Маргарет Малькольм - Хозяин «Галеон-Хауса»

Андреа открыла глаза с необъяснимым чувством счастья, присущим только юности, и мгновенно проснулась от предвкушения того, что сулил ей день. Солнечные лучи вливались в комнату. Девушка вскочила, подбежала к окну, выглянула наружу и с удовольствием глубоко вдохнула свежий, с резким привкусом морской соли, воздух. Ее сердце сразу же забилось сильнее, радуясь жизни.

«Галеон-Хаус» стоял высоко на самом краю мыса, и из окна спальни Андреа могла видеть почти весь Пей-оф-Коув. Корнуолльская скала, тускло-коричневая и однообразная, пестрела заплатками лишайника, а яркая голубизна июньского неба становилась почти синевой, отражаясь в морской воде. Волны, слегка пенясь, осторожно разглаживали песок небольшого пляжа.

По ту сторону широкой речной дельты высился утес Полдэн. Там не было таких крутых обрывов, как здесь, на этой стороне Сент-Финбара, но зато виднелись массивные каменные башни крепости, оставшейся с тех далеких дней, когда Англия в страхе ждала набегов безрассудно храбрых и опасных испанцев.

Это был изумительный и чарующий пейзаж, всегда одинаковый и вместе с тем всегда разный. Здесь был дом Андреа все ее двадцать лет, и она любила его так горячо, что даже не верила, будто можно жить где-то в другом месте. Это был ее мир, часть ее самой, так же как она была его частью.

Внезапно она почувствовала, что ей мало просто смотреть на него. Ей захотелось слиться со всей этой красотой, разделить радостное возбуждение кружащих над морем птиц и беззаботность качающихся на волнах маленьких рыбацких лодок.

Андреа отошла от окна, сбросила по-мальчишески простенькую пижаму и быстро натянула красный купальник, приготовленный еще с вечера. Сунув ноги в старенькие парусиновые босоножки, с полотенцем на плече, девушка тихо открыла дверь комнаты. Она вовсе не опасалась, что заскрипят дверь или ступеньки лестницы — «Галеон-Хаус» был прочен и надежен. Просто ей не хотелось ни с кем делить одиночество ежедневного раннего утреннего купания, которое значило для нее больше, чем Андреа себе представляла. Даже общество самых дорогих людей в такие часы казалось ей вторжением в ее мир.

Андреа вышла через садовую калитку, и через пять минут худенькая, почти детская фигурка уже парила в воздухе, а секундой позже с легким ликующим вскриком исчезла в голубой воде.

Несмотря на хорошую солнечную погоду, море оказалось довольно холодным, и у вынырнувшей Андреа даже перехватило дыхание. Но она была слишком юной, чтобы обращать на это внимание, и наслаждалась бодрящей почти ледяной водой.

Полчаса она всласть ныряла и плавала в мире и согласии с морем и небом и со всем светом, потом легла на спину и уставилась в голубой небесный свод, чувствуя невыразимое совершенство этого мига, подаренного ей жизнью. Над ней возвышался огромный массив «Галеон-Хауса», казавшийся девушке сторожевой башней и внушавший ощущение безопасности.

В тишине она ясно услышала, как часы решительно пробили восемь, и немедленно поплыла к берегу. Из своего неприятного опыта Андреа уже знала, что Мадам — ни один человек не звал ее пратетку как-то иначе — сделает ей выговор, если она не окажется за столом, когда часы возвестят половину девятого.

Как только она выбралась на берег, поняла, что ее убежище среди скал раскрыто. В ее сторону направлялся рыжеволосый смуглый мужчина. Он поднял полотенце и обеими руками протянул его девушке.

— Повернись, Андреа, я накину его тебе на плечи! — сказал он бесцеремонно. Его полные губы расплылись в улыбке, он откровенно любовался девичьей фигуркой.

Андреа вздрогнула. Она знала Люка Полвина всю свою жизнь. Он был какой-то ее дальний кузен, и до последнего времени его общество казалось ей само собой разумеющимся. Но совсем недавно Андреа вдруг обнаружила, что ей в его присутствии неловко. Что-то в его поведении и в том, как он на нее смотрит, заставляло ее испытывать смущение и неуверенность, даже какое-то смутное чувство стыда.

— Спасибо, Люк, я могла бы и сама это сделать, — с достоинством ответила она и протянула руку за полотенцем, надеясь, что он не догадается о страхе, охватившем ее и до сих пор ей неведомом.

— Подойди и возьми! — Люк отступил на несколько шагов, дразня девушку.

Андреа опустила руку.

— Или ты мне его сейчас же отдашь, — холодно сказала она, — или я вернусь в дом без него… и объясню почему!

— Вот, пожалуйста! Если ты не понимаешь шуток… — Он раздраженно бросил ей полотенце. — Ты сегодня не очень-то дружелюбна, Андреа!

— А ты сегодня что-то рано вышел погулять, Люк!

Андреа и Люк вздрогнули. Они слишком были поглощены друг другом, хотя и по разным причинам, и не слышали, как к ним незаметно приблизился Лео Тревейн с ружьем под мышкой.

Этот великолепно сложенный молодой мужчина, самонадеянно сознающий свою способность влиять на любую ситуацию, стоял, внимательно и без улыбки рассматривая парочку. Его аккуратно подстриженная борода и волосы пламенели в лучах утреннего солнца, но глаза были суровыми и угрожающе серыми, как зимнее небо.

— Я сказал, что ты сегодня слишком рано вышел прогуляться, Люк, — повторил он тихо, и глаза Люка беспокойно забегали под его беспощадным взглядом.

— Ну, коли на то пошло, ты тоже сегодня рановато… — парировал он, безуспешно пытаясь казаться непринужденным.

Лео продолжал, не мигая, разглядывать его, затем, бросив короткий взгляд на девушку, кивнул в сторону дома:

— Беги, иначе заставишь Мадам ждать.

Андреа немедленно подчинилась, как делала всегда, когда приказывал Лео. Сколько она помнила себя, он был для нее не только кузеном, но и кумиром. В ее глазах он сочетал в себе все качества, необходимые настоящему мужчине: высокий, смелый, прирожденный лидер. Неудивительно, что она обожала его и стремилась во всем на него походить.

Девушка помчалась вверх по лестнице, сбросила в своей комнате мокрый купальник и вытерлась свежим полотенцем. Затем поспешно стала одеваться, сокрушаясь, что Мадам не позволяет ей носить джинсы и шорты. Мадам в этом отношении была непреклонна.

— Если бы Бог думал, что женщина будет носить брюки, он придал бы ей другую форму, — настойчиво повторяла она, и в ее словах была доля правды.

Поэтому Андреа всегда носила платья и юбки, но старалась так подбирать одежду, чтобы она как можно меньше стесняла свободу движений. Этим утром она выбрала серо-голубое льняное платье с белым воротником и поясом. Уже готовая спуститься вниз, она на мгновение остановилась перед большим зеркалом. Андреа никогда не была тщеславной, но долгие годы воспитания пробудили в ней инстинктивную привередливость к своему внешнему виду. Каждая деталь ее туалета должна была быть безупречной. Девушка серьезно и внимательно осмотрела себя с ног до головы, проверила, ровно ли натянуты чулки, чисты ли ногти на руках, сняла одинокий волосок, прицепившийся к платью. Затем настала очередь волос. Они были у нее такими же, как у Лео, как у всех Тревейнов, рыжие, только чуть темнее, чем у него, и струились огненной лавиной по плечам, мягко завиваясь у щек. Андреа не пользовалась косметикой, хотя это не было запрещено. Она просто в ней не нуждалась. Ее кожа была гладкой и матовой, ни жара, ни холод не могли изменить, а горячая молодая кровь придавала нужный цвет губам.

Андреа уже собралась отвернуться от зеркала, но замешкалась. Какие у нее глаза? Голубые или зеленые? Она наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть их. Когда Лео хотел подразнить ее, называл ее глаза кошачьими, но как-то он сказал, что они у нее похожи на море: то голубые, то зеленые… постоянно меняющиеся, но всегда непостижимые.

Она вздрогнула. Этого Лео не говорил! Но разве это не правда? Не скрывалась ли в их глубине какая-то тайна, которую даже она сама не могла бы объяснить? Тайна, такая волнующая и дразнящая ложными надеждами?

Андреа вновь вздрогнула и очнулась, вернувшись к реальности. Опоздать за стол было непростительным оскорблением, и она поспешно слетела вниз по лестнице. Когда часы возвестили половину девятого и в столовую вошла Мадам под руку с Лео, она уже стояла за своим стулом.

Мадам, которую при крещении нарекли Рут-Энн, была как по происхождению, так и по замужеству Тревейн, как большинство женщин этого рода. В свое время она славилась красотой, и даже сейчас, в семьдесят пять, когда красота увяла, ее осанка была такой же прямой, как и раньше. Ее худое, хищное, как у ястреба, лицо под кипой белых волос не утратило ни на йоту своего высокомерия, а глаза, острые и сверкающие, не пропускали ничего.

Сердце Андреа забилось быстрее, как это часто случалось при встрече с пратеткой. Та была такой властной, такой царственной особой, что для девушки казалось вполне естественным не только сказать ей: «Доброе утро, Мадам», но и присесть в почтительном реверансе, которому она научилась почти сразу, как начала ходить.

— Доброе утро, дитя мое, — дружелюбно ответила Мадам и заняла место во главе стола. Это была ее привилегия, в которой никто не подумал бы сомневаться, хотя и «Галеон-Хаус», и вся земля вокруг него принадлежали Лео, и его слово было законом для всех здешних арендаторов. Но Мадам была Мадам!

Лео позвонил в колокол, некогда принадлежавший испанскому адмиралу, пока его корабль не сел на мель у одной из скал, которые обманом завлекли его гораздо дальше, чем позволяло безопасное расстояние между утесами в устье реки.

Мадам внимательно осмотрела Андреа. «Ребенок выглядит немного взволнованным», — подумала она. Видимо, что-то случилось. Она не имела представления, что это могло быть, но не намерена была спрашивать. Прямые вопросы часто провоцируют ложь, а если ты терпелив и внимателен, всегда можно обнаружить правду.

Лео открыл кожаную сумку для писем, лежавшую на краю стола, и приступил к разбору корреспонденции. Четыре или пять писем он отложил — это для слуг в доме.