Ив было шесть лет, когда какой-то глупец рассказал ей правду о смерти ее матери, разбившейся насмерть на горной зимней дороге, когда она с безумной скоростью неслась на прощальный прием, устроенный каким-то очередным якобы поэтом. Чувствуя, как Хлоя дрожит в его руках, Люк отбросил это воспоминание, с облегчением подумав, что с ночными кошмарами Ив было покончено и теперь она могла спать спокойно.

Хлоя надолго замерла, не противясь его объятиям, и, наконец, с тяжким вздохом зарыдала. Пытаясь заглушить свой плач, она уткнулась ему в грудь, словно не могла позволить себе роскошь открыто лить слезы. Никакая женская истерика не могла бы обезоружить Люка сильнее. Он чувствовал, как рыдания не переставая сотрясали ее тело, и его рука успокаивающе гладила ее спину. Хлоя затихла, как будто вдруг вспомнила, кто он, но потом потребность чувствовать рядом живое существо, которое помогло бы ей прогнать страх, взяла верх. Отдавшись этому чувству, она положила голову Люку на плечо и так крепко прижалась к нему, что он остро ощутил ее близость, несмотря на многочисленные слои ткани, составлявшие ее одежду.

Женское тепло жгло его даже сквозь одежду. Запах перепуганной женщины, исходивший от огненно-золотых прядей ее волос, выбившихся из спадавшей на спину толстой косы, щекотал ноздри. Хлоя вздрогнула, и Люк, очнувшись, вспомнил, что на дворе январь. Завернув Хлою в одеяло, он шепотом пообещал, что никуда не уйдет, и, взяв свечу, подошел к камину, чтобы разжечь огонь. Люк не мог понять, почему, когда во всех других комнатах на этом этаже горели камины и было тепло, ее очаг оставался холодным. Но об этом он спросит ее утром.

Когда пламя охватило сосновые поленья, Люк вернулся к кровати и сгреб Хлою в охапку вместе с одеялом и простынями. То, что она позволила ему это сделать, по-прежнему с ужасом глядя огромными глазами куда-то в страшную пустоту, лучше всяких слов говорило о том, в каком состоянии она находится. Люк поднес ее к старомодному креслу и, не выпуская ее из своих объятий, опустился в него. С таким же успехом вы могли бы спать в чулане, упрекнул он дрожащую женщину.

Несмотря на ее смущенную дрожь, Хлоя явно не хотела, чтобы он уходил. Когда одеяло соскользнуло с ее стройной ноги, она прижала ее к теплой ноге Люка, и это ощущение было более острым, чем страстные любовные ласки в постелях других женщин. Крепись, приказал он себе, сейчас она видит в тебе не страстного самца, а источник успокоения. Так будь им.

– Если вы отказываетесь выплакать свое горе, так по крайней мере расскажите мне, что вас так напугало, – сказал Люк и почувствовал, как Хлоя протестующе заерзала при мысли, что может открыть ему какие-то слишком важные тайны своей души. Люк с трудом сдержал свою вполне предсказуемую мужскую реакцию, когда по его и без того возбужденному телу скользнули изгибы женского тела. К счастью, Хлоя была слишком испугана, чтобы это заметить.

– Нет? Тогда я угадаю сам, хорошо? – тихо шепнул он ей на ухо и почувствовал, как она вздрогнула.

Хлоя покачала головой в слабой попытке сопротивляться, и Люк услышал, что у нее сбилось дыхание, как будто она хотела упрекнуть его за такое неприличное вторжение в ее личную жизнь, но, так и не сумев этого сделать, только еще крепче прижалась к нему.

– Я полагаю, мой приезд разворошил какое-то осиное гнездо в вашей умной упрямой головке и это вас очень расстроило, – тихо произнес он, и ему показалось, что ей удалось выдавить из себя глухое протестующее «нет». – Не думаю, что с моей стороны будет чрезмерным тщеславием подозревать, что я стал причиной ваших слишком живых сновидений, – настаивал он.

– Нет, – более отчетливо возразила она, и Люк понял, что он прав.

И хотя десять лет назад, в ту ночь, едва не ставшую ночью любви, они поклялись никогда не целовать и даже не желать друг друга, эта непрошеная связь, что была между ними, отказывалась умирать.

– Да, мадам, именно так, – повторил он, – и ваши старания отрицать те чувства, которые связывают нас наяву, скорее всего, и стали причиной ваших кошмаров. Это позволяет понять, почему вы их видите, но не объясняет, что вы видите и почему кричите во сне, а потом выглядите так, словно в момент пробуждения за вами гнались все демоны ада.

Глава 7

Наконец это произошло: страсть, не находившая выхода в течение десяти лет, открыто заявила о себе. Люк ждал, что ответит Хлоя. Он смирился с тем, что она значила для него больше, чем хотелось бы им обоим, и вот только что он в этом признался.

– С тех пор как Виржиния умерла, ночные кошмары преследуют меня каждую ночь, – сказала Хлоя, как будто видеть страшные сны для нее было лучше, чем питать к нему какое-то особенное чувство.

– Почему?

Должно быть, история, которая привела ее сюда, была куда более болезненной, чем он предполагал, подумал Люк. Он с трудом удержался, чтобы не сжать руки в кулаки, подумав о том негодяе, который сделал ей ребенка, а потом бросил выживать в одиночку. Хотя потом Люк признался себе, что лучше ему не знать ее истории, раз уж он сам пытался разрушить ее стремление вести добропорядочную жизнь, и что он ничуть не хуже того повесы, который сделал это в первый раз.

– Думаете, только для вас любовь стала катастрофой? – упрекнула его Хлоя.

Но Люк решил прибегнуть к отвлекающему маневру:

– Я полагал, что вы обожали своего безрассудного, опрометчивого мужа и каждую минуту своей жизни горюете, что его нет с вами. Именно так вы мне говорили, когда отвергли мое бесчестное предложение.

– И вы мне поверили?

– Вы были очень убедительны.

– Конечно. Ведь вы сделали мне бесчестное предложение.

– Ну, вы же не ждали, что я предложу вам выйти за меня замуж? – неосторожно бросил он.

Хлоя замерла, и Люк решил, что сейчас она снова ощетинится. Но она просто сказала:

– Нет. – Должно быть, ей было слишком хорошо или она слишком остро нуждалась в человеческом участии, чтобы оттолкнуть его. Вместо этого Хлоя сидела у него на руках и смотрела на огонь. – В тот день, когда родилась Верити, я научилась не ждать от людей слишком многого. У нас не осталось никого, кого бы волновало, что с нами будет.

– Значит, девочка действительно родилась после смерти отца? – деликатно спросил Люк, желая знать все о человеке, который бросил Хлою, но чувствуя, что вторгается в девичьи сны, которые были слишком личными и легко могли обернуться ночными кошмарами.

– Да, у Верити нет никого, кроме меня.

Признание прозвучало слишком печально, и Люку пришлось подавить желание узнать тайну, которую он пытался раскопать с упорством шахтера, добывающего уголь.

– А ваша семья? Они не могли вам помочь?

– Нет, – с болью ответила Хлоя.

Люк чувствовал, что под внешним спокойствием в ней бушевала буря эмоций, которую она так старалась сдержать, словно от этого зависела ее жизнь. Казалось, они так близко подошли к ее тайне, что ему захотелось снять эту тяжесть с ее плеч. Исправить ее жизнь. И хотя Хлоя упорно не желала открыться, Люк отчаянно хотел ее защитить. Из-за этой сложной, противоречивой женщины он сам перестал себя узнавать.

– Вы просили их?

– В то время нет, – отрезала она, и Люк проглотил очередное проклятие.

Хлоя по-прежнему не подпускала его ни к своему прошлому, ни к своему настоящему.

– Они отказали вам раньше?

– Мы убежали и поженились против воли родителей, – произнесла она так сухо, что Люк заподозрил в ее словах заученную версию, которая могла быть правдой, но выглядела слишком не похоже на нее.

– Но, возможно, теперь они с радостью приняли бы свою внучку?

– Я скорее пройду босиком всю Британию или стану просить подаяние, чем позволю им приблизиться к ней.

В этих словах звучала боль, предполагавшая, что когда-то давно в отношении юной, одинокой и беззащитной девушки было сделано что-то ужасное. В груди Люка вспыхнула жгучая ярость при мысли о тех людях, которые могли настолько жестоко обойтись с юной девушкой, что она больше не хотела их видеть. И в то же время стыд за то, что он сам обошелся с ней отвратительно, предложив совсем молодой вдове с крошечным ребенком стать его любовницей.

Стыд смешался с яростью: не Хлоя была виновата в том, что его жена превратила мечты молодого человека в прах, или в том, что он слишком замкнулся в себе, избегая риска снова почувствовать боль. Признание того, что он волновался за судьбу этой женщины, чего не чувствовал в отношении Памелы даже до женитьбы, когда они еще не успели обидеть друг друга, охватило Люка с силой стихийного бедствия. Казалось, что настоящий Люк Уинтерли очнулся от долгого сна. Он чувствовал почти физическую боль во всех мышцах и в этот миг пожалел о своем пробуждении.

– Я и не говорю, что вы должны, – произнес Люк, с трудом ухватив нить их неспокойного разговора, и напомнил себе, что в его арсенале имеется тонкий инструмент, которым он должен пользоваться более умело.

– Я не стану этого делать, даже если бы вы просили, – с презрением возразила Хлоя.

– Но я не прошу вас делать ничего, что вам так сильно претит. Для этого мы слишком много значим друг для друга, нравится нам это или нет.

– Я уверена, что вы недооцениваете силу нашей воли, лорд Фарензе, – холодно ответила она, как будто почувствовала, что не готова сделать прыжок в неизвестность.

– Возможно. Но я по-прежнему намерен выяснить, что заставило вас пойти на эту работу, лишь бы не оставаться с дочерью в своем доме.

– Тогда как вы посмели думать, что я могу стать вашей игрушкой в моменты праздности?

Как ни странно, но Люка задело, что Хлоя так плохо о нем думает, и все же он не мог позволить ей лежать здесь без сна или снова погрузиться в ночной кошмар.

– Я и не мечтал об этом. Мы говорим о вас и вашей дочери, а не о моих многочисленных и разнообразных недостатках.

– Нет, не так. Прошу вас, милорд, идите спать и дайте мне в последний раз побыть с Виржинией. Вы должны поспать, если собираетесь исполнять обязанности хозяина на похоронах вашей тетушки. Я уже хорошо выспалась и совсем не хочу снова оказаться во власти страшных снов.