Под столом Нифкин дергался и рычал, преследуя кого-то во сне. Теперь я все отчетливо видела, в голове прояснилось и упорядочилось. Не то чтобы все мои проблемы ушли (как будто они когда-нибудь уходили), но впервые с того момента, как на моих глазах тест на беременность дал положительный результат, я почувствовала, что так или иначе мне удастся их разрешить. Я определилась с целью, независимо от выбора, который мне предстояло сделать. «Я могу стать лучше, – подумала я. – Как человек, как сестра, как подруга».

– Кэнни! – повернулась ко мне мать. – Ты что-то сказала?

Я ничего не говорила. Но в тот момент почувствовала какое-то шевеление в животе. Возможно, причина была в еде или в тревоге, которая не отпускала меня. Я ведь знала, младенцу шевелиться еще рано. Но я чувствовала, что он там есть. Он словно помахал мне ручкой, крошечной, практически невидимой глазу. Здравствуй и прощай.

В последний день моего долгого пребывания в родительском доме, перед тем как вернуться в город и решать, как жить дальше, мы с матерью пошли в бассейн. Я появилась в Еврейском культурном центре в первый раз после того, как узнала, что именно здесь соблазнили мою мать. После этого меня совершенно не тянуло в парную.

Но вот плавания мне недоставало. Это я поняла, стоя в раздевалке и натягивая на себя купальник. Недоставало запаха хлорки и вида пожилых евреек, которые проходили через раздевалку совершенно голыми, ничуть этого не стыдясь, и, одеваясь, обменивались рецептами блюд и домашних средств по уходу за лицом и телом. Не хватало ощущения воды, поддерживающей меня, позволяющей забыть обо всем и плыть, плыть, плыть.

Моя мать каждое утро проплывала милю, медленно, не торопясь, с грацией мастодонта. Я вместе с ней проплыла, наверное, половину дистанции, а потом перебралась на пустующую дорожку и какое-то время плыла на боку, ни о чем не думая. Но я знала, что это роскошь, которую вскоре я уже не смогу себе позволить. Если я хотела принимать решение, времени оставалось в обрез.

Я легла на спину и задумалась о том, что почувствовала во время праздничного обеда в День благодарения. Крошечная машущая мне ручка. Нелепость, конечно. У зародыша, должно быть, и ручек-то еще не было, а если и были, то махать он ими точно не мог.

Я всегда стояла за свободу выбора. Нюфгда не романтизировала беременность, сознательную или случайную. Не относилась к тем приближающимся к тридцатилетнему рубежу женщинам, которые не могут оторвать взгляда от проезжающей мимо коляски с младенцем. Несколько моих подруг вышли замуж и уже успели родить, но большинство, женщины моего возраста или чуть старше, еще даже не задумывались об этом. Я тоже не видела необходимости в спешке. Не считала, что мне пора рожать.

Я перевернулась и лениво поплыла брассом. Я никак не могла отделаться от чувства, что все предопределено и решено без моего участия. Словно от меня ничего не зависит и мне остается только сидеть и ждать, что же будет.

Я раздраженно выдохнула в воду, наблюдая за окружившими меня пузырьками. Конечно, мне очень хотелось вновь услышать голос Бога, чтобы знать, что я поступаю правильно.

– Кэнни!

Мать заплыла на мою дорожку. «Еще два отрезка». Их мы проплыли вместе, рядом. Потом я последовала за ней в раздевалку.

– А теперь скажи, что с тобой происходит? – спросила мать.

Я удивленно взглянула не нее.

– Со мной?

– Кэнни, я же твоя мать. Знаю тебя двадцать семь лет.

– Двадцать восемь, – поправила я. Она прищурилась.

– Я забыла поздравить тебя с днем рождения? Я пожала плечами:

– Вроде бы присылала открытку.

– Так в чем дело? – продолжала допрос мать. – Ты тревожишься из-за того, что стареешь? У тебя депрессия?

Я вновь пожала плечами. Тревога все явственнее проступала на лице матери.

– Ты обращалась к специалистам? Говорила с кем-нибудь?

Я пренебрежительно фыркнула, представив себе, сколь бесполезной в возникшей ситуации окажется маленькая докторша, утопающая в одежде.

– И Брюс, твой бойфренд...

– Бывший, – уточнила я.

– Так ты думаешь о том, чтобы... взять ребенка? «Избавиться от ребенка», – могла бы ответить я.

– Ты беременна, – выставила диагноз мать.

Я вскинула голову, уставилась на нее, челюсть у меня отвисла.

– Что?

– Кэнни. Я твоя мать. Матери об этом знают.

Я обернулась полотенцем, надеясь на то, что моя мать и Таня не делали ставок на мою возможную беременность.

– И самочувствие у тебя такое же как было у меня. Усталость не отпускает. Когда я была беременна, то спала по четырнадцать часов в сутки.

Я ничего не ответила. Не знала, что сказать. Понимала, что в какой-то момент должна начать об этом говорить, но пока не подобрала нужных слов.

– Ты подумала об именах? – спросила мать. Я нервно хохотнула.

– Я еще ни о чем не подумала. Даже не подумала, где я буду жить и вообще...

– Но ты собираешься... – Она не договорила.

– Похоже на то, – ответила я, впервые озвучив эту мысль.

– О, Кэнни! – В голосе матери смешались восторг и ужас. Восторг от перспективы стать бабушкой (в отличие от меня мать не могла пропустить ни одной коляски). Ужас, потому что ни одна мать не пожелает дочери оказаться в такой вот ситуации.

Но именно в ней я и оказалась. Увидела это совершенно отчетливо в тот самый момент в раздевалке. Все будет именно так: я собираюсь родить этого ребенка, с Брюсом или без Брюса, с разбитым сердцем или без оного. Более того, я почувствовала, что такова моя судьба, именно в этом направлении и должна развиваться моя жизнь. Мне лишь хотелось, чтобы тот, кто все это спланировал, подкинул идею или две насчет того, как мне удастся содержать себя и ребенка. Но, поскольку Бог не собирался говорить со мной, по всему выходило, что и этим, кроме меня, заниматься некому.

Мать поднялась, обняла меня, что было где-то неприлично, учитывая, что мы обе еще не высохли после бассейна, а полотенце на ней не сходилось. Но меня это не волновало. Приятно, знаете ли, когда тебя обнимают родные руки.

– Ты не злишься? – спросила я.

– Нет-нет! С чего мне злиться?

– Потому что... ну... все произошло не так, как я хотела... – На мгновение я прижалась щекой к ее плечу.

– Обычное дело, – ответила она. – С этим никогда не бывает так, как тебе того хочется. Ты думаешь, я хотела рожать тебя и Люси в Луизиане, в миллионе миль от моей семьи, с этими ужасными армейскими врачами и тараканами размером с мой большой палец...

– По крайней мере у тебя был муж, – напомнила я. – И дом... и планы на будущее...

Мать похлопала меня по плечу.

– Мужья и дома приходят и уходят. А насчет планов на будущее... мы что-нибудь придумаем.

Самый главный вопрос она задала, когда мы, высушив волосы и одевшись, сели в машину, чтобы ехать домой.

– Как я понимаю, отец – Брюс?

Я прижалась щекой к холодному стеклу.

– Совершенно верно.

– И вы не сошлись вновь?

– Нет. Так вышло... – Разве я могла объяснить матери, когда и как это произошло?

– Не волнуйся, – оборвала она мои попытки найти объяснение моему решению отдаться Брюсу, чтобы хоть на чуточку уменьшить его боль. Мы проехали мимо промышленной зоны, мимо магазина «Овощи-фрукты», перевалили через вершину холма, направляясь к дому. Все выглядело до боли знакомым, потому что ездила я здесь миллион раз, можно сказать, все детство. Я плавала с матерью по субботам, и мы всегда возвращались домой вместе, наблюдая, как просыпаются спящие городки, а дома нас ждал только что отжатый апельсиновый сок, теплые бублики и завтрак, который мы ели всей семьей, впятером.

Многое, однако, переменилось. Деревья стали выше, дома – обшарпаннее. На нескольких наиболее опасных перекрестках перемигивались светофоры. Появились и новые дома, которых не было, когда я училась в средней школе. Но, сидя рядом с матерью, я словно вернулась в прошлое, так мне было хорошо и покойно. Я даже могла представить себе, что Таня так и осталась с женщиной, которая грозилась убить то ли ее, то ли себя, и не появилась в жизни матери... и мой отец не уходил от нас... и я не забеременела.

– Ты собираешься сказать Брюсу? – наконец спросила она.

– Не знаю. Мы с ним особо не разговариваем. И я думаю... ну, я даже уверена, если я ему скажу, он попытается меня отговорить, а я не хочу отговариваться. – Я помолчала, задумавшись. – И мне кажется... я хочу сказать, окажись я на его месте, в его положении… для него, возможно, ноша будет слишком тяжелой. Ребенок...

– Нужен он тебе в твоей жизни? – спросила мать.

– Дело в другом. Брюс достаточно ясно дал понять, что не хочет быть в моей жизни. А теперь вопрос в том, хочет ли он быть... – Я запнулась, в первый раз эти слова давались ой как нелегко. – ...в жизни нашего ребенка.

– Ну, от этого он не отвертится. Ему придется платить алименты.

– Ага. – Я представила себе, как веду Брюса в суд и рассказываю судье и присяжным, где и при каких обстоятельствах мы зачали нашу крошку.

Мать продолжала говорить: о фондах взаимопомощи, о телевизионном ток-шоу, где рассказывалось, как работающие матери тайком ставили видеокамеры и обнаруживали, что няньки пренебрегали интересами младенцев и вместо того, чтобы заботиться о них, смотрели «мыльные оперы» и звонили в Гондурас, Я тут же вспомнила Макси, распинающуюся о моем финансовом будущем.

– Ладно, – согласилась я с матерью. Мышцы после плавания приятно болели, веки налезали на глаза. – Никаких нянек из Гондураса.

– Возможно, Люси сможет помочь. – Мать посмотрела на меня, когда мы остановились на красный свет. – Ты уже ходила к гинекологу?

– Еще нет. – Я опять зевнула.

– Кэнни... – Последовала лекция о правильном питании, о занятиях специальной гимнастикой во время беременности, о том, что витамин Е в капсулах препятствует растяжению мышц живота. Я закрыла глаза, убаюканная ее голосом и шуршанием шин по асфальту, и практически спала, когда мы свернули на подъездную дорожку. Матери пришлось тряхнуть меня, чтобы разбудить, называя по имени, говоря, что мы дома.