Я ответила: «День благодарения всегда ставится в нашем доме. Первыми на сцену выходим мы: я, моя мать, Таня, Джош и Люси. Потом появляются подруги моей матери, их мужья и дети, а также те заблудшие души, которых подбирает Таня. Моя мать готовит пересушенную индейку. Не специально пересушенную, просто она пользуется газовым грилем и никогда не может вовремя вытащить индейку, боится, что мясо останется сырым. Компанию индейке составляет картофельное пюре. Какая-нибудь зелень. Подлива. Клюквенный соус из банки». Мой желудок взбунтовался даже от напечатанных мной слов. В последнюю неделю я практически перестала блевать, но мысль о пересушенной индейке, подливе от Тани и клюквенном соусе из консервной банки вызвала приступ тошноты.

«Еда не главное, – продолжила я. – Приятно повидаться с людьми, которых знаешь с раннего детства. И мама разжигает камин, в доме пахнет дымом от торящего дерева, мы сидим за столом, и каждый говорит, за что он особенно благодарен».

«И что скажешь ты?» – тут же отозвалась Макси.

Я вздохнула, поерзала по полу ногами в толстых носках, связанных Таней, укрылась пледом, который принесла из гостиной. «Пока не знаю, кого и за что мне благодарить, – отпечатала я, – но я что-нибудь придумаю».

Глава 11

Утро Дня благодарения выдалось бодрящим, холодным и очень солнечным. Я заставила себя вылезти из кровати, все еще зевая, только в десять, а потом провела несколько часов, сгребая листья с Джошем и Люси, тогда как Нифкин наблюдал за нами, не забывая про кошек, с крыльца.

В три пополудни я приняла душ, сделала более-менее приличную прическу, накрасила губы, веки и ресницы, надела черные бархатные брюки и черный кашемировый свитер в надежде выглядеть модной и не слишком толстой. Мы с Люси накрыли на стол, Джош сварил и почистил креветки, Таня суетилась на кухне, в основном шумела, а не готовила, и частенько бегала за сигаретами.

В половине пятого начали съезжаться гости. Подруга матери Бет прибыла с мужем и тремя высокими светловолосыми сыновьями, младший из которых вставил кольцо в носовую перегородку, отчего выглядел как широколобый еврейский бычок. Бет обняла меня и принялась резать закуску, тогда как Бен, тот, что с кольцом, незаметно скармливал соленые орешки Таниным кошкам.

– Ты отлично выглядишь! – Бет это всегда говорила. Я знала, что это не так, но все равно радовалась. – Я в восторге от твоей последней статьи о новом шоу «Донни и Мэри». Особенно от той части, где ты пишешь, как они пели с Ли-Энн Раймс и казалось, что они высасывают из нее жизненные соки... Так смешно!

– Спасибо, – ответила я. Эта строчка из статьи «Мормоны-вампиры» мне тоже понравилась, хотя Бетси, мой редактор, получила с полдюжины рассерженных звонков, мне прислали с десяток злобных писем («Дорогой паршивый репортер» – с этих слов начиналось мое любимое), а два девятнадцатилетних студента из университета Бриэма Янга[45], проездом оказавшиеся в Филадельфии, зашли в редакцию и обещали помолиться за меня.

Таня принесла банку зеленой фасоли с луком и банку концентрированного грибного супа «Кэмпбелл», после чего унеслась в гостиную, чтобы разжечь камин. Скоро дом заполнили запахи горящего дерева и жарящейся индейки. Нифкин, Гертруда и Алиса заключили временное перемирие и блаженствовали, рядком улегшись перед пляшущими языками пламени. Джош раздавал креветки, которые сам и приготовил. Люси смешивала «манхэттены», этому делу она научилась, когда работала барменом, аккурат после того, как танцевала топлесс, но перед шестью неделями в фирме, предоставлявшей сексуальные услуги по телефону.

– Выглядишь ты ужасно, – заметила она, протягивая мне стакан. Сама Люси, как обычно, выглядела великолепно. Моя сестра родилась через пятнадцать месяцев после меня. Подруги матери и их мужья говорят, что маленькими мы выглядели как близнецы. Теперь такого не скажет никто. Люси худенькая, и всегда была такой, вьющиеся волосы стрижет коротко, так, что сквозь них, когда она трясет головой, проглядывают чуть заостренные кончики ушей. У нее полные, сладострастные губы и большие карие глаза, как у Бетти Буп[46], и она представляется миру звездой, каковой, по ее разумению, и должна быть. Прошло много лет с той поры, когда я видела ее без макияжа. Теперь губы у нее всегда накрашены, глаза подведены, брови выщипаны, а в языке сверкает серебряный стерженек. На этот День благодарения Люси надела черные обтягивающие кожаные брюки, черные сапоги на высоких каблуках и розовый свитер с блестками. Казалось, она только что вышла из фотостудии и заглянула на коктейль, чтобы отправиться праздновать в более стильное заведение.

– У меня, знаешь ли, стресс. – Я зевнула, вернула стакан, сожалея о том, что сейчас нельзя подняться к себе и вздремнуть.

Мать обегала стол, расставляя таблички с фамилиями, те самые, что использовала на еврейскую Пасху годом раньше. Я знала, что в пачке была табличка с надписью «Брюс», и надеялась, что мать, ради меня, выбросит ее вместо того, чтобы в целях экономии, зачеркнуть его имя и написать чье-то еще.

В последний раз Брюс приезжал сюда зимой. Джош, Люси, Брюс и я стояли на крыльце, потягивали пиво, которое Таня не позволила нам поставить в холодильник («Я избавляюсь от алкогольной зависимости!» – проблеяла она, протягивая нам бутылки, словно в ее руках они превратились в гранаты). Потом мы решили прогуляться, обогнув квартал. Когда возвращались, вдруг пошел снег. Все ушли в дом, а мы с Брюсом еще долго стояли под открытым небом, взявшись за руки, с открытыми ртами, чувствуя, как снежинки крохотными поцелуями покрывают щеки.

Я закрыла глаза, отгоняя воспоминание.

Люси пристально посмотрела на меня.

– Эй, Кэнни. Ты в порядке?

Я попыталась скрыть слезы.

– Просто устала.

– Гм-м-м. Тогда я тебе кое-что добавлю в картофельное пюре.

Я пожала плечами, дав себе зарок не есть пюре за обедом. Следуя заведенной матерью традиции, в День благодарения мы ходили вокруг стола и говорили, за что мы благодарны в ушедшем году.

– Я благодарна за то, что нашла так много любви, – проскрипела Таня. Люси, Джоша и меня передернуло, а мать взяла Таню за руку.

– Я благодарна за то, что вся моя замечательная семья в сборе. – Глаза моей матери заблестели от слез. Таня поцеловала ее в щеку. Джош застонал. Таня бросила на него злобный взгляд.

– Я благодарна... – Тут мне пришлось задуматься. – Я благодарна за то, что Нифкин пережил желудочно-кишечное кровотечение, открывшееся у него летом.

Услышав свою кличку, Нифкин положил лапу мне на колени и умоляюще заскулил. Я тихонько сунула ему кусок кожи индейки.

– Кэнни! – взревела мать. – Перестань кормить собаку!

– Я благодарен за то, что у меня не пропал аппетит после того, как я услышал о болезни Нифкина, – ввернул Бен, который, помимо кольца в носу, раздражал родителей еще и футболкой с надписью «А что бы сделал Иисус?».

– Я благодарен за то, что Кэнни не бортанула Брюса до моего дня рождения и я получил билеты на «Фиш»[47], – сказал Джош густым баритоном, который шел к его шестифутовой поджарой фигуре и бородке. Ее он отрастил уже после нашей последней встречи. – Спасибо, – театральным шепотом добавил он.

– Не бери в голову, – шепнула я в ответ.

– А я благодарна, – заключила Люси, – за то, что все собрались здесь, чтобы услышать мои новости.

Мы с матерью озабоченно переглянулись. В последний раз Люси объявила нам о своем намерении (к счастью, ничего из этого не вышло) переселиться в Узбекистан с парнем, с которым она случайно познакомилась в баре. «Он там адвокат», – уверенно заявляла она, пока не выяснилось, что здесь он развозит пиццу. До того Люси собиралась выпекать бублики на Монтсеррате, куда поехала к приятелю, студенту медицинской школы. «Там никто не печет бублики!» – торжествующе заявила она и даже подготовила бумаги, чтобы взять ссуду на создание малого предприятия, но на Монтсеррате проснулся давно дремавший вулкан, население острова эвакуировали, и бубличные мечты Люси умерли в раскаленной лаве.

– Какие новости? – спросила мать, глядя в сверкающие глаза Люси.

– У меня есть агент! – гордо возвестила она. – И он устроил мне съемку!

– Топлесс? – сухо спросил Джош. Люси покачала головой:

– Нет-нет, с этим я завязала. Все законно. Я рекламирую резиновые перчатки.

– Для журнала фетишей[48]? – спросила я. Не удержалась. У Люси вытянулось лицо.

– Ну почему мне никто не верит? – вопросила она.

Я хорошо знала свою семью и понимала, что очень скоро кто-то обязательно начнет перечислять неудачи Люси, от школьных отметок до отношений с мужчинами, которые быстро обрывались, и работ, на которых она никогда не задерживалась.

Я наклонилась, взяла сестру за руку. Она отдернула руку.

– Незачем ко мне прикасаться. Что это с тобой?

– Извини, – ответила я. – Мы не давали тебе шанса. И вот тут я услышала голос. Не Бога, к сожалению, а Брюса: «Хорошо. Это ты сделала правильно». Я резко обернулась.

– Кэнни? – спросила мать.

– Мне показалась, будто я что-то услышала. Не обращай внимания.

И пока Люси говорила о своем агенте, о грядущей фотосъемке, о том, что она наденет, избегая ответов на вопросы матери, заплатят ли ей, а если да, то сколько, я ела индейку и очень сытную запеканку из зеленой фасоли и думала о том, что только что услышала. Думала, что смогу сохранить хотя бы часть Брюса, даже если мы с ним больше никогда не увидимся. Думала, что мы могли бы быть вместе, если б я проявила больше доброты и шире открыла свое сердце. Несмотря на пристрастие морализировать и поучать, несмотря на снисходительный вид, который он любил напускать на себя, я знала, что в принципе Брюс человек добрый, и я... ну, я тоже, во всяком случае, в личной жизни, хотя на работе, чего уж скрывать, мне приходилось забывать о доброте. Но может, я могла измениться. И возможно, ему это понравится... и когда-нибудь он лучше узнает меня... и вновь полюбит. При условии, разумеется, что мы будем видеться.