Соседка вышла из дома и покосилась на меня. Она дважды предпринимала попытки участвовать в судьбе больного, но я ласково пресекла их. Представляю, как она зачастит, когда я уеду. Тут явно прослеживается пиковый интерес. Валя живет одна, у нее дочка. Она рассказала как-то, что Зилов ей помог чинить крышу и поменял проводку. Да… А ведь она рядом все время, под боком, не то что я.

После обеда мы отправляемся на прогулку. Стоит уникальная осень: начало октября — и двадцать градусов тепла днем. В Коломне много зелени, парков, все это сейчас напоминает золотую палехскую роспись. Мы побродили по кремлю, заглянули в галерею "Лига", где выставлялись местные художники и предлагались поделки из серебра и полудрагоценных камней. Мне понравились серьги — серебряные висюльки с авантюрином. Понравились совершенно бескорыстно, я не привыкла баловать себя. Однако Борис купил их, несмотря на мои протесты, и что удивительно, мне было очень приятно. Так уж получилось, что мужчины дарили мне всегда умные хорошие книги, картины, роскошные записные книжки, но никогда — духи или украшения, а про белье уж не заикаюсь. Будто я и не женщина вовсе. Нет, мне это не нужно, просто интересно, как так выходит.

Мы полезли на Маринкину башню через какой-то пролом в галерее. Забрались на "второй этаж", пошли по галерее вдоль крепостной стены, старательно обходя прогнившие доски и щели. В саму башню я не рискнула лезть: там все было ненадежно и пахло туалетом. Поверила Боре на слово, что вид из нее открывается чудесный. Впрочем, и с галереи вид был неплохой. Глядя на купола кремлевских соборов, я вспомнила, как возмущалась одна моя приятельница:

— Представляешь, до чего дети нынче не развиты. Или наоборот, не в ту сторону? Мой Витька спрашивает меня как-то: "Мам, а что такое Икс-би? Вон там, над церковью светится?" До меня долго доходило, что он имеет в виду — "ХВ" — "Христос Воскрес".

Зилов смотрел с нескрываемым восхищением на пейзаж, расстилающийся под нами.

— Все изъездил, а такой России не знал, — проговорил он, наконец. — Сколько на земле красоты, даже жить охота!

Вообще он больше молчал и смотрел, и мне это тоже нравилось. Мы прошлись вдоль реки, посидели на берегу у самой воды, наблюдая за проходящими баржами. По понтонному мосту перешли на другую сторону, но до монастыря не добрались, вернулись. Пришлось долго ждать, когда мост вернут на место: проходила очередная баржа, и мост убрали. Борис перекрикивался с мужиком в фуражке, который закусывал и не торопился подгонять нам мостик.

Я уже была совсем без ног, да и Борис после болезни быстро уставал. Он отвел меня в кафешку под названием "Гурман" и заказал шикарный ужин. Там были очень вкусные горячие сухарики с сыром и чесноком, жюльен и сложные салаты. В довершение всего на десерт — замысловатое мороженое с фруктами и шоколадом. Я еле выползла из-за стола, а нужно было еще доковылять до дома. Зилов пожалел, что мы не поехали на его раздолбанной шестерке. Но прогулка есть прогулка.

Мы шли по пустынным вечерним улицам, а в воздухе почему-то пахло весной. Или мне так казалось? Еще меня удивляло, как быстро Борис узнал город. Он водил меня по очаровательным старинным улочкам старой Коломны, где неплохо ориентировался. Мне казалось, что мы далеко от дома, потому что долго петляли, но оказалось, что дом в двух шагах. Он жалко смотрелся в сумерках и с потушенными огнями, однако я почувствовала, что это действительно мой дом…

Вот разбогатеем, подумала я, все сделаем по-человечески. У нас будут камин и ковры, второй этаж, собаки и много книг. В нем хватит места всем: нашим детям и внукам, нашим друзьям. Может быть, эта мечта, наконец, осуществится? Я вздыхаю: хотеть не вредно.

Зилов будто подслушал мои мысли:

— Будет у нас хороший дом, я все для этого сделаю!

Он не помнил или не хотел помнить, что послезавтра я снова оставляю его одного? И не знаю, что будет потом. Сейчас думать об этом не хотелось.

К ночи сильно похолодало. В доме сразу почувствовалась сырость: видимо, до Зилова в нем долго никто не жил. Борис решил истопить печку, для чего залез на чердак в поисках ненужных ящиков и деревянного хлама. Да, о дровах надо будет подумать. Где их берут местные жители?

Чертыхаясь и кряхтя, Зилов втащил в комнату огромную кучу грязных ветхих деревяшек.

— Чердак надо разгребать, там все гниет. И крышу подлатать придется: скоро дожди пойдут.

Вся эта рухлядь быстро вспыхнула и дала жаркий огонь. В доме стало неожиданно уютно и тепло, буквально как в гнездышке, ни с чем другим нашу избенку было не сравнить. Сидя на полу, на моем матрасике, и открыв дверцы печки, мы заворожено глядели на пламя. Голова моя покоилась на мужском плече. Что еще надо, чтобы спокойно встретить старость?

Мы не заметили, как стали целоваться. Казалось, что уже ничего нельзя прибавить к блаженству прожитого нами дня. Но, оказывается, есть полноценное дополнение, такое сладкое, мучительное, неисчерпаемое. Как же здорово, что не надо оглядываться ни на кого! Не надо бояться, что сейчас кто-нибудь войдет и помешает. Нечего стесняться, мы вдвоем. Вдвоем на необитаемом острове, в шалаше.

Отблеск пламени тепло ложился на наши тела. В руках Бориса я перестала чувствовать свой вес и объем. Впрочем, и возраст, и ученую степень тоже. И то, что я уже бабушка, не к месту будет помянуто. Похудевший Борис казался мне воплощением самых смелых девических грез. Я неистовствовала, как вакханка, а он шептал:

— Не спеши… Не спеши…

Я пугалась, думая, что ему нехорошо, тогда он ободрял меня, крепко прижимая к себе…

Когда мы очнулись и я вспомнила себя, сознание неизбежности скорого отъезда накатило на меня невыносимой печалью. Слезы сами собой полились, как из душа. Борис испугался:

— Я сделал что-то не так?

Я только мотала головой и рыдала самозабвенно. Когда поняла, что напугала мужчину до смерти, проговорила:

— Я хочу быть с тобой.

Зилов тяжело выдохнул и ответил, поцеловав меня в висок:

— Я тоже.

На душе потеплело, и рыданья прекратились сами по себе, как и начались. Я заметила, что бурный всплеск эмоций обессилил Бориса, еще не окрепшего после болезни и целый день проведшего на ногах. Поэтому вскочила и засуетилась, сооружая нормальную постель. Теперь мне можно было разделить с Зиловым ложе в буквальном смысле, и я устроилась у него подмышкой. Борис сразу заснул, а я еще долго лежала и думала о будущем. Еще раз прокрутила в голове возможности окончательного переезда сюда, в шалаш. Тут же представила несчастное лицо заброшенной Ритки, собаку, которую забывают кормить и вовремя выводить. В общем, самых маленьких и беззащитных. Впрочем, собаку можно забрать сюда, здесь ей лучше будет, чем в загазованном и шумном центре Москвы. Фокс боится резких звуков, и его психика основательно страдает из-за частых в последнее время фейерверков и салютов, не говоря уж о стройках и машинах. А Ритка? А маленькая Аня? Насте еще целый год учиться, не сдавать же ребенка в ясли. Мои дети не ходили ни в ясли, ни в детский сад, а это, согласитесь, в советское время было немыслимо. В поликлиниках и других советских учреждениях на меня смотрели с подозрением и даже с некоторым раздражением.

Боря застонал во сне, и я стала баюкать его, как ребенка. Подумалось вдруг, что человек на земле очень одинок, особенно в большом городе. Есть кровные узы, которые далеко не всегда избавляют его от одиночества. Друзья и любимые со временем уходят, и в зрелости у человека остается в лучшем случае два-три родных человека. И все. Мне повезло с детьми, но скоро они тоже уйдут в свои семьи, а я останусь одна. Мне многого не надо, только одного, Господи, одного человека! Вот он лежит рядом и стонет во сне. Может, ему тоже снится одиночество?

Мне вдруг стало холодно. Почему я такая эгоистичная дура?! Почему я ни разу не подумала о нем? Ведь Зилов, наверное, так же одинок, особенно теперь, когда он переехал в чужой город! С ним рядом нет даже детей. Конечно, он сильный мужчина и никогда не жалуется, но я-то какова! Швецов сравнил Бориса после встречи со мной с садовником Мюллером. Он умирал от одиночества! А я его встретила настороженностью и холодом, когда, сделав невозможное, он приехал ко мне в Москву.

Теперь, здесь, во время болезни и после, он ни разу не упрекнул меня в этом! И я снова оставлю его? Это будет предательством. Он уедет назад и погибнет. Рассчитывать, что на голову свалится еще один дар Божий, не приходится. И так нам слишком щедро было отпущено счастья. Не уберегли? Ваше дело. Вряд ли Зилову, как и мне, еще раз улыбнется фортуна. Если сейчас я уеду и позволю ему вернуться в Забайкалье, это конец. И мне и ему.

Я снова заплакала, только тихо, чтобы не разбудить Бориса. Однако он, шпион Гадюкин, чувствует все и во сне.

— Что? — спрашивает вовсе не сонным голосом.

Ведь только что крепко спал!

— Нет, ничего, я так… Мне хорошо с тобой, я даже спать не могу.

Он потрепал меня по затылку, повозился, чтобы лечь поудобнее, и снова заснул. Нет, я не могу его бросить! Но что делать? Что делать? Я уснула, так и не придумав ничего утешительного.

И конечно, я проснулась, когда Зилов уже приготовил завтрак и переделал кучу дел по хозяйству. Стыдно, но ничего, это последний день, можно простить себя. За завтраком Борис вдруг предложил:

— Давай пригласим сегодня Валю.

У меня брови поползли вверх. Видимо, такое изумление было написано на моем лице, что Зилов поторопился объяснить:

— Леха звонил, приедет с женой и замом. Для компании заму просил кого-нибудь найти. А я, кроме Вали, никого не знаю. Ну и помогла она мне очень, когда я тут осваивался да болел.

Только Вали мне тут не хватало! У меня последний день, а я должна делить Зилова с какой-то Валей! Ладно друзья, но Валя-то при чем? Чувствуя, как меня захлестывает злость (а с утра мне много не надо, чтобы вызвериться), выговариваю сквозь зубы: