда бочонок кукурузной водки, не забыв про поднос со стаканами, рюмками и треснутыми фарфоровыми чашечками, чтобы мужчинам было чем и из чего промочить горло. Лукреция Борджиа ни о чем не забывала. Она и Джубо прислуживали мужчинам, хотя ей приходилось время от времени отлучаться, чтобы не предоставлять самим себе прочих работников.

Наконец в конюшню явилась служанка с сообщением, что скоро начнутся похороны. Лукреция Борджиа помчалась по невольничьему поселку собирать всех негров, одетых в чистую одежду, их нужно было расставить еще полукругом. Кто-то затянул погребальную песню, остальные стали вторить ему без слов.

Белые прислушивались к доносящемуся из дома бормотанию священника. Тот посвятил отпеванию больше времени, чем того требовала необходимость: ему редко удавалось собрать такую многочисленную аудиторию, и он воспользовался случаем, чтобы прочесть проповедь. Далее последовало восхваление усопшего, вскоре сменившееся молитвой.

Из дома вынесли гроб, заколоченный после завершения службы. Процессия из белых двинулась через поле к маленькому семейному кладбищу; следом брели негры. На кладбище Лукреция Борджиа удостоверилась, что упустила из виду одну мелочь: когда гроб с большим трудом перенесли через деревянную изгородь и опустили рядом с могилой, вырытой по ее указанию, оказалось, что вокруг не скошена трава и не подрублены ветки деревьев. Она была готова провалиться сквозь землю от стыда, однако никто из присутствующих не заметил ее оплошности.

Цветные примолкли. Священник в видавшей виды черной сутане разразился третьей по счету нескончаемой молитвой, в которой лишний раз перечислил достоинства почившего и обещал его душе милость Провидения, встречу с коим предсказал также всем собравшимся – при том условии, разумеется, если они будут регулярно посещать его проповеди и не отсиживаться в дреме на задних скамьях. Все, включая миссис Маклин, с нетерпением ждали, когда же он угомонится. Под конец все белые прошествовали мимо могилы, бросая на гроб по горсти земли.

Затем то же самое сделали негры: эти не сдерживали рыданий и не прекращали своего заунывного пения. Что ж, Маклин был добрым хозяином. Конечно, он довольно часто порол своих невольников, но к этому наказанию привержены все хозяева. Сейчас чернокожих занимала одна мысль: что будет с ними дальше?

Озабоченной выглядела и Лукреция Борджиа, возглавлявшая процессию. У нее не было ни малейшего желания расставаться с удобным местом, где все признавали ее главенство; она отлично помнила последние слова Маклина, обращенные к жене: все продать и переехать к сестре. Лукреция Борджиа сохраняла надежду, что ей удастся уговорить хозяйку не продавать плантацию. Она была готова по-прежнему выполнять обязанности управляющей, чему научилась за время болезни Маклина, принуждая всех к усердному труду.

Мысль о том, что продать могут и ее, вселяла в нее страх. Подобная опасность существовала всегда. Ни один чернокожий не мог знать, как сложится его судьба после выхода на аукционный помост. Она вознамерилась сделать все, чтобы переубедить хозяйку. Даже если плантация пойдет с молотка, она надеялась внушить миссис Маклин мысль оставить ее при себе. Эта надежда грела ей душу. Обычно с миссис Маклин было нетрудно договориться, к тому же между ними почти никогда не случалось размолвок.

Процессия двинулась назад, к Большому дому. Согласно традиции миссис Маклин не полагалось сидеть за поминальным столом: ей следовало оставаться в темной комнате, в компании одной-двух соседок, которые, сочувственно охая, станут прикладывать ей ко лбу камфорные компрессы и обмахивать веером из пальмового листа.

В отличие от комнаты, где горевала вдова, за поминальным столом царило веселье. На мужчин начало оказывать действие спиртное, потребленное перед похоронами, женщины тоже перестали изображать скорбь и с радостью возобновили сплетни. Стол ломился от угощений. Каждая гостья постаралась перещеголять остальных неповторимым домашним кушаньем: одна привезла пирог с начинкой из ореха пекана, другая – торт по рецепту леди Балтимор; женщины, более стесненные в средствах, ограничились кукурузными лепешками. Служанки не успевали подкладывать гостям еду.

Только на закате мужчины потянулись к повозкам. Пока они возились с упряжью, женщины проворно разобрали свою посуду. К вечеру в Элм Гроув не осталось ни одного чужого; владелец уже покоился под шестью футами земли на тенистом кладбище, а его вдова, оставшаяся одна в доме, была теперь единственной белой женщиной на всю плантацию.

Труды Лукреции Борджиа были пока что далеки от завершения. Настал черед убирать со стола. Невольники еще не ели, поэтому она разделила оставшуюся снедь на порции и разослала их по хижинам, строго наказав, чтобы, поев, все приступили к тщательной уборке. Уже в глубокой темноте посуда была перемыта и убрана в кухонный буфет, поминальные столы снова стали козлами и досками, грязные простыни, игравшие днем роль скатертей, были отправлены в стирку. Наконец-то Лукреция Борджиа смогла облегченно опуститься на свой кухонный табурет, сбросить бесформенные шлепанцы и задрать натруженные ноги, пристроив их на стуле.