Когда они подъехали к хижине, Дидра без тени смущения проводила ее в комнату настолько бедную, что ее можно было бы назвать первобытной. Дэниел сразу же направился к куче высохшего торфа, сваленной около очага, и подбросил несколько кусков на верхушку торфяной горки, уже дымившейся под большим закопченным чайником, висевшим на крючке и цепи над очагом. Затем, пока Дидра вынимала глиняную посуду из ветхого кухонного буфета и расставляла ее на убогом деревянном столе, он пододвинул к огню один из четырех стульев, стоящих у стены, для Джорджины. Она заставила себя не выказать сострадание, которое вызывала у нее вся эта обстановка, и старалась, чтобы ее глаза не выдали ее любопытство, способное смутить хозяев. Но она напрасно беспокоилась. Когда Лайэн подвинул стул для себя, сел рядом с Дэниелом и начал вполголоса серьезный разговор со стариком, на лице Дидры появилось выражение довольного ожидания, и ее ноги — теперь обутые в мягкие домашние тапки — радостно танцевали по каменному полу, когда она готовила еду для гостей.

Чайник уже начал петь, и все было готово, когда Дидра подмигнула Джорджине и молча жестами показала ей, что надо выйти, чтобы Лайэн и Дэниел могли закончить разговор. Не беспокоя мужчин, поглощенных беседой, они вышли наружу в сад, и, по молчаливому согласию, пошли к стайке цыплят, толпившихся почти на всей площадке на задах хижины.

Дидра еле сдерживала нетерпение:

— Надеюсь, Лайэн не позволит ему ходить вокруг да около, — подчеркнула она, и ее лицо в первый раз выразило озабоченность.

— Я тоже так думаю, — тихо ответила Джорджина, — если это так много значит для тебя.

— Так много значит! — Дидра выглядела пораженной. — О да, я совсем забыла, ты ведь не имеешь представления, о чем они спорят! Прости меня, Джорджина, ты думаешь, что я круглая дура и ухожу от ответа, как будто у нас есть глубокая, темная тайна, но ведь предмет разговора так важен для меня, что я просто не могу поминать о нем, чтобы не сглазить. Я глупа, конечно, но у меня есть суеверное предчувствие, что если об этом очень много говорить, то все может окончиться неудачей.

Джорджина поняла такое шифрованное послание. Когда девушка и мужчина так привязаны друг к другу, как Дидра и Лайэн, существуют причины, по которым они не хотят, чтобы их самые сокровенные чувства открывались любопытным глазам и праздным пересудам. Она ощутила внезапное сострадание к девушке, и она чувствовала, что конечно же дождется момента, когда услышит, что ее отец дал согласие на брак дочери с Лайэном Ардьюлином. Пожалуй, Дэниел, дружественно настроенный по отношению к своему властителю, колеблется, прежде чем отдать дорогое существо под его защиту. Понимает ли он, ведь Дидра наверняка не понимает, какой он беспринципный человек. Следует ли ей раскрыть, что только вчера Лайэн Ардьюлин замышлял с ее дядей затеять с ней флирт, чтобы осуществить свои делишки? Когда она уже окончательно убедила себя сообщить Дидре факты, открылась дверь и появился Лайэн, торжествующе улыбающийся Дидре.

— Лайэн, все в порядке? Удалось тебе убедить его? — Дидра ждала ответа с мучительной неуверенностью, и когда он просто расплылся в улыбке и утвердительно кивнул, она испустила вопль восторга и бросилась в его объятия.

Было слишком поздно. Джорджина убеждала себя, что боль, которую она почувствовала за Дидру, — это сочувствие девушке, не замечающей пороков у мужчины, которого она любит. Одно было ясно — теперь уже говорить поздно. Дидре придется самой открыть изъяны человека, за которого она собиралась замуж.

Глава пятая

Джорджина очень удивилась, когда после того, как радостное возбуждение Дидры прошло, Лайэн начал собираться, чтобы покинуть дом Каваны. Он извинился перед ними обоими за то, что не может разделить с ними еду, собранную Дидрой, и решительно заявил, что у него есть другие неотложные дела, требующие внимания. Дидра была огорчена, но никак не приведена в смятение, и Джорджина не понимала, как она может позволить своему новоиспеченному жениху так срочно покинуть ее, даже не обсудив нисколько планы на будущее. Она пыталась найти в ее поведении хоть какие-нибудь признаки обиды при прощании, но на откровенном лице Дидры по-прежнему отражалась нескрываемая радость.

Джорджина неохотно последовала за Лайэном в кабриолет, но, когда она на прощание помахала рукой Каване, ее брови были вздернуты в смущении и дюжина невысказанных вопросов трепетала на ее губах.

Когда обе фигуры исчезли из поля зрения, она вздохнула и еще больше расслабилась на своем сиденье. Лайэн казался вполне довольным самим собой. Она взглянула на его четко прорисованный профиль и увидела, что его губы искривлены в улыбке удовлетворения. Он ошеломил ее вопросом:

— Что ты думаешь о Дидре, как ты считаешь, подружитесь ли вы?

Она проговорила, смущенно заикаясь:

— Как… как я могу что-нибудь сказать после столь краткого знакомства?

Его брови поползли вверх, и он холодно ответил:

— О некоторых людях можно инстинктивно понять все, как только с ними встретишься, — он поколебался чуточку и продолжил: — Как было со мной, когда я впервые встретил тебя.

Целую вечность она не могла от гнева вымолвить ни звука, и прежде чем ей удалось найти достойные слова для ответа, он продолжил, как если бы его наглая ложь еще не вся была высказана:

— Дидра — чудесная девушка. Ее мать умерла, когда ей было всего четырнадцать лет, и ее сердце было почти разбито, когда Дэниел стал настаивать на выполнении обещания, данного им жене, и хотел послать ее в Лондон к тетке, сестре ее матери, чтобы она там завершила образование. Она всеми своими силами сопротивлялась воле отца, но Дэниел знал, что у нее тонкий разум и что он может зачахнуть, если не будет достойных наставников. Так или иначе, когда мисс Донерти, школьная учительница, присоединилась к Дэниелу, Дидра согласилась. Она завершила обучение в Лондоне, потом поступила в Королевскую академию сценического искусства, тогда она была для нее Меккой; ее целью было закончить эту Академию, и в этом она превзошла наши самые необузданные надежды.

Он обернулся, чтобы убедиться, что ей не наскучило слушать его, и, когда увидел восхищение на ее лице, продолжил:

— Теперь она процветающая актриса, у нее нет отбоя от предложений, но в каждом контракте, подписанном ею, она настаивает на пункте, и этот пункт всегда включают, что в течение трех месяцев на протяжении каждого года она свободна от любых обязательств перед театром. Эти три месяца, — закончил он просто, — посвящены Дэниелу. Наверное, теперь ты поймешь гордость старика, когда он сказал: «Как раз сегодня моя дочь вернулась домой».

Ком встал в горле у Джорджины, и она быстро заморгала, чтобы стряхнуть слезы, вызванные этим рассказом. Однако Лайэн почувствовал ее страдание, и его голос стал резким, когда он сказал ей:

— Не плачь по Дидре и Дэниелу, плачь по всем семьям в Керри! В каждой деревне, в каждой хижине и даже у отдельного человека, живущего одиноко, счастливы от того, что Господь Бог будет настолько добр, что позволит им увидеть сыновей и дочерей еще раз перед смертью. Как птенцы, улетевшие из гнезд, рассеяны они по всему миру. Есть священники в Чикаго, строители мостов в Южной Америке, землекопы в Англии, наши девушки даже работают медсестрами в больницах, рассеянных по всему земному шару, и молодежь, оставшаяся здесь, испытывает непреодолимое желание присоединиться к ним. Тебя удивит, — его голос зазвучал так резко, что она подпрыгнула, — что я думаю, что ни одна жертва не будет слишком велика, если она позволит исправить такую несправедливость!

Она, загипнотизированная силой его чувства, смотрела в его холодно сверкающие глаза, теперь цвета ледяной голубизны. Его возбуждение было так сильно, что она отодвинулась от него со вздохом смятения, и этот звук, казалось, вернул его в реальность. Перемена его настроения была столь быстрой, что она почти не уловила это, — был момент, когда он смотрел на нее так, словно она одна виновата в том, что ирландские дети покидают родину, но уже в следующее мгновение он откинул голову назад и громко засмеялся, а его переменчивый темперамент за секунды превратился из бешенства в веселье.

Поглядывая с огоньком в глазах сверху вниз на ее испуганное лицо, он оправдывался перед ней:

— Извини меня, что мое ужасное настроение расстроило тебя, Джина, пожалуйста, прости меня. Боюсь, что когда я касаюсь этой темы, я способен дать полную волю своему нраву, и я забыл, что для тебя чужды такие проявления чувств.

Два голубых копья вонзились в ее покрасневшее лицо, и его губы изогнулись в кривой улыбке.

— Как чудесно никогда не позволять эмоциям одолеть здравый смысл! Быть способным бесстрастно думать о любом предмете, даже не касаясь вопроса о правах человека и родственной привязанности.

Она почувствовала себя обвиненной, и инстинктивно подготовилась отвечать, но он опередил ее:

— Но хватит об этом, — он стегнул идущую иноходью кобылу вожжами, и та ускорила шаг. — Я очень много говорил о политике. Я привез тебя сюда, чтобы ты развлеклась, и надо бы посмотреть, как ты будешь это делать.

Он повернулся к ней спиной, когда Шина увеличила скорость. И Джорджина тоже откинулась на спинку, только тогда уразумев, что ее кулаки крепко сжаты, а тело напряжено от страха. Она почувствовала себя в изнеможении от ударов, нанесенных его словами, и ее оскорбили презрительные выпады, слетавшие с его языка. Как он мог обвинить ее в бессердечии и в том, что ее не занимают проблемы человечества? Она позаботится о Дидре и Дэниеле, и обо всех остальных, но она просто не знала, что существуют такие трагические обстоятельства, а иначе она непременно стала бы строить завод в Ирландии.

Ход мыслей прервался, воспоминание о заводе подействовало как холодный душ на ее переполненный размышлениями мозг. Как сатанински умен он! По ее жилам вновь заструилась ледяная вода, охлаждая чувства и попутно принося с собой здравый смысл. Она и в самом деле начала верить, что главным в его пылких речах было благосостояние его арендаторов; еще всего лишь один обман струн ее сердца, и она обещала бы ему все! Потрясенная тем, что сумела избежать такой опасности, она снова глубоко погрузилась в мысли и стала приводить в порядок свои эмоции, безжалостно решив, что Лайэн Ардьюлин не найдет ее такой же чувствительной при своем следующем нападении.