Алисия Холлидей - Хорошие девочки получают все

«Да, да, приятель, я все вижу. Уж я-то знаю твое спокойное отношение к моей персоне. Я ведь та, кого ты тискал в конференц-зале, разве не помнишь?»

Пытаясь быть как можно более безразличной и даже хамоватой, думая об этом, добиваюсь лишь того, что краснею, так что мою стратегию не назовешь успешной. И это жутко меня раздражает. А также то, как аппетитно он смотрится в черных брюках и белой в серую полоску рубашке с закатанными рукавами.

– Послушай, что я скажу. За последний месяц несколько человек, не знавших о пари, назвали меня хорошим человеком. И моя маленькая ложь не имеет значения, потому что я говорила неправду для их же блага. А если ты спасаешь кому-то жизнь, это тоже должно считаться… И наконец, отказаться от концерта – большая жертва, так что, даже если я не буду использовать свою почетную сестру или ее мать, этот случай должен обязательно пойти в счет. – Изрядно запыхавшись, замолкаю.

Во время моего сбивчивого монолога Бэннинг распрямляется, встает из кресла, выходит из-за стола, приваливается к нему и складывает на груди руки.

– Позволь поинтересоваться – о чем, черт побери, ты вообще толкуешь?

– О пари. Я победила. Ты проиграл. И покончим с этим. – Поворачиваюсь и берусь за дверную ручку.

– Не так быстро, Грин, – произносит он.

Я опять оборачиваюсь – можно сказать, заставляю себя это сделать.

– Что? Я еду в Италию и остаюсь на работе. Я взяла новых сотрудников, которые действительно занимаются делом и не зря получают зарплату. Отдел маркетинга ни когда еще не приносил столько пользы, и меня даже назвали хорошей. Не один человек, а несколько. Значит, ты меня не увольняешь, и я еду в Италию. Все, конец.

– Не совсем, – отвечает он, улыбаясь мне. Неторопливой, таящей опасность улыбкой. Он будто говорит: «Я хочу видеть тебя обнаженной».

А может, у меня просто разыгралось воображение. Я вздрагиваю.

– Что еще? Ты все равно собираешься меня уволить? Для этого и собирал совет директоров?

Бэннинг делает шаг ко мне.

– Нет, не угадала. Я о публичном извинении. Когда и где?

– Что? – Не сразу понимаю, о чем речь.

Ах да! Публичное извинение, потребованное мной при заключении треклятого пари.

– А, ты об этом… Ладно, забудь. Наплевать. Я просто хотела, чтобы ты понял.

Я вновь порываюсь уйти, но он кончиками пальцев ловит меня за запястье.

– Кирби, я тоже хотел лишь одного: чтобы ты сама поняла, какой ты хороший человек. Я всегда это знал, но ты отпугивала подчиненных и всех вокруг своими колючими шипами. Ты хоть сама понимаешь это?

Моим первым желанием было поспорить насчет «колючих шипов», но сладкая дрожь, разливавшаяся по телу, начиная с запястья, которого он касался, сделала меня неспособной к трезвому мышлению. Почти.

«Никаких романов с начальником, никаких романов с начальником…»

– Если отвечу «да», то получу отпуск? – Поднимаю голову и смотрю Бэннингу прямо в глаза; он так близко, что я ощущаю его дыхание на своем лице.

– Если ответишь «да» – получишь меня, – заявляет он, а я едва успеваю осознать, что это самая наглая фраза, которую я слышала в своей жизни, – и тут он целует меня.

Бэннинг целует меня, и тот же жар, те же лед и пламя, что я чувствовала до этого, охватывают меня. Но этого мало, я хочу большего и запускаю руки в эти восхитительные волосы, притягиваю его к себе… Мне так хорошо, так замечательно… И вдруг открывается дверь.

– С ума сойти! – раздается изумленный голос его ручного грифа… то есть секретаря.

Я отстраняюсь от Бэннинга и в оцепенении смотрю на нее.

Она таращится на нас – губы поджаты, глаза возбужденно блестят в предвкушении сплетен. Моя душа уходит в пятки. Столько лет работать – и в одночасье разрушить все, дав окружающим возможность думать, что я продвигаюсь по карьерной лестнице исключительно через постель.

– Вон отсюда! – грубо, хрипловатым голосом произносит Бэннинг, но уже слишком поздно.

Я наблюдаю, как за ней закрывается дверь, и будто слышу, как с грохотом рушится моя карьера, затем руки медленно сжимаются в кулаки и возникает желание по чему-нибудь стукнуть.

– Как ты мог?! – Я в дикой ярости.

Если бы взгляд мог обжигать, Бэннинг превратился бы в пепел.

– Как ты мог так унизить меня? Ты разве не понимаешь, что теперь будет? – Отхожу, сжимая и разжимая кулаки и пытаясь сдержать слезы. – Эта стервятница уже включила линию экстренной связи и сообщает всем и каждому, как Кирби Грин проложила себе путь наверх. Завтра я стану всеобщим посмешищем, а к началу следующей недели полностью потеряю авторитет. Ты подсидел меня самым подлым образом, Стюарт!

– Кирби, я не хотел… дверь ведь была закрыта… что значит – подсидел? Ты ведь тоже меня целовала! – Он потрясен до глубины души.

Горько усмехаюсь:

– Да, конечно. Но ты ведь большой начальник. Поэтому насмешки достанутся только мне. Большое спасибо. Если я не подам на тебя в суд за сексуальное домогательство, все будут считать меня шлюхой, которая пыталась продвинуться, предложив себя шефу. Понимаешь?

Бэннинг раскрывает рот.

– В суд? Ты подашь на меня в суд? О черт! – Он откидывает со лба волосы. – Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

Я резко толкаю дверь, останавливаюсь и оглядываюсь на него:

– Может, стоило подумать об этом раньше?.. И уверенно шагаю мимо стола секретарши, мучительно ощущая на себе ее алчный взгляд и слыша, как мне вслед несется ехидный смех. Очень хочется убежать, но я не позволяю себе ускорить шаг.

История повторяется: опять все смеются над Кирби.

Войдя в свой кабинет, я очень аккуратно закрываю дверь. Затем прислоняюсь к ней и медленно сползаю вниз, пока не оказываюсь на полу.

Столько лет упорного труда – и вот мне как будто опять тринадцать! Я не могу. Не буду. Придется уволиться.

И знаете, что хуже всего? Этот поцелуй обещал быть началом чего-то большего, но стал концом.

Какой-то безумный день.

Я поднимала по лестнице, ведущей к моей квартире, свою усталую задницу и пакеты с продуктами, размышляя, насколько дороже будет снять квартиру в доме с работающим лифтом. При этом меня грызло чувство вины за отмену вечернего занятия с мадам. Она так ревностно защищала меня перед Ренатой, и мы еще долго разговаривали после того, как эта злобная свиноматка – то есть певица-сопрано – обиженно удалилась. Но в тот вечер мне очень не хотелось ехать туда и обратно под ледяным дождем.

К тому же я совсем вымоталась на работе. У Кирби какие-то странные отношения с неким садомазохистом по имени Стив, продающим горы мяса или еще какой-то жутковатый товар. А затем Злобная Стервятница запустила сплетню, будто Кирби и мистер Стюарт целовались в его кабинете.

Какая несусветная чушь! Он, наверное, по-своему привлекателен, в стиле «я очень важный и очень страшный и могу раздавить тебя, как козявку», но представить их с Кирби вместе? Быть такого не может! Я видела их рядом – она с трудом выносила его присутствие.

Может, это сексуальное напряжение, как в книжках, которые любит читать моя мама. «Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу, давай займемся сексом». Нет, Кирби слишком умна для такого. К тому же мистер Стюарт не носит ни набедренной повязки, ни шотландских доспехов. Насколько я знаю. Я вставила ключ в замок и хихикнула, представив, как мистер Стюарт является в набедренной повязке на ближайшее заседание совета директоров. Хотя в такой компании, как «Кей и кей», все, наверное, просто решили бы, что он демонстрирует модель из новой осенней коллекции. Толкнула дверь, продолжая посмеиваться и, если уж быть до конца откровенной, стараясь избавиться от возникшего перед моим мысленным взором Джейми в набедренной повязке. И тут кто-то открыл дверь изнутри.

Лайл. Опять. Даже не в форме, а в джинсах и старой футболке с надписью «Морская пехота».

Эх, не придется мне поужинать, как планировала, – съев прямо из пакета пончик с шоколадной стружкой.

Я тихонько вздохнула и улыбнулась ему:

– Привет, милый. Э-э… я думала – ты сегодня работаешь.

– Должен был, но нам нужно поговорить.

Я заулыбалась еще лучезарнее:

– Ой, надо же! Как все серьезно! Я-то думала, что это женщины обожают разговоры. Поверь, сегодня я вполне могу обойтись без них. Можем просто посидеть перед телевизором и пожевать что-нибудь вкусненькое. – И прошла мимо Лайла, заметив, что он даже не попытался поцеловать меня.

«Это плохо. Впрочем, разве у него есть повод сердиться? Но ведь именно он доставал меня у своей матери разговорами о детях и «Кей и кей». Именно он никогда не заступается за меня перед Элинор. Кажется, у нас серьезные проблемы».

– Бри, у нас серьезные проблемы. Как только я пытаюсь заговорить о свадьбе, ты уходишь от темы. Ты что – не хочешь выходить за меня?

По-видимому, разговор все же назрел. Прямо здесь и сейчас, и произойдет неизбежно.

Я поставила пакеты на стол и стала вытаскивать из них все, что требовало немедленной отправки в холодильник. Тесто для печенья, молоко и йогурт – проверка завершена. Собрав в охапку «продукты первой необходимости», как я их люблю называть, направилась в кухню, пытаясь тянуть время.

– Бри!

Опять вздохнув, сунула несчастное тесто в почти пустой холодильник и прихватила две бутылки минеральной воды. Я не собиралась предлагать Лайлу пиво в такой момент.

Устраиваясь за столом напротив него, молча протянула воду, открыла свою бутылку и долго пила. Затем мы оба заговорили одновременно:

– Лайл…

– Бри…

– Ты первый, – произнесла я.

– Нет, ты, – сказал он.

Я убрала с лица волосы и сделала глубокий вдох.

– Ладно, дело вот в чем. Я люблю тебя и хочу быть с тобой. – Лайл хотел что-то возразить, но я подняла руку, останавливая его: – Ты хотел поговорить, тогда дай мне закончить. Я даже думаю, что хочу за тебя замуж, хотя мне было бы приятно, если бы ты хоть время от времени принимал мою сторону при спорах с твоей мамой. Ты хороший человек, Лайл. Но как только началась вся эта эпопея со свадьбой, ты стал давить на меня. – Я выпила еще воды и продолжила: – Сильно давить. Мы ведь собирались пожениться осенью, помнишь? Или даже подождать до следующей весны. Но теперь ты хочешь устроить свадьбу как можно раньше, через какие-то пару недель после прослушивания, к которому я готовилась несколько лет. Зачем? Почему мы не можем вернуться к первоначальным планам?