– Мамочка, – прошипел Элфи, как будто в эту минуту ему пришла в голову какая-то важная мысль. – Почему бабушка поставила все эти вещи на лестнице?

– Тсс, – предостерегла его Мэг.

Дети с трудом проследовали за ней в спальню Лорелеи.

Мэг сначала даже не увидела ее и собиралась повернуться и уйти, но вдруг неожиданно заметила мать. Лорелея сидела, сгорбившись, в своем кресле с наушниками и слушала, как она предположила, радио, а заодно и красила ногти на ногах. Она была практически погребена под грудой неопознанных вещей, аморфной массой сумок и коробок, бумаги и одежды, изредка и весьма неожиданно встречались какие-то лампы и сломанная мебель, фены и гладильные доски.

И ее мать, как лягушка на лилии, находилась в самом центре этого хаоса.


– А, это ты, – протянула Лорелея, снимая с головы гигантские наушники и с подозрением глядя на Мэг. – Привет, дорогая, я не слышала, как ты вошла.

– Да, с такими наушниками, как у тебя, вряд ли что-то услышишь, – ответила Мэг. – Я же сказала тебе, что мы будем здесь в три. Сейчас пять минут четвертого.

– Да-да, конечно. Я как раз слушала трехчасовые новости. Какая же глупая. Совершенно забыла! Привет! – крикнула она ребятишкам, которые испуганно сгрудились позади Мэг. – Я бы с радостью сказала вам, «входите», но, как вы видите… – Она развела руками, как будто извиняясь за царивший в комнате беспорядок, и рассмеялась.

– Боже мой, мама. Я хочу сказать… о господи! – Мэг с трудом могла нормально дышать. Живот и грудь как будто сжало тисками, в голове, мешая думать, клубился зловонный зеленый туман. В данный момент ей в голову не приходило ни единого слова. Вернее, там застряла всего одна мысль – развернуться и уйти. Прямо сейчас. Упаковать все вещи и снова посадить всех в сверкающую чистотой и благоухающую (когда у вас трое маленьких детей, чистить салон нужно, по крайней мере, раз в месяц, иначе в обивке заводится всякая гадость) машину и на максимальной скорости поскорее укатить в Лондон.

Она подумала о своем уютном доме на Кентиш-Таун-роуд. О двух тысячах с хвостиком квадратных футах сверкающих ламинированных полов, о безупречно чистых кремовых коврах, об аккуратных рядах контейнеров с вещами на полках в шкафах, о сияющих гранитных поверхностях кухни. Подумала о своих блестящих окнах – согласно контракту, раз в сезон их моют профессиональные мойщики, вспомнила свои любимые жалюзи – она лично чистит их зубной щеткой, удаляя скопившуюся пыль. Вспомнила свою ежемесячную борьбу с лишними вещами. В эти дни дети обычно стонали, а Билл смотрел на нее так, будто она съехала с катушек, – мол, зачем тебе это нужно?

Потом она снова посмотрела на мать, погребенную под этой грудой дерьма, и ей стало легче. Нет, в этой семье чокнутая не она одна. Что бы ни говорили родственники. Вот оно, помутнение рассудка. Вот здесь.

– В какой бардак ты превратила свой дом? – обратилась она к матери, гордо расправив плечи.

Лорелея лишь поежилась, как будто ей было наплевать. Но потом со вздохом ответила:

– Да я и сама знаю. Скажем так, я нахожусь в процессе работы.

– Мама! Какой процесс, какая работа?! Не надо больше обольщаться, называя этот бардак смешными названиями. Это просто кошмар какой-то. Это ужас. Я сейчас же позвоню в местный совет.

Отец предупредил ее, мол, «ты полегче». Увы, «легче» было не в ее репертуаре. Впрочем, она тотчас поняла, что хватила через край: Лорелея медленно побледнела, брови ее насупились, пальцы сжались в кулаки.

– Только посмей, сука! – процедила она сквозь зубы. – Только посмей!

Почувствовав, как сзади ее крепко обхватили детские руки, Мэг поспешила вывести детей из комнаты.

– Подождите здесь. Всего минутку. Я сейчас вернусь. Кстати, если хотите, можете пока поиграть в саду. Хорошо?

С этими словами она вернулась в комнату матери.

– Мама, я прошу тебя, не ругайся при детях.

Лорелея хмыкнула и сложила руки на груди.

– Я хочу вывести их поиграть в сад. Ты пойдешь с нами?

И вновь невнятное хмыканье.

– Ну, хорошо скажем так – я больше не могу здесь находиться. Ни секунды. При виде всего этого… – Мэг нашла в себе силы прошептать, – дерьма мне становится дурно. Мы проехали полстраны, чтобы проведать тебя, так что будь добра выйти на улицу. Договорились?

Лорелея со вздохом кивнула.

– Да, но сначала я должна дождаться, когда высохнут ногти, – заявила она. При упоминании о ногтях ее настроение явно улучшилось. Она вытащила одну свою длинную ногу, над грудой вещей появилась ее стопа, и, пошевелив пальцами перед носом Мэган, улыбнулась желтозубой лошадиной улыбкой.

– Нет, ты только посмотри, какой цвет. Ярко-алый. Божественно, не правда ли?

Спустя десять минут мать вышла в сад. Увидев ее, Мэг невольно состроила страдальческую гримасу. Лорелея с опаской шагнула в заднюю дверь, как будто за ней ее поджидали медведи или волки. На ней был мешковатый, в радужные полоски кардиган из ангорской шерсти, в котором она проходила едва ли не всю свою жизнь. К кардигану она надела розовые легинсы в цветочек, которые, правда, болтались на ней. На ногах домашние тапки леопардовой расцветки с меховой опушкой. Длинные седые волосы собраны на макушке и заплетены в косу, спадавшую на спину наподобие грязной веревки.

Заставив себя улыбнуться, Лорелея осторожно ступила на мощеную дорожку.

– Свежо, не правда ли, дорогая?

– Согласна, – ответила Мэг. – Но, по крайней мере, детям не грозит быть похороненными под грудами дерьма.

– Мэг, ну зачем ты так?

– Извини, мам. Дело не во мне. Это не потому, что я ужасная Мэган, которая вечно портит всем настроение. Дело в тебе. В том, что делаешь с собой, со своим домом. Нет, посмотри сама! – Она сердито махнула рукой в сторону сада. – Ты посмотри, как здесь красиво. В этом мире наверняка найдутся люди, которые готовы на что угодно, лишь бы жить в этом доме, в этом месте, чтобы иметь то, что есть у тебя. Ты же все это превращаешь в свинарник. Скажи, о чем ты думаешь? О чем ты только думаешь?

Лорелея потрогала стену дома, слегка погладила ее и вздохнула.

– Я люблю этот дом, – сказала она. – Ты это прекрасно знаешь. Он единственный никогда не подводил меня в этой жизни.

– Тогда почему ты так по-свински к нему относишься?

Лорелея пристально посмотрела на старшую дочь. В ее зеленых глазах застыла обида, а вот понимание даже не проскользнуло.

– Этот дом заботится обо мне, – сказала она. – Так, как не заботится никто из членов семьи.

Мэг глубоко вдохнула. Полегче, не заводись, мысленно приказала она себе.

– Что ты сегодня ела? – спросила она.

– Я ем, – ответила Лорелея и пожала плечами.

– Да, но что?

– Творог.

– Творог?

– Да, я покупаю в супермаркете большие упаковки, с различными добавками. Например, с паприкой. Творог со вкусом паприки, как тебе? У него даже цвет не белый, а терракотовый. Просто объедение. Ну а розовый со вкусом креветок мой самый любимый. Еще я покупаю рисовые шарики. Они тоже с разными наполнителями. Я смешиваю их и получаю всевозможные вкусовые комбинации. – Рассказывая о твороге и рисовых шариках, Лорелея явно оживилась. Лицо ее разрозовелось, пальцы маниакально мяли края полосатого кардигана.

– Что еще, – не унималась Мэган. – Помимо творога?

– Печенье, – ответила Лорелея. – Хлеб. Конфеты. Ах да, еще эти, как их, что-то вроде пышек. – Она отпустила край кардигана и щелкнула пальцами, подыскивая нужное слово. – Как же они называются? Они продаются в большой коробке, и на каждом цветная глазурь. Их еще производят в Америке…

– Американские пончики?

– Да! Точно! Они самые! Я доставляю себе это удовольствие каждую неделю. Если не ошибаюсь, у меня еще осталась парочка. Ты не против, если я угощу ребятишек?

Мэган яростно затрясла головой.

– Нет-нет, спасибо. Не надо. Никаких пончиков.

– Ах да, – вздохнула Лорелея. – Я забыла. Здоровый образ жизни и все такое прочее… Бедные детишки.

Мэган снова глубоко вздохнула. Дело не в ней, напомнила она себе. В ком угодно, но только не в ней.

– Как я поняла, ты ничего себе не готовишь? Не ешь горячую пищу?

– Пончики горячие. По крайней мере, когда их пекут.

– Мама, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. У тебя нет кухонной посуды. Все похоронено под грудой хлама. Ты ничего себе не готовишь. Не ешь горячего.

– Неправда. Это не совсем так. Дважды в неделю я хожу к Вики, и она мне готовит.

Мэган закатила глаза. Чертова Вики, в который раз она освобождает ее мать от обязанности заботиться о самой себе!

– Да и отец, когда бывает дома, тоже что-нибудь готовит. Правда, теперь это бывает нечасто.

– А чем, собственно, ты занята весь день?

– Слушаю радио. Хожу по магазинам. Навещаю Вики или других подруг. Сижу в Интернете. Люблю гулять по его просторам. Так недавно сказали по радио, – хихикнула Лорелея. – Раз в неделю я, как и раньше, помогаю в местной библиотеке. Так что не надо думать, будто все дни напролет я только и делаю, что бездельничаю.

– Ну, это я и сама вижу. Иначе как можно скопить такие горы дерьма, если ничего не делаешь? Например, я вижу, что теперь ты копишь газеты, а еще закупаешь тонны детского питания и горы кухонных салфеток. Знаешь, что это означает? Что твоя болезнь достигла финальной стадии.

– Болезнь? – пробормотала Лорелея и снова хмыкнула.

– Скажи, мама, для чего они тебе нужны, эти газеты?

– Я еще их не прочла.

– Верно. А теперь скажи, когда именно ты приступишь к чтению?

Лорелея опять хмыкнула.

– Когда мне понадобится что-то вспомнить.

– Например?

– Боже мой, Мэган, ты ничего не понимаешь. И никогда не понимала. Все, что у меня есть, это часть контекста.

– Контекста?

– Да! Большой картины! – Она пальцами нарисовала в воздухе раму, после чего уселась рядом с Мэг за садовый столик. – Например, сегодня, 10 апреля 2004 года, пасхальная суббота. День, когда ко мне приехали Мэг с детьми. Когда я надела мой любимый полосатый кардиган и накрасила ногти на ногах в алый цвет. День, который был пасмурным и прохладным и грозил во второй своей половине дождем. День, когда я по электронной почте получила от папочки письмо из Таиланда, в котором он сообщил, что благополучно приземлился и сейчас вместе с Рори отправился ужинать. День, когда мы с тобой в очередной раз повздорили. – Лорелея печально улыбнулась. Казалось, она вот-вот расплачется. Нахохлившись, она продолжила: – Так что газета заполняет некоторые пустоты. Контекста. Большой картины. То же самое делает и пузырек с лаком для ногтей. Как только он опустеет, я не могу его выбросить. Это все равно что выбросить нечто такое, что случилось. Например, письмо от папы или то, что ты сегодня навестила меня. Или облака в небе, или холодный воздух и каждое прожитое нами мгновение. Теперь, моя дорогая, надеюсь, тебе понятно?