Алисия Холлидей - Хорошие девочки получают все

Я пыталась отстраниться, но он ухватил меня за руки:

– Бри, разве это справедливо? Такой ты видишь нашу семейную жизнь? Хочешь отказаться от возможности стать матерью или отложить ее на неопределенный срок ради мечты, которая скорее всего никогда не сбудется?

Вот, значит, как. Наконец все ясно. Лайл абсолютно не верит в мой успех. Больнее всего, что он высказал это вслух.

– Вот через шесть недель и увидим. Я приняла предложение прослушивания в «Сиэтл-опера». Если провалюсь, вернемся к нашему разговору.

Он хотел еще что-то добавить, но с меня уже было достаточно.

– Нет. Довольно, Лайл. Раз ты не веришь, что у меня есть хоть какой-то шанс, значит, можешь не беспокоиться. А теперь мне необходимо хоть немного поспать. Пожалуйста, уходи.

Ошарашенный Лайл встал и сунул руки в карманы.

– Ты серьезно? Пойдешь на прослушивание, забросив подготовку к свадьбе? А я должен просто сидеть и ждать, чем дело кончится? Это что, ультиматум, Бри? Должен предупредить – я не собираюсь такое терпеть.

Я тоже встала и попыталась рассердиться как следует, но почему-то меня хватило лишь на печаль.

– Почему все всегда должно быть так, как ты хочешь? Впрочем, поступай, как знаешь. Но я пойду на прослушивание. И если меня примут, то соглашусь. Так что нам придется как-то жить с этим.

Зазвонил телефон. Я взглянула на определитель номера.

– Это мама, Лайл, и придется с ней пообщаться, пока она не прислала за мной спецотряд полиции. Поговорим потом, ладно?

Взяла трубку и опустилась на диван, не глядя на Лайла. Бормоча маме что-то успокоительное, услышала его шаги и звук открывшейся и закрывшейся входной двери. Слезы заструились по моим щекам.

Быть помолвленной оказалось совсем не так приятно, как я предполагала.

– Нет, мама, я не больна. Знаю, у меня странный голос – просто аллергия или что-то вроде того. Нет, не нужно посылать папу в аптеку. Ничего серьезного. На улице сыро и холодно – тебя не беспокоит артрит?

Отвлекшись на обсуждение собственных проблем со здоровьем, мама забыла расспросить меня, как прошла неделя. Зажав трубку между плечом и ухом, я убрала со стола посуду из-под мороженого, слушая, как она радостно щебечет обо всем на свете и ни о чем. Глядя на вазочку с растаявшим «Роки роуд», хотела придумать какую-нибудь выразительную метафору, сравнив жизнь с кусочками зефира и шоколадной крошкой.

Нет. Ничего не пришло в голову.

Щелкнув выключателем мусоромолки, подумала: почему я не могу жить полной жизнью, как Кирби? В тот самый миг она, наверное, наслаждается обществом одного из множества красивых, богатых и чутких мужчин, с которыми назначала свидания прошлым вечером в клубе знакомств.

Одним достается все, а другим…

Если фортуна не прекратит отворачиваться от меня, дело закончится моей смертью. Вглядываясь в экран компьютерного монитора, пытаюсь понять, как вещь, за которую я всего три месяца назад выложила четыреста долларов, могла умереть столь ужасной скоропостижной смертью.

Черт! Почему я не могу жить яркой жизнью, как Джули у себя в Голливуде, или Бри, которая, наверное, сейчас поет где-нибудь? Интересно, она знакома с Джерардом Батлером? Все-таки в шотландском акценте есть что-то, а как хорош он был в «Призраке оперы»…

Вздыхаю, сетуя на несправедливость жизни, и подчиняюсь необходимости мчаться в офис, чтобы закончить работу над шестью проектами, взятыми на дом на выходные.

Роюсь в комоде в поисках свитера (не собираюсь наряжаться, отправляясь на работу в субботний день, – вряд ли там еще кто-то будет), и тут звонит телефон. Раздумываю – не проигнорировать ли его, чтобы не выливать на окружающих свое раздражение, но на всякий случай подхожу проверить определитель номера.

Том Верной? Обожаю отца Джули, но не понимаю, с чего он решил позвонить. Снимаю трубку:

– Том? Это вы?

– Да, Кирби. Как поживает моя любимая вторая дочка? – Я обожаю родителей Джули и в детстве проводила гораздо больше времени с ними, чем с собственными родителями.

Оба известные писатели, но у них всегда хватало времени поддерживать мои подростковые писательские амбиции. Содрогаюсь при воспоминании о поистине жутких стихах, которые им приходилось читать.

– Лучше всех! Очень рада вас слышать. А как у вас дела? Как поживает невеста? Уже назначили дату свадьбы? – По словам Джули, последней любовнице отца – Эмбер, ставшей теперь его невестой, лет было эдак… двенадцать.

Но Том счастлив, так что мы решили относиться к ней благосклонно.

(На заметку, может, хоть Эмбер сочтет меня милой?) В его голосе появляются нотки раздражения.

– Нет, нет. Мы… э-э… думаем над этим. Тебе привет от Эмбер. Но я звоню по другой причине. Не хочу задерживать, так что перейду прямо к делу. Мне понравился твой рассказ, и я бы почитал еще что-нибудь. Мой агент полагает, что это самое оригинальное произведение из того, что она видела за последнее время, и хочет, чтобы ты написала полновесный роман.

Я кидаюсь на кровать, точнее, в сторону кровати, но безнадежно промахиваюсь и падаю на пол и неподвижно лежу, уставившись на телефон.

– Кирби? Ты меня слышишь?

– Да, то есть нет, то есть… что? Что вы… Какой рассказ? О чем это вы? И почему мне кажется, что первым пунктом в списке моих дел на сегодня должно быть «убить Джули»?

– Твой рассказ – впрочем, по объему он тянет скорее на новеллу, – «Возвращение стервы». Он потрясающий! Обычно я не увлекаюсь книгами подобного рода, но все же хороший рассказ есть хороший рассказ. Цепляет с первой страницы. – Он издает тихий смешок. – Кто бы мог подумать, что ты станешь великолепной писательницей, особенно после дрянных стихов, которые ты нас заставляла читать, учась в старших классах?

Охаю и чувствую, как пылает лицо.

– Мистер Верной, то есть Том, вы же отец. Вы не мог ли признаться в том, что считаете мои стихи полным дерьмом. Тогда вы говорили, что я подаю надежды.

Том принимает более серьезный тон.

– Правильно, Кирби. Ты была подростком с… скажем так, со сложной ситуацией в семье, и в то же время – очень умным, но трудным ребенком, лучшей подругой моей дочери. Мы с Сильвией скорее дали бы отрезать себе языки, чем сказали тебе, что твоя поэзия – глупая писанина человека, зацикленного на самом себе. Но ты ведь была подростком! Естественно, что стихи были эгоцентричными, касались твоих переживаний – такими они и должны были быть. – Он смеется. – Проблемы начинаются, когда писатели не могут перерасти это. В таких случаях мой агент говорит, что подобные опусы заставят ее поседеть раньше времени.

Я хорошо помню его агента. Это единственная бизнес-леди, сумевшая вселить страх даже в меня. Но она помогла Тому попасть в обзор «Нью-Йорк таймсе», и теперь у него на счету бог знает сколько миллионов долларов, по его книге снимают фильм. Так что литературному агенту, наверное, полезно быть хищником.

– Но каким образом? Конечно, это сделала Джули, приговоренная мной к смерти, – но когда? Она обещала никому не показывать этот рассказ. – Поверить не могу, что Джули провернула такое за моей спиной, ух, она у меня получит…

– Радуйся, что все-таки показала. Вопреки нашим с Сильвией надеждам Джули никогда не станет писательницей. Но она феноменальный читатель и сразу поняла – в этом рассказе что-то есть. И еще она точно знала: ты ни когда не пришлешь его мне. Так что перестань ныть, давай лучше выясним, что еще ты прячешь у себя под кроватью. Дитя мое, у тебя превосходный стиль!

Вскарабкиваюсь на кровать, продолжая пребывать в шоке. Том Верной, чья книга находится в верхних строках рейтинга бестселлеров «Нью-Йорк тайме», и его агент – одна из влиятельнейших персон в издательском мире – полагают, что у меня превосходный стиль.

Сегодня мне улыбнулась удача.

– Тебе везет, Кирби Грин! Я здесь и готов оказать тебе любую помощь, – произносит Бэннинг.

Неужели я вижу сон?

Встряхиваю головой и протираю глаза; Мои мозговые клетки, должно быть, поджарились за шесть часов, проведенных в офисе в попытках то поработать над маркетинговыми планами, то отвязаться от навязчивых размышлений о новом романе, который я хочу написать, чтобы послать Тому и его агенту. Невозможно, чтобы мой босс стоял в дверях моего кабинета в потрепанных джинсах с толстовкой и предлагал «любую помощь»!

Прекращаю тереть глаза и украдкой бросаю взгляд. Это действительно он. Вопиюще странная ситуация.

– Что ты сказал? Какую помощь? Нашей фирме необходима помощь?

Он ухмыляется, продолжая смотреть на меня:

– Да нет же, Кирби, просто я хотел узнать, успеваешь ли ты. И еще: могу ли я пригласить тебя на огромную, на полненную всякой всячиной пиццу, которую только что отобрал в фойе у разносчика?

– Думаю, не стоит… ты сказал «пицца»? Надеюсь, в ней нет лука? Или ананасов? Фрукты совершенно не идут к пицце.

– На вопрос о луке отвечу «есть», а вот ананасов нет, хоть время от времени я и бываю замечен в поедании странного блюда, именуемого «пицца по-гавайски». Но готов с радостью выбрать лук из твоей половины, если избавишь меня от необходимости есть в одиночку. – Бэннинг опять улыбается, и я в сотый раз удивляюсь – почему этот парень до сих пор не женат?

Он же настоящий красавец, просто обжигающий сексапильностью.

Ах да. Наверное, ему мешает деспотический, властный характер. Как и мне?

– Спасибо, я могу сама выбрать лук. Неизвестно, когда последний раз ты мыл руки. Я даже сгоняю за содовой.

«Ой-ой-ой! Никакого флирта, никакого флирта. Не забывай – с этим человеком у тебя пари, от которого зависит твоя жизнь».

(Если вам интересно – у меня огромный талант игнорировать то, что говорит голос здравого смысла, совести и/или другие спутники образа мыслей скучных взрослых людей.)

Бэннинг открывает дверь пошире и делает приглашающий жест: