Саша нежно подтолкнул меня к двери. Это было только их с матерью дело, и он предпочитал остаться один, потому что оно было очень страшным и личным.

Проигранное сражение было отмечено на кухне рядом полупустых чашек кофе. Та, что стояла около телефона, была полна и символизировала момент поражения.

— Чай и кофе настолько непривлекательны на вид, — говорила Мэг. — Не понимаю, как люди их пьют.

Вино и коньяк она сравнивала с рубинами и топазами, когда случалось поговорить на эту тему. С моей страстью к вину, я не могла с ней не согласиться.

— Ненавижу тебя за то, что ты умеешь вовремя остановиться, — бросила мне однажды Мэг.

Я собрала чашки и перемыла их, тщательно оттирая застывшие разводы коричневой пены. Мег не только омрачила все важные моменты жизни сына, она внушила ему страх, что в один прекрасный день он станет похож на нее.

Я оторвалась от раковины, в сумерках за окном вдоль цветочной клумбы бесшумно скользила лиса. Она была худее, чем лондонские лисы. Говорят, что лисы являются самыми безопасными животными в городе, но мне было любопытно, сохранили ли они генетическую память. Помнят ли они запах кукурузы в разгар лета? Аромат скошенной травы?

Уилл уже лежал в постели, и я скользнула к нему.

— Она… она в порядке?

— Спит.

— Что случилось, как ты думаешь?

Я отчиталась:

— Ей позвонил Роб и хотел поговорить о деньгах, но я подозреваю, что это как-то связано с нашей годовщиной.

Мы обсуждали это некоторое время. Уилл почесал затылок.

— Думаю, я бы много отдал, чтобы Мэг была спокойна и счастлива. — он повернулся ко мне. — она за многое должна благодарить тебя, Фанни. И я тоже.

Мои чувства к Мэг могли быть двойственными, но благодарность Уилла, конечно, была приятна.

Он беспокойно заерзал.

— Как думаешь, Фанни? — спросил он. — Может быть, организовать для нее дополнительную помощь? Может быть, тебе удастся это сделать?

— Я могла бы, но было бы лучше, если бы ты просто поговорил с ней. Может быть, ей нужно твое внимание?

Он задумался.

— У меня сейчас совсем нет времени. Но я постараюсь, когда смогу. Обещаю.

Глава 2

Ровно в 8:00 понедельника внизу загудел телефон на второй линии, зарезервированной для избирателей. В этом не было ничего необычного.

— Ты ответишь? — голос Уилла был сонным. Он повернулся в кровати и потянул на себя пуховое одеяло. Прощай, сон. Он проделал это довольно ловко.

Я натянула джинсы, но еще не готова была выпорхнуть на подмостки. Утренний холод освежил мое лицо, когда я спускалась вниз. От меня требовалось не мало жертв, но общение с избирателями, пока я не была одета и умыта, не являлось приоритетом.

— Миссис Сэвидж… — знакомый голос.

— Хэлло, мистер Такер. Откуда вы звоните?

— С небесного свода номер девять.

Мистер Такер менял свое место пребывания в соответствии с лекарствами, которые принимал в настоящее время.

— Мистер Такер, вы один?

— Я никогда не бываю один, миссис Сэвидж. Но я хочу пожаловаться на недостаток ангельского терпения в Ставингтоне.

Жалоба оказалась довольно необычной.

— Мистер Такер, вы помните, мы обсуждали это на прошлой неделе? — голос на заднем плане призвал мистера Такера положить трубку и подойти. — До свидания, мистер Такер, приятно было с вами пообщаться.

Мистер Такер проживал на своей собственной планете, но, как утверждал Уилл, для голосования нужны голоса.

— Ты рассчитываешь, что персонал, заботящийся о мистере Такере, проголосует за тебя, — сказал я. — «Мистер Сэвидж такой хороший человек… он никогда не бывает слишком занят, чтобы…»

— Вот именно. Во всяком случае, депутат парламента должен выслушать каждого избирателя, даже если он не в своем уме, — заметил он.

— Ну, что ж, это проливает новый свет на Парламент, — согласилась я.

На полу в холле были расставлены моющие средства, что указывало на приход Малики. Малика была моим ангелом-хранителем, и другие жены — и особенно жены друзей Уилла — ненавидели меня из-за нее. Я нахожу в этом некоторый смысл. Можно завидовать красоте или уму другой женщины, но настоящую ненависть порождает только сияющая чистота ее дома. Не имея ничего общего с арабскими завоевателями, о которых напоминало ее имя, Малика была боснийской беженкой, позвонила на «горячую линию» Уилла и попросила работу. Уилл имел привычку делегировать подобные вопросы мне, что и сделал в очередной раз. Миссис Сэвидж, у меня две дочери и четыре внука, как я могу их прокормить? Что я могла ответить?

В первую неделю работы она разбила две китайских фарфоровых статуэтки и пролила отбеливатель на ковер. Темно-синее поле теперь было украшено тремя почти идеально ровными белыми кругами.

— Рассматривай их в качестве символов, — предложила я Уиллу, — нашей толерантности.

Ему не помешает иметь перед глазами напоминание, чем на практике может обернуться политическая теория. Другое дело Малика: она делала свое дело, полностью отдавая все силы моему дому, и вот уже в течение десяти лет появлялась дважды в неделю, чтобы разобрать груду белья, удалить налет извести с кафеля и кранов в ванной, пыль с подоконников и странные потеки, которые необъяснимым образом появлялись в холодильнике. Когда грязь, беспорядок и разногласия заполняли комнаты, словно болотный газ или чума, Малика бестрепетной рукой наводила порядок в семейном хаосе, освобождая пространство для свежего воздуха. «Теперь все чисто, — говорила она. — Хорошо».

Пробравшись между емкостями с отбеливателем, полиролью и тряпками я вычислила ее местонахождение на кухне, где она стояла на коленях, засунув голову в духовку — позиция, малоподходящая для жены политика (для любой жены, пожалуй), время от времени делясь своими выводами.

— Это плохо, миссис Сэвидж. — ее голос звучал приглушенно. — Очень плохо.

Она имела ввиду только духовку, но это замечание могло стать девизом сегодняшнего утра.

Я вскипятила чайник и поджарила тосты.

— Давайте перекусим, Малика.

Она привела себя в вертикальное положение и села. Я налила ей кофе и передала два толстых ломтя хлеба: я знала, что она экономит на себе, чтобы остальные члены семьи питались лучше. «Tengo familia»,[3] как говорил мой отец-итальянец. «Заботься о семье, Франческа. Мы можем быть грешниками и неудачниками, но это в наших силах». Мой отец и Малика отлично друг друга поняли бы. Не то, чтобы Малика говорила об этом — она стыдилась своего неопределенного положения и очень тосковала по дому.

— Есть новости от вашего мужа?

Петр остался воевать в Боснии. Или, по крайней мере, охранять дом семьи. Не то, чтобы Малика жаждала воссоединения. «Пуфф человек очень плохо. — тем не менее, о разводе и речи не было. — он есть мой муж. Финиш».

Она ела третий тост, когда появился свежий и сияющий Уилл. Он выглядел, как только что отчеканенная монета, и был готов решать новые задачи… теоретические, во всяком случае. Малика сунула последний кусок тоста в рот и вскочила на ноги.

— Морнинг, мистер Сэвидж. Я займусь делами.

Уилл сумел достичь многого, но потерпел неудачу в своей попытке уговорить Малику называть его Уиллом. «Мистер Сэвидж» царапал его слух, и он чувствовал себя неловко. По крайне мере, он так говорил.

Он быстро и ловко расправился с завтраком, и просмотрел свои бумаги. Потом мы провели окончательную сверку наших расписаний. Конечно, он был полностью загружен.

— Не могла бы ты организовать напитки для конференции министров финансов Европы и Содружества на семнадцатое? — спросил он. — А на двадцать первое ужин для тех же людей. В более узком кругу и более домашний. Я рассчитываю на тебя, Фанни.

Я перевернула страницу. По многим причинам эта конференция была нам важна, не в последнюю очередь потому, что Уилл был зачинщиком спорной инициативы о введении налога на владельцев двух и более автомобилей в семье. Естественно, все встретили ее в штыки: автомобильное лобби, сельские жители, продавцы и любой другой, кто не хотел пересаживаться на общественный транспорт. Но Уилл верил в эту идею, потому что, как он объяснил, будет правильно обложить налогом тех, чей уровень жизни позволял им иметь вторую машину.

— Мы подадим пример всему миру, — заявил он. — Мы должны сделать это.

Я остановила палец на семнадцатом.

— У меня с утра горячая линия с бездомными. Позже, если трафик позволит, я могу прыгнуть в нашу вторую машину и заняться напитками.

Уилл старался не улыбаться.

— Не дурно. Возьмешь на себя Антонио Паскуале? Очаруй его своим блистательным итальянским. Мне нужно быть уверенным, что он займет нашу сторону. Ты будешь вести машину аккуратно?

— Уилл, посмотри на меня. Что ты видишь?

Он наклонился и обхватил пальцами мой подбородок.

— Тебя, конечно. — у него было очень деловое выражение лица, но взгляд смягчился, и я, как всегда, растаяла.

А что видела я? Его волосы были короче, чем в нашу первую встречу, но стрижка ему шла намного больше. Его рот был твердо сжат, его талия теперь… нет, не буду вдаваться в подробности. В его темных глазах временами еще проскакивало выражение уязвимости и наивного идеализма, но он был достаточно осторожен, чтобы показывать его только тем, кого любил.

Почти как я.

— Как долго ты собираешься держать меня на поводке? — он пришел в легкое замешательство. — Я сама разберусь, что мне делать.

— Да, но… Я хочу быть уверен, что мы до конца понимаем друг друга.

Он убрал руку и пустился в объяснения, почему налоговые схемы, чтобы быть справедливыми, должны стать сложнее.

Я слушала, как много раз прежде. С одной стороны, Уилл был прав: это должно было пойти на пользу окружающей среде и принести больше денег на полезные проекты. С другой стороны, простые семьи почувствуют дополнительный гнет, вырастут очереди на автобусы, часть рабочих мест в автомобилестроительной отрасли может оказаться под угрозой. Улыбка Уилла превратилась в оскал профессионального полемиста, его голос то затихал, то усиливался, подчеркивал паузой ключевые тезисы, внятно и четко произносил обдуманные доводы. Он откинулся на спинку стула — воплощение ясного мышления, воли, воспитанной долгим и усердным трудом, авторитета, подкрепленного весомым опытом.