— Я всегда тяжело болею, если грипп, — с видимым усилием произнес он.

Градусник показывал сорок, от него остро пахло горячечным потом. Но это был родной запах. Беспомощность Бориса, его жалкая улыбка окончательно меня подкосили. Я зашмыгала носом и положила голову ему на грудь. Известна истина: мужчина — это ребенок, а если ребенок болен? Вы все отдадите, чтобы только он выздоровел. Я поняла, что никуда не уеду отсюда, пока не поставлю Бориса на ноги.

— Можно ли здесь вызвать врача? — спросила я.

— Не знаю.

Боря медленно провел ладонью по моим волосам и тихо проговорил:

— Заболеешь, не надо.

— Откуда здесь можно позвонить? — засуетилась я.

— Не знаю, — снова ответил Борис.

Я поняла, что лучше всего оставить его в покое. Пусть спит.

— Не уходи, — еле слышно донеслось с постели, когда я решила выйти и поискать телефон.

После этого я, конечно, не смогла оставить больного в одиночестве. Открыв окна, чтобы впустить свежий воздух (а он здесь действительно свежий), я заодно и помыла их. Солнце закатывалось, обещая назавтра сухой и светлый день. От влажных цветов пахло роскошным увяданьем. Вот он, тот необитаемый остров, о котором я мечтала. Зилов рядом, и больше никого. Рай в шалаше.

Однако надо предупредить детей, иначе потеряют. Я ведь ни словом не обмолвилась, что поеду в Коломну. Как же это сделать? Решение пришло само. В дверь постучали, я заметалась, не зная, одеваться мне или так и открыть, в одной рубахе. Стучали настойчиво, поэтому я не стала тратить время на одевание. Скорее всего, соседка, пусть полюбуется. Однако за дверью стоял Алексей Васильевич Швецов собственной симпатичной персоной. В руках он держал гостевой набор: цветы и шампанское. Он дернул уголком рта, осмотрев мой наряд, но, как воспитанный человек, не сказал ничего по этому поводу.

— Вот, решил сегодня вас навестить, выдался свободный вечер. Прошу прощения, если не вовремя, — и он двусмысленно хмыкнул.

Мне ничего не оставалось, как принять гостя по-светски, что было весьма трудно при голых ногах. Увидев спящего Бориса, Швецов замер на пороге.

— Он болеет. Грипп, — поспешила я разъяснить, чтобы избежать новых дурацких ухмылок.

Алексей Васильевич сразу повел себя как деловой человек. Он вызвал по сотовому знакомого врача, потом дал мне свой телефон, чтобы позвонить в Москву. Олька удивилась тому, что я в Коломне. Кажется, никто не заметил моего отсутствия. Только вот Ритка раскричалась, узнав, когда я собираюсь вернуться.

— Целую неделю?! Мамочка, а как же я?

Потом трубку взял Антон:

— Все будет в порядке, мам, не волнуйся. Я им устрою хорошую жизнь.

В трубке послышались возмущенные вопли девчонок, но я свернула разговор.

— Ну, все. Мне неудобно с чужого телефона говорить. Если будет возможность, то еще позвоню.

Швецов с уважением посмотрел на меня и спросил:

— Сколько же их у вас? Это дети?

— Да. Со мной осталось только трое. Старший живет отдельно. Можно я еще ему позвоню?

— Да, конечно.

Лешка на меня наорал:

— Мам, а что нам-то делать? У Насти занятия всю неделю, куда Аньку девать?

— А у тебя что?

— Я буду искать работу!

— Ищи. А пока посидишь с Аней. Ну, мне надо, Леш, тут человек тяжело болеет.

Лешка посопел в трубку и ответил:

— Ладно. Но только неделю!

Оставалось еще предупредить коллег и попросить о замене, что самое трудное и неприятное. Но и этот вопрос уладился удивительно легко. Раиса Сергеевна пообещала поменять лекции и перенести семинары. Свободна! В этот момент я представила себя Маргаритой, летящей над Москвой. Так редко мне удается испытать такое чувство свободы. Рай в шалаше на целую неделю! Только вот милый лежит с температурой сорок и надо принять гостя: он заслужил хороший прием. Извинившись, я прячусь за древним шкафом и переодеваюсь, наконец. Надо что-то поставить на стол, да и Зилова, коли вдруг есть захочет, кормить чем-то надо.

— Вы побудьте с ним немного, а я поищу дежурный магазин, — попросила я Швецова.

Тот спохватился:

— Нет-нет! Я должен был сам догадаться! Сидите дома, я скоро. Только скажите, что купить.

Мне было неловко: не люблю одалживаться. Однако список необходимых продуктов ему написала. В конце концов, это для его друга, а не для меня. Алексей Васильевич отбыл. Пока он отсутствовал, я разобралась с газовой плитой и поставила варить картошку, которую нашла в сенях, в мешке. Швецов выложил продукты, и я ахнула. Моя месячная зарплата была вбухана в них. Из пакета еще выглядывала вихрастая макушка ананаса.

Общими усилиями мы нарезали закуски и салаты, соорудили стол. Старались делать все тихо, чтобы не мешать Борису, но он несколько раз просыпался. Понаблюдав мирную картину нашего согласного труда, он пригрозил "Лёхе", что по выздоровлении оторвет ему голову. Когда все было готово, мы сели за стол и предложили Борису что-нибудь съесть. Он только пил чай с лимоном и отказался даже от ананаса и арбуза.

— Вы сами давайте, действуйте, — слабо махнул он рукой на стол.

Врач приехал, когда мы со Швецовым уже приняли шампанского и забыли о вызове. Он с удивлением обозрел наш пиршественный стол, но ничего не сказал. Осмотрев больного и прописав кучу ненужных лекарств, чтобы оправдать деньги, он ненадолго подсел к нам по просьбе Алексея Васильевича. Тот уже раздобыл коньячок и сам неплохо приложился, и врача угостил. Мне же хватило бокала шампанского. От усталости и голода я сразу опьянела, но старательно держала контроль над собой.

— А вообще, никаких лекарств не нужно, — доверительно сообщил доктор после коньяка. — Только теплое питье и за температурой следите. Отлежится и сам встанет. Главное — сон.

И он посмотрел на Бориса, спящего при ярком верхнем свете. Я бросилась к выключателю, а потом стала придумывать какой-нибудь ночник. Врач копошился в темноте в поисках своей куртки. Алексей Васильевич проводил его, уговаривая сесть в машину:

— Я мигом довезу вас!

Однако врач был не дурак и не пьяный, чтобы садиться с ним в машину. Не найдя никакой настольной лампы, я зажгла свечи, неизвестно откуда взявшиеся в кухонном столе. Вернувшись с улицы, Швецов издал выразительный возглас. Обстановка комнаты приобрела откровенно интимный вид. Убедившись, что Боря спит, Швецов подсел ко мне поближе, и разговор принял более доверительный характер.

Алесей Васильевич рассказал мне, как он нашел Бориса в поселке. Вагончик, казарменная чистота и совершенно опустошенный, без искры в глазах человек.

— Я долго не мог понять, что с ним. Думал, так переживает разрыв с женой и уход из семьи. Я-то ждал другого приема. Мы с Зиловым почти братаны. Зилов — это… — на лице седого, взрослого мужчины засияла нежная, мечтательная улыбка.

Прозвучало это совсем, как цитата из фильма Михалкова "Свой среди чужих, чужой среди своих": "Шилов — это….". У меня сразу появились вопросы:

— Может, так и есть? Он переживал разрыв?

Алексей Васильевич отмел мое слабое предположение:

— Нет. Я ведь навестил его семью. Дети о нем и думать забыли. Лариса же жаловалась, что Зилов совсем пропал. Говорила про его шашни с кем-то и что любовница выжала из него все деньги. Не похоже было, что здесь таится семейная драма. Знаете, кого Боря мне напомнил, когда я разговаривал с ним? Садовника Миллера, помните, из фильма про Мюнхаузена? Когда Барон Мюнхаузен стал садовником Миллером. Вот такой он был. Ест, смотрит мертво и никаких эмоций. Жуть. Я решил напоить его, иначе не прошибить было. Но вы, наверное, знаете, этот черт пьет и не пьянеет. Я сам уже в хлам, а ему хоть бы что. На следующий день только удалось вытянуть из него про встречу с одноклассницей. Он так это сказал, что я все понял. Стал уговаривать Борю уехать, перебраться ко мне, в Коломну. Обещал ему работу. Отнекивается. Поздно, говорит. Материт Москву и новую жизнь. Я уехал, но взял с него слово, что приедет хотя бы просто в гости. Уже и не надеялся, полгода прошло. Приехал.

Швецов оглянулся на спящего и посмотрел, как мать на первенца. Да, подумала я, такая мужская дружба, кажется, уходит в прошлое. Время наступило какое-то не дружественное. Теперь или компаньоны, или любовники. Не модно стало дружить. Молодежь сбивается в стаи, это тоже далеко от идеала дружества, а ведь именно в юности закладываются отношения на всю жизнь. Хотя, возможно, я несправедлива.

— У вас есть семья? — спросила я.

Мне трудно было представить Швецова главой семьи, столько в нем было мальчишеского, свободного. Может, это только казалось при свечах? Он ответил:

— Конечно. Жена и двое детей.

И тут же пошутил:

— Что, не гожусь такой?

Я не поддержала флирта, сразу переведя разговор в иную тональность:

— Давайте соберемся, когда Борис выздоровеет. Вы жену привезете, познакомимся, посидим, может, споем.

На стене висела гитара, я ее увидела сразу, как только в первый раз вошла в комнату, и очень порадовалась.

— Да, классная идея! Сто лет не слышал, как Борька поет. Он не забыл еще? — Швецов кивнул в сторону гитары.

— Надеюсь, что нет.

Было поздно, я засыпала на стуле. Для меня раннее вставание равносильно стихийному бедствию. А еще свежий воздух и движение доконали мой изношенный организм. Я еле разлепляла глаза и старалась не падать со стула. Однако Швецов, разгоряченный коньяком и свечами, не собирался уходить. Он стал вспоминать армейские годы, о том, как, находясь на боевом посту, впервые услышал, что Высоцкий умер. Боевой пост случился в афганской "командировке". Швецов стал мстить за смерть Высоцкого ни в чем не повинным душманам. Наверное, он привирал, как большинство мужчин, рассказывающих об армейской службе.

Я заметила, что мужчины всю жизнь вспоминают армию и могут говорить об этом бесконечно. Наверное, для них армия, как для женщины первые роды — своеобразный обряд инициации, испытание, которое определяет и воспитывает личность. Без того и другого ни мужчина, ни женщина не знают себя и не могут в полном смысле быть мужчиной и женщиной. Ну, это мои домыслы, основанные на собственных наблюдениях. Кто угодно с этим может и не согласиться.