«Просто удивительно, что после всего этого она вообще общается с прессой», – неделей раньше говорил мне Роберто, сотрудник «Миднайт ойл», очень маленькой, никому не известной нью-йоркской пиаровской фирмы, не идущей ни в какое сравнение с агентствами, с которыми обычно работала Макси. Но между «Шагом навстречу» и «Дрожью» она провела шесть недель в Израиле, снимаясь в малобюджетном фильме о кибуце во время Семидневной войны... а малобюджетным фильмам рекламу делают маленькие пиаровские фирмы, чем, собственно, и объяснялось присутствие Роберто в этом раскладе.

«Семидневный солдат» никогда бы не попал на экраны американских кинотеатров, если бы не номинация Макси на «Оскара» за фильм «Дрожь». И Макси никогда не стала бы участвовать в рекламной раскрутке этого фильма, если бы не пункт договора, который она подписала до того, как стала знаменитостью. Этот пункт гласил, что Макси должна рекламировать фильм «в соответствии с пожеланиями продюсеров».

Нет нужды говорить, что продюсеры ухватились за возможность с помощью Макси сорвать крупный куш хотя бы за первый уик-энд показа. Они доставили ее в Нью-Йорк со съемок в Австралии, поселили в пентхаусе отеля «Ридженеи» в Верхнем Ист-Сайде и пригласили, по словам Роберто, «избранную группу репортеров», дабы каждый мог взять у Макси двадцатиминутное интервью. И Роберто (благослови, Господи, его верное сердце) первой позвонил мне.

– Тебе это интересно? – спросил он. Естественно, я ответила утвердительно, а Бетси пришла в восторг, как это обычно случается с редакторами отдела, когда на них вдруг сваливается отличный материал, пусть даже Габби и бубнила что-то насчет одноразовых успехов вспыхивающих и тут же закатывающихся звезд.

Я была счастлива. Роберто был счастлив. И тут на сцену вышла менеджер, которая вела дела Макси совсем в другом, куда более крупном рекламном агентстве.

Я грустила за столом, подсчитывая дни, прошедшие после последнего телефонного разговора с Брюсом (десять), продолжительность разговора в минутах (четыре), размышляла о том, что, может быть, мне стоит встретиться с нумерологом и, исходя из этих чисел, выяснить, как в дальнейшем будут развиваться наши отношения, когда зазвонил телефон.

– Это Эприл из Эн-джи-эйч, – проскрипел голос на другом конце провода. – Как мы понимаем, вы заинтересованы в интервью с Макси Райдер?

Заинтересована?

– Я беру у нее интервью в субботу, в десять утра, – ответила я Эприл. – Роберто из «Миднайт ойл» обо всем договорился.

– Да. Хорошо. Мы хотим задать несколько вопросов, прежде чем подтвердить согласие на интервью.

– Простите, кто вы?

– Эприл. Из Эн-джи-эйч.

Тут до меня наконец-то дошло. Эн-джи-эйч – одно из самых больших и известных рекламных агентств Голливуда. Туда обычно звонили богатые и знаменитые, если вляпывались в какую-нибудь неприятную историю (как с нарушением законов, так и без оного) и не хотели, чтобы их полоскали в прессе. Роберт Дауни-младший стал клиентом Эн-джи-эйч после того, как отключился в чьей-то спальне в героиновом угаре. Кортни Лав с помощью Эн-джи-эйч приобрела новый имидж, она сделала пластические операции на лице и груди и стараниями агентства превратилась из сыплющей ругательствами богини гранжа в сильфиду, одетую по последнему слову высокой моды. В «Икзэминер» прекрасно знали, что в вопросе интервью слово Эн-джи-эйч было решающим. Они определяли, о чем можно спрашивать звезду, а о чем – нет. Ссориться с ними никому не хотелось. И теперь, вероятно, к их услугам обратилась и Макси Райдер.

– Мы бы хотели получить гарантии, что в своем интервью вы сосредоточитесь исключительно на работе Макси.

– Ее работе?

– Ее ролях. Ее игре. Никакой личной жизни.

– Она знаменитость, – напомнила я. – Я полагаю, это и есть ее работа. Быть знаменитостью.

От голоса Эприл расплавленный металл мог бы в мгновение ока превратиться в холодную болванку.

– Ее работа – роли в кино. И только благодаря этой работе люди знают о ее существовании.

В другой ситуации я бы не стала спорить, скрипнула бы зубами, улыбнулась и согласилась на любые, самые нелепые условия, которыми они хотели бы обусловить интервью. Но я не спала ночь, а Эприл еще и перла напролом.

– Да перестаньте! – ответила я. – Всякий раз, открывая «Пипл», я вижу Макси в юбке с разрезом до признаков пола и в больших черных, «не смотрите на меня», очках. И после этого вы говорите мне, что она хочет, чтобы ее знали исключительно как актрису?

Я надеялась, что Эприл уловит мой полушутливый тон и спустит все на тормозах. Ошиблась.

– Вы не будете задавать вопросы о ее личной жизни! – отчеканила Эприл.

Я вздохнула.

– Хорошо. Отлично. Как скажете. Мы будем говорить только о фильме.

– Так вы согласны на эти условия?

– Да. Я согласна. Никакой личной жизни. Никаких юбок с разрезами. Ничего такого.

– Тогда я посмотрю, что можно сделать.

– Я же сказала вам, Роберто уже назначил время интервью.

Но на другом конце провода уже положили трубку.

Двумя неделями позже я отправилась брать интервью. Та суббота в конце ноября выдалась серой и дождливой, это был один из тех дней, когда все, у кого есть деньги и возможности, улетают на Багамы или отправляется в загородный коттедж в Поконас, а на улицах остаются только посыльные с рябыми от оспин лицами, чернокожие девочки в кудряшках да печальные белые дети на велосипедах. Секретарши. Японские туристы. Мужчина с бородавкой на подбородке и растущими из нее двумя длинными вьющимися волосками. Такими длинными, что доставали до груди. Он улыбнулся и погладил их, когда я проходила мимо. Мой счастливый день.

Я отшагала двадцать кварталов, стараясь не думать о Брюсе и не замочить волосы. Огромный мраморный зеркальный вестибюль «Ридженси» встретил меня блаженным спокойствием. Никто не мешал мне лицезреть в трех разных ракурсах вылезший на лбу прыщ.

Я пришла рано, поэтому пришлось осматривать достопримечательности. Магазин подарков предлагал, как обычно, широкий ассортимент банных халатов по заоблачным ценам, зубные щетки по пять долларов и журналы на разных языках, в том числе ноябрьский номер «Мокси». Я схватила его, быстренько нашла рубрику Брюса. «Оральный секс, – прочитала я. – Приключение для мужчины». Ха! «Оральные приключения» не являлись коньком Брюса. У него слишком обильно текла слюна. Как-то раз, перебрав коктейлей «Маргарита» и расслабившись, я назвала его «человеческое биде». С таких слов начинать статью не следовало. «Разумеется, он об этом упомянуть не мог, – самодовольно подумала я, – как и о том, что я была единственной, с кем он пытался все это проделать». Я вернулась к его статье. «...Я случайно услышал, как в телефонном разговоре с подругой она назвала меня «человеческое биде»«, – прочитала я. Брюс это услышал? Я покраснела до корней волос.

– Мисс! Вы хотите купить журнал? – спросила женщина за прилавком. Я купила, вместе с пачкой «Джуси фрут» и бутылкой воды за четыре доллара. Устроилась на одном из плюшевых диванов в холодном вестибюле и начала читать:

Оральный секс

В пятнадцать лет, когда я был девственником, носил корректирующие пластинки на зубах и белые трусы-плавки, которые покупала мне мать, мы с друзьями смеялись до колик над шутками Сэма Кинисона[32].

– Женщины! – кричал он, тряс волосами и кружил по сцене, как маленькое, круглое, попавшее в западню животное. – Скажите нам, чего вы хотите! Почему, – тут он опускался на колено, – так ТРУДНО сказать ДА, именно ТАК, это ХОРОШО, или НЕТ, не ТАК СКАЖИТЕ НАМ, ЧЕГО ЖЕ ВЫ ХОТИТЕ! – ревел он и под гогот зрителей добавлял: – МЫ ЭТО СДЕЛАЕМ!

Мы смеялись, не зная, почему его слова вызывают такой смех. «Что так трудно?» – гадали мы. В сексе, как мы тогда могли сказать, никаких тайн не было. Что, собственно, мы могли? Погонять шкурку, смыть результат, повторить. И все. Ясно и понятно.

Когда К. широко раскинула ноги, а потом пальчиками раздвинула губки...

«О Господи, – подумала я. – Он словно поставил зеркало между моих ног, а потом начал транслировать изображение на весь мир». Я шумно сглотнула и продолжила чтение:

...я внезапно понял, отчего так смеялись мужчины, слушая шутки Кинисона. Я словно смотрел в лицо без черт, лучшего сравнения подобрать не могу. Волосы, живот и руки сверху, белоснежные бедра слева и справа, но прямо передо мной – тайна, и ее изгибы, складки и выступы имели, казалось, так мало общего с порнографическими картинками, которые я видел в более зрелом, в сравнении с пятнадцатью годами, возрасте.

А может, решающим фактором стало близкое расстояние. А может, мои нервы. Соприкосновение с тайной всегда пугает.

– Скажи мне, чего ты хочешь, – прошептал я ей и вспомнил, как далеко в тот момент находилась ее голова. – Скажи мне, чего ты хочешь, и я это сделаю.

Но тут же понял, что, сказав мне, чего она хочет, она бы признала, что... ну, знает, чего хочет. Что кто-то еще смотрел на это странное, непознаваемое сердце, изучал его строение, вызнавал секреты. И хотя я знал, что до меня у нее были любовники, тут речь шла о чем-то другом, более интимном. О том, что она позволяла кому-то еще лицезреть ее самое сокровенное. И я, будучи мужчиной и давним слушателем Сэма Кинисона, решил завести ее на вершину блаженства, заставить мяукать, как насытившегося котенка, стереть из ее памяти следы того, Кто Побывал Здесь Прежде...

Странное, непознаваемое сердце. Тот, Кто Побывал Здесь Прежде. Господи, дайте мне красный фломастер!

...Она старалась, я тоже. Она направляла меня словами, мягким давлением пальцев, ахами и охами. И я старался. Но язык – не палец. Моя борода сводила ее с ума, но не так, как ей хотелось сходить с ума. И когда я случайно услышал, как в телефонном разговоре с подругой она назвала меня «человеческое биде», что ж, я решил ограничиться тем, что у меня получалось лучше.

Кто-нибудь из нас знает, что мы делаем? Кто-нибудь из мужчин знает? Я спрашиваю своих друзей, и сначала они хохочут и клянутся, что им приходится отскребать своих женщин от потолка. Я покупаю им пиво и не забываю наполнять стаканы, и через несколько часов приближаюсь к истине: мы ничего не знаем. Ни один из нас.