Дженнифер Вайнер - Хорош в постели

– Что ты сказала? – отозвалась из кухни Саманта.

– Я беременна! – крикнула я в ответ.

– Что?

– Ничего. – Нифкин сидел у меня на коленях, преданно заглядывая в глаза, – Ты ведь меня слышал, правда? – прошептала я. Нифкин лизнул меня в нос и свернулся на коленях калачиком.

– Так что ты сказала? – Саманта вышла в гостиную, вытирая руки.

– Я сказала, что на День благодарения поеду домой.

– Опять на лесбийскую индейку? – Саманта наморщила носик. – Разве ты не говорила мне, что я должна отвешивать тебе оплеуху всякий раз, когда ты заикнешься о желании провести еще один праздник с Таней?

– Я устала, – ответила я. – Устала и хочу домой. Она села рядом.

– Так что происходит?

Мне очень хотелось рассказать ей о случившемся, повернуться и вывалить все, чтобы она помогла мне, подсказала, что делать. Но я не могла. Пока не могла. Мне требовалось время, чтобы подумать, сформировать собственное мнение, прежде чем прислушиваться к чужим. Я знала, какой получу от нее совет. Собственно, я сама дала бы ей такой же, окажись она в моем положении: молодая, одинокая, талантливая, с отличными карьерными перспективами, накачанная парнем, который даже не отвечает на телефонные звонки. Мозгового штурма тут не требовалось: пятьсот долларов, вторая половина дня, проведенная в операционной хирурга-гинеколога, несколько дней боли и слез, и точка.

Но прежде чем услышать об этом от ближайшей подруги, я хотела подумать хотя бы несколько дней. Я хотела поехать домой, пусть дом из счастливого убежища превратился в коммуну имени Сапфо.

Никаких проблем не возникло. Я позвонила Бетси, и она сказала, что я могу взять столько дней, сколько захочу. «У тебя три недели отпуска, пять дней осталось с прошлого года, тебе полагается отгул за поездку в Нью-Йорк. Счастливого тебе Дня благодарения. Увидимся на следующей неделе».

Я послала электронное письмо Макси. «У меня изменения... к сожалению, не те, на которые я надеялась, – написала я. – Брюс встречается с воспитательницей детского сада. Мое сердце разбито, и я еду домой, чтобы есть пересушенную индейку и позволить матери жалеть меня».

«Удачи тебе, – ответила она немедленно, хотя в Австралии было три часа ночи. – На воспитательницу наплюй. Она с ним временно. Такие долго на одном месте не засиживаются. Позвони или напиши, как только приедешь домой... Я буду в Штатах только весной».

Я отменила визит в парикмахерскую, перенесла на более поздние сроки несколько телефонных интервью, попросила соседей забирать мою почту. Брюсу звонить не стала. Если б я решила избавиться от ребенка, не имело смысла сообщать ему о моей беременности. На данной стадии наших отношений, точнее, при отсутствии отношений, я не могла представить себе, как он сидит в клинике и нежно держит меня за руку. Если б я приняла прямо противоположное решение... что ж, вот тогда, возможно, и придет пора думать, звонить ему или нет.

Я сложила горный велосипед, уместила его на заднем сиденье моей маленькой синей «хонды», посадила Нифкина в клетку, в которой он всегда путешествовал, бросила рюкзак в багажник. И поехала домой.

Летом, между третьим и четвертым курсами колледжа, я попала на практику в «Виллидж вангард», старейший и наиболее претенциозный еженедельник страны.

Эти три месяца я запомнила надолго. Во-первых, лето выдалось самым жарким за многие годы. Манхэттен напоминал раскаленную духовку, под ногами плавился асфальт. Каждое утро я начинала потеть, как только вылезала из душа, продолжала потеть в подземке, пока ехала в Виллидж, потела до самого вечера.

Я работала под началом ужасной женщины, которую звали Кики. Шести футов ростом, худая до неприличия, просто обтянутый кожей скелет, с рыжими, крашенными хной волосами, в очках и с постоянно хмурым лицом, Кики обычно ходила в мини-юбке с бежевыми сапогами до середины бедра или с туфельками на высоченных шпильках, грохот от которых разносился по всей редакции, и в футболке с рекламой ресторана румынской кухни «У Сэмми», спортивного зала бойскаутов или чего-то еще, не менее экзотического.

Поначалу Кики ставила меня в тупик. Нет, не одеждой, которая в принципе соответствовала и редакционной атмосфере, и материалам, публикуемым в «Вангард». Я не могла понять, когда она работает. Приходила Кики поздно, уходила рано, в промежутке на два часа удалялась на ленч, в редакции главным образом, висела на телефоне, болтая с бесчисленными друзьями и подругами. На мозаичной табличке, которую Кики повесила на заборчик из белого штакетника, поставленный у входа в ее кабинетик, значилось «Помощник редактора». Возможно, она помогала своим телефонным собеседникам. Но я ни разу не видела, чтобы она что-то редактировала.

А вот что она умела, так это перекладывать на других малоприятные дела. «Я вот думаю о женщинах и убийцах, – объявляла она в четверг, во второй половине дня, потягивая кофе со льдом, тогда как я, потея, стояла перед ней. – Почему бы тебе не посмотреть, что мы об этом писали?»«

Шел 1991 год. Старые выпуски «Вангард» не хранились в Интернете, их даже не пересняли на микропленку, держали в толстенных папках, каждая из которых весила не меньше двадцати фунтов. А лежали папки в коридоре, соединяющем кабинеты обозревателей с залом, уставленным металлическими стульями и обшарпанными столами, который служил рабочим местом для менее именитых сотрудников редакции. Я проводила день за днем, снимая папки с полок, тащила их на стол, потом к копировальной машине, параллельно пытаясь избежать перегара и рук известного борца за право свободного приобретения оружия, чей кабинет находился рядом с полками. Он в то лето нашел себе новое хобби: мимоходом погладить мне грудь, когда папки оттягивают мои руки вниз.

Как же мне было плохо!.. Через две недели я перестала ездить в подземке, отдав предпочтение автобусу. И пусть дорога теперь занимала в два раза больше времени, я шла на это, лишь бы не спускаться в провонявшую потом дыру, какой стала станция подземки на 116-й улице. Как-то в начале августа я сидела в автобусе 140-го маршрута, никого не трогая и потея, как обычно. Вдруг, когда мы проезжали мимо стрип-бара «У Билли», я услышала очень тихий, очень спокойный голос, доносившийся, как мне показалось, из основания черепа.

«Я знаю, куда ты едешь», – произнес голос. Волосы на руках и на загривке встали дыбом. По коже побежали мурашки, меня словно обдало холодом, я нисколько не сомневалась, что голос этот... нечеловеческий. Голос из мира призраков, могла бы я сказать в то лето, рассказывая о случившемся друзьям. Но на самом деле я подумала, что это голос Бога.

Разумеется, то был не Бог, а всего лишь Эллин Вайсе, маленький, странный, похожий на андроида репортер «Виллидж вангард», который сел позади меня и вдруг решил сказать: «Я знаю, куда ты едешь», – вместо того чтобы поздороваться. Но я успела подумать: «Если мне доведется услышать голос Бога, звучать он будет именно так: тихо спокойно и уверенно».

После того как человек слышит голос Бога, он меняется. В тот день, когда известный борец за свободную продажи оружия прогулялся пальчиками по моей правой груди возвращаясь в свой кабинет, я сознательно уронила папку с номерами 1987 года ему на ногу. «Ах, извините», – проворковала я, когда он позеленел, захромал прочь и потом уже ни когда не прикасался ко мне. А услышав от Кики: «Я думаю о женщинах и мужчинах, чем они отличаются» и чувствуя что она вот-вот отошлет меня к тем же папкам, я солгала ей в лицо: «Руководитель практики говорит, что я не получу зачет, если вся моя работа будет состоять в снятии копий. Если вы не можете использовать меня, я уверена что моя помощь понадобится выпускающим редакторам» В тот же день я выскользнула из когтей злобной Кики и до конца лета писала заголовки и ходила по дешевым забегаловкам с моими новыми коллегами из группы выпуска.

И вот теперь, семь лет спустя, я сидела на столике для пикника, около которого стоял мой горный велосипед сидела, скрестив ноги, подняв лицо навстречу бледному ноябрьскому солнечному свету и надеясь услышать тот же голос Я ждала, что Бог увидит меня, сидящую в центре Пеннвуд-стейт-парк, в пяти милях от дома, в котором выросла и соблаговолит молвить: «Сохрани ребенка» или «Позвони в Центр планирования семьи».

Я вытянула ноги, подняла руки над головой, вдыхала через нос, выдыхала ртом, как учил бойфренд Саманты инструктор по йоге, для того, чтобы очистить кровь и достичь ясности мышления. Если все произошло, как я предполагала, если я забеременела в тот последний раз, когда была с Брюсом, тогда моему ребенку уже восемь недель. И какой он теперь? – задалась я вопросом. Размером с кончик пальца или такой, как ластик на карандаше, или как головастик?

Я успела подумать, что дам Богу еще десять минут когда действительно услышала голос.

– Кэнни!

Черт. Этот голос никак не мог принадлежать божеству Я почувствовала, как качнулся столик, когда Таня уселась на него, но глаз открывать не стала в надежде, что в этот раз, единственный, она уйдет, если я ее проигнорирую.

– Что-то не так?

Ну до чего же я глупа. Постоянно забываю, что Таня участвовала в работе многих групп поддержки: семей алкоголиков, жертв сексуального насилия, наркоманов, решивших избавиться от пагубной страсти. Оставить страждущего одного – об этом не могло быть и речи. Таня стояла за то, чтобы навязывать помощь нуждающимся в ней.

– Если об этом поговорить, возможно, станет легче. – Она закурила.

– М-м-м... – Даже с закрытыми глазами я чувствовала, что она наблюдает за мной.

– Тебя уволили, – неожиданно объявила она. Тут уж мои глаза раскрылись помимо воли.

– Что?

На лице Тани играла самодовольная улыбка.

– Я не ошиблась, да? Твоя мать должна мне десять баксов. Я легла на спину, помахала рукой, отгоняя от лица табачный дым, чувствуя растущее раздражение.