Я с грустью вздохнула. Бьюсь об заклад, что великие оперные дивы вроде Марии Каллас не теряли драгоценное время за расшифровкой отчетов по маркетингу, зарабатывая на оплату квартиры. Иногда мне было просто необходимо чуть-чуть отдохнуть.

В занавешенном кружевным тюлем окне показалось личико мадам – морщинистое, как печеное яблоко. Я улыбнулась, подхватила стопку листов с нотами и выбралась из машины, стараясь не обращать внимания на тревожное урчание где-то в районе моего несчастного ненакормленного желудка.

Вторая смена. Никто не скажет, что я не страдаю ради искусства.

Постучала из вежливости и вошла в дом, где всегда жарко. Голосовые связки нужно держать в тепле, но я считаю, что девяносто градусов[8] – это все-таки слишком.

– Здравствуйте, мадам! С Новым годом!

Она появилась в арочном проеме, ведущем в гостиную, пока я снимала новое пальто фирмы «Лондон фог», подаренное мне Лайлом на Рождество. Вешая его в прихожей, я любовно разгладила рукав из красной шерсти. Лайл любит меня по-настоящему. Нам просто нужно поработать над достижением взаимопонимания, вот и все.

По крайней мере, я надеялась, что все именно так.

– Ха! Настоящий талант никогда не отдыхает, Брианна. Я не видела тебя шесть дней. Целых шесть дней! Надеюсь, твой голос не заржавел от длительного простоя. Ты ведь занималась все это время? Или нет? – Не дожидаясь ответа, мадам с неодобрением прищелкнула языком и метнулась в гостиную; ее длинное платье из черного шелка струилось как бы позади, словно не успевая за ней.

Лицо мадам все еще хранило следы ослепительной красоты, которой та обладала в свое время, и она вела себя как неувядаемая королева бала. Обычно ее манеры вызывали у меня улыбку, но в тот момент меня хватило лишь на усталый вздох.

– Скорее, дорогая. Начнем разминку.

Я проследовала за ней в гостиную, как обычно, ощущая прилив радости от встречи с видавшим виды роялем, подставка для нот уже стояла рядом. От непреодолимого желания петь по телу побежали мурашки, руки так и тянулись к нотным страницам. Мне почти не нужно было читать ноты – они были заучены наизусть несколько месяцев назад во время скрупулезной работы по переводу текста с итальянского на английский. Нельзя ощутить эмоции, заложенные в словах, которых не понимаешь.

«А если ты не чувствуешь музыки, Брианна, то и зрители ее не почувствуют. Ты канал, передающий эмоции, дорогая». За долгие годы работы с этой преподавательницей в моем сознании записалась звуковая дорожка под названием «Мудрость оперы. Наставления мадам Габриэллы».

Усмехнувшись, я решила немного размяться. Когда тело – твой инструмент, то нужно его разогреть. Я чувствовала напряжение, тяжелым грузом давившее на плечи и шею после целого рабочего дня, и по старалась расслабиться, подняв руки за голову и медленно, осторожно вращая шеей.

Мадам присела за пианино и поглядывала на меня, пробегаясь по клавишам тонкими пальчиками:

– Ты видела открытки, дорогая? Рене Флеминг прислала очень милую. А мой бесценный Лучано – вон ту, восхитительно красную. Хоть я прячусь в глуши и не пою больше, великие все равно не забывают меня. Я рассказывала, как работала с Марией Каллас?

Я сдержанно улыбнулась:

– Да, рассказывали.

Я любила мадам почти как родную мать, но иногда меня так и подмывало спросить, кто подхватывает упоминания о знаменитостях, которые беспрестанно срываются с ее губ. Впрочем, раздражало меня это, только когда я сильно уставала в офисе.

«Мадам столько дала мне, и самое малое, что я могу для нее сделать, – выслушать ее рассказы и воспоминания. Я молюсь о будущих триумфах, а ее удел – воспоминания, проигрываемые для призраков зрителей прошлого».

Возможно, круговые движения плечами помогут стряхнуть стресс и унылое настроение. По-видимому, за последние две недели я злоупотребляла яичным коктейлем и спела слишком много рождественских песен.

– Но я с удовольствием послушаю снова, если расскажете. Мария Каллас была приглашена поработать в «Метрополитен-опера», а вы…

Мадам фыркнула и махнула рукой:

– Забудь. Если ты уже слышала, я не собираюсь надоедать тебе. Готова к распевке? Нисходящую гамму, милая.

Не говоря больше ни слова, Габриэлла коснулась клавиши рояля, показывая, что недовольна мной и что мне пора начинать. Условный знак, передаваемый с помощью ноты «ре».

Я глубоко вдохнула и начала распеваться, подумав, что после следует извиниться. Хорошие девочки не обижают преподавателей по вокалу.

– Это было ужасно. Что ты сегодня ела? Ты вообще когда-нибудь спишь? А в праздники хоть чуть-чуть занималась?

Ссутулившись, я выдала заключительную ноту. Мадам не из тех, кто готов подсластить горькую пилюлю критики.

«Прекрасно. Если она укажет на подушку, я точно повернусь и уйду».

Мадам указала на подушку.

К сожалению, у меня не осталось сил на бурный протест. Но душа кипела ненавистью к этой идиотской подушке, которая буквально измывалась надо мной, демонстрируя отвратительно вышитый лозунг: «Если хочешь петь на круизном судне, не отнимай у меня драгоценное время».

Закрыв глаза, я вздохнула:

– Я не хочу петь на круизном судне, мадам. Пожалуйста, хватит с меня круизного судна. За семь лет занятий вы должны были узнать о моих намерениях. Может, перестанете все время показывать мне эту подушку? Пожалуйста! У меня сегодня был очень длинный, трудный день.

Мадам встала из-за рояля и начала расхаживать по комнате, размахивая руками.

– Ничего не хочу слышать о твоих трудных днях. Руководство «Метрополитен-опера» ничего не захочет слышать о твоих трудных днях. В «Сиэтл-опера» никого не будет интересовать, насколько тяжелый у тебя выдался день. Для тебя не должно быть ничего важнее искусства. Если позволишь своей жалкой работе стать препятствием на пути к мечте, значит, ты не заслуживаешь большего, чем место певицы на круизном судне. Я приду в порт, помашу тебе рукой и подарю на память подушку. Будешь блистать в лучах славы, исполняя песни под караоке на «Корабле любви», а я умру в одиночестве, облаченная в покровы стыда – из-за того, что бесцельно потратила лучшие годы жизни на воспитание круизной певички.

Она упала на парчовый диван и театрально закрыла лицо рукой.

В такие минуты мадам смахивала на женщину, чей портрет был в словаре, рядом со словом «истеричка». Я знала это и успела привыкнуть, но почему-то так и не научилась видеть смешное в подобном сходстве и все еще вздрагивала при словах «круизное судно», втайне допуская ее правоту. Не исключено, что все это время я обманывала себя и у меня нет качеств, необходимых для успеха. Может, лучше просто выйти замуж за Лайла и петь малышам колыбельные?

Я открыла рот, чтобы высказать свои мысли, но почему-то не смогла облечь их в слова. Возможно, мои перегруженные, перетренированные голосовые связки просто не были готовы произнести их. То, что вырвалось у меня, удивило нас обеих:

– Это же телевидение.

Мадам убрала руку с лица и украдкой бросила взгляд на меня:

– Что ты имеешь в виду, дорогая? Причем здесь теле видение?

– «Корабль любви». Это вымышленный корабль из телесериала. Я смотрела его с мамой, когда была маленькой. Она хотела, чтобы я выросла похожей на Джулию, руководительницу круиза. Джулия была хорошей, положительной героиней. Это выдуманный корабль, и я не собираюсь быть певицей на круизном судне. Я стараюсь изо всех сил, и я обожаю вас, но перестаньте постоянно меня запугивать, очень прошу. Пожалуйста.

На мгновение ее взгляд подобрел; а может, мне просто показалось. Я все еще продолжала верить, что под показной суровостью эта женщина скрывает доброту, любовь и участие.

По крайней мере, продолжала на это надеяться.

– Брианна, ты не понимаешь самого главного: ты сегодня никуда не годилась. Ты даже брала не все ноты. У тебя напряжены спина и плечи, и ты ни разу не взяла верхнее фа. Кто из певиц с колоратурным сопрано может не взять верхнее фа? Джоан Сазерленд? А может, Кэтлин Бэттл?

Я пыталась ответить, но она подняла руку, призывая молчать.

– Я приказываю тебе дышать – и ты дышишь грудью. Или, может, горлом. Что это такое? Нужно дышать влагалищем, дорогая. Ты знаешь это. Знаешь, что воздух должен проходить по всему телу. У тебя нет оправданий, ты даже не рожала. И где сегодня была твоя лобково-копчиковая мышца? У нее тоже выходной?

Я не знала, как ответить. Однажды сказала мадам, что иногда мое влагалище не хочет дышать, так она вышвырнула меня на улицу и целую неделю отказывалась со мной разговаривать. Во всем, что касается оперы, чувство юмора у моей ненаглядной учительницы напрочь отсутствует. К счастью, мадам не стала дожидаться ответа, а продолжала говорить, будто выплевывая слова:

– Твоя шея – сосуд. Ты знаешь это, но сегодня пела шеей. Я даже не хочу говорить о передаче эмоций. Эмоции? Ха! Да ты пела Пуччини, будто зачитывала наизусть перечень товаров бакалейной лавки. «Chi il bel sogno di Doretto» – это страстная песня, где речь идет о любви, утрате, осмыслении жизненных ценностей. А не о беконе, молоке и хозяйственном мыле.

Я решила, что сейчас неподходящий момент напоминать мадам, как однажды она заставила меня исполнять арию, где нужно было рыдать об утрате любимого стола. Точно. Именно стола.

(Я отнюдь не шучу, именно поэтому обычные люди считают, что в опере все сумасшедшие. Некоторые авторы, без сомнения, напивались дешевым итальянским вином, когда сочиняли слова.)

Спасибо усталости, притуплявшей боль от ее слов. Я заговорила так тихо, что она не сразу меня услышала:

– Может, вы и правы.

– Что?

– Я говорю, может, вы и правы. Может, я зря все эти годы отнимаю у вас время. Наверное, мне стоит залезть в Интернет и побольше узнать о круизных лайнерах. Как вы думаете, если я устроюсь в круиз «Диснея», мне позволят петь, нарядившись персонажем мультфильма? – Я покачала головой, признавая поражение, и направилась в прихожую за пальто.