В конце концов я спросил, что его так заинтересовало в моей физиономии.

— Притча о том, как человек мог быть дьяволом, но вышел из ада, повинуясь слову, — загадочно ответил он.

Какую бы игру ни затеял на этот раз хозяин, правила её мне были неизвестны. Я сосредоточился и призвал себе младшие карты. Они пришли. Я выложил их на стол в уверенности, что мистеру Эру ничего не останется делать, как взять их, разрушив тем самым свои болезненные фантазии.

После того как я сбросил мелкие карты, взгляд мистера Эра на секунду метнулся за моё плечо, будто кто-то вошёл в комнату. Я невольно взглянул туда же. А когда вновь глянул на стол, одна из карт была подменена — мистер Эр жульничал! Но не в свою пользу: вместо моей бубновой двойки на столе красовался трефовый валет!

— Здорово сделано, — бросил я, — даже наш старый друг Ингрэм никогда не передёргивал так ловко. Но вы ошиблись — заменили мою двойку, так что мушка моя и десять фунтов мои!

— Какая двойка? — Мистер Эр невинно смотрел на меня. — У тебя не было двойки, за весь вечер — ни одной, тебе дьявольски везёт.

Я внимательно посмотрел на него, пытаясь понять, не шутит ли он. В лице — ни следа иронии. Я пожал плечами и сгрёб десять фунтов. Если, идя на поводу у его прихотей, я могу ещё и пополнить свой карман, значит, так тому и быть.

Но вечер тянулся, и идти на поводу становилось всё утомительнее. Мне никак не удавалось проиграть. Если я полагался на удачу, мне приходила хорошая карта и я выигрывал. Если, сосредоточившись, добивался того, что шли младшие карты, мистер Эр подменял их, и я выигрывал снова. Больше того, ничто не могло заставить его признать свой обман, даже когда я ловил его за руку; один раз я схватил его за рукав прямо при подмене карты. Он и бровью не повёл, только сказал:

— Посмотри, Хитклиф, что ты делаешь — порвал кружева. Теперь будут болтаться и мешать играть.

Я был сбит с толку и в конце концов оставил всякие попытки следить за игрой, пусть карты ложатся как Бог на душу положит.

Наконец мы закончили, и мистер Эр, отвесив низкий поклон, спросил:

— Завтра вечером, в это же время?

Ничего не ответив, я вышел из комнаты, выигрыш оттягивал карман. Высыпав золото на кровать, я насчитал больше четырёхсот фунтов! Мистер Эр просто отдал мне эти деньги; да нет, запихнул их мне в глотку! Останься я в Ферндине, сколько пришлось бы положить трудов, чтобы получить такую прибыль на лошадях?

Во всём поведении мистера Эра было что-то ненормальное, пугающее: эта болезненная преувеличенная сосредоточенность на мне, намеренная расточительность (хотя, как выяснилось во время его болезни, когда мне пришлось взять на себя его дела, он владел состоянием, которое не так просто было исчерпать — в Вест-Индии у него были поместья, по сравнению с которыми Торнфилд показался бы жалкой картофельной грядкой). Я пытался вычислить мотивы его странного поведения, но не мог. Надо было остаться ещё на день, чтобы посоветоваться с врачами.

Признаюсь тебе, Кэти, что моя задержка имела и ещё одну причину: эта гора золота на покрывале вселяла в меня надежды увеличить моё состояние. Мог ли я всего из-за нескольких дней или недель зарезать курицу, несущую золотые яйца? Ведь это ради нашего общего будущего! Хоть я и сделал достаточно, чтобы обеспечить нам счастливую жизнь, но неужели не приятно сделать больше, чем достаточно?

Впрочем, подобные мысли не сразу завладели мной. По крайней мере не в этот вечер. Пока надо было дождаться заключения врачей.

Как я и ожидал, они посоветовали мне отнестись к моему благодетелю с юмором; пусть себе чудит, какая бы болезненная фантазия ни пришла ему в голову; во всяком случае, это — шаг к жизни; а недавнее его состояние полностью было обращено в обратном направлении.

Вот так, Кэти, я и остался там ещё на день, потом ещё и ещё — играл с мистером Эром и сгребал золото. Я выигрывал — и не мог остановиться, не мог делать больше ничего, никаких осмысленных усилий. Я был отравлен — отравлен тлетворными испарениями, пропитавшими каждый закоулок Торнфилд-холла. Золото одурманило меня. Когда перевалило за десять тысяч, я перестал считать — просто смотрел на растущую гору.

Я стал почти таким же затворником, как мистер Эр. За новостями в Милкот ездил теперь Джон. Я выходил из дома только поздно ночью, когда заканчивалась игра и подсчёты. Припомнились прежние страхи — а не безумен ли я в самом деле? Но этот вопрос больше не интересовал меня. В лихорадочном возбуждении без устали бродил я среди деревьев, подставляя разгорячённое горло стихиям — осенний ветер и дождь, зимние бураны (помнишь, какая вьюжная была зима?) как нельзя лучше отвечали смятению моей души.

Ну а что же мой великодушный покровитель, мой высоколобый ментор? У него всё прибавлялось сил и энергии, хотя энергия эта была особого рода — проявлялась только за карточным столом. Весь день он по-прежнему проводил в спальне, неизвестно чем занимаясь; я тоже оставался в своей комнате, спал, но не спасал даже сон — сквозь щёлочку под дверью из его комнаты в мою удушливым серным облаком вползала эта отрава, окутывая мой мозг омерзительными кошмарами.

Иногда они были вполне осмысленны: я видел, как со стен Торнфилда вниз, во внутренний дворик, на беспомощные тела Эдгара Линтона и Хиндли Эрншо обрушивается сокрушительный дождь золотых монет. Он падает беспрерывно, погребает, расплющивает их тела, и из-под сверкающей груды бежит кровь.

Такие сцены сменялись обычно более смутными видениями. Невнятные шёпоты, вздохи наполняли мой сон; в безудержном танце кружились, извиваясь, котята, птички, цветы, вырастали до огромных размеров, вздымались надо мной, будто хотели что-то сказать на неведомом языке.

Ужас охватывал меня — щёки пылали, горло перехватывало, — и я просыпался. Ища облегчения, пошатываясь, добредал до окна, распахивал его, а за окном стоял такой же пугающий лес: мой сон обманул меня.

Однажды ночью — или вечером, ибо я уснул ещё засветло — меня разбудили взмахи огромных крыльев. Птица из дебрей сна превратилась в ангела, ангела смерти, покрытого остроконечными блестящими чёрными перьями; в комнате зашелестели крылья.

Как от толчка, я проснулся. Да и проснулся ли? Не уверен — таким заторможенным себя чувствовал. Во сне ли, наяву — комната полна была трепета, воздух дрожал, перья касались щеки.

Я вскочил — ступни коснулись ледяного пола; это не сон! — в комнате витало нечто материальное, хотя я почти ничего не видел — лишь полоска света пробивалась из-под двери холла. Я распахнул дверь и тут же, ощутил лёгкое движение воздуха. Что-то проскользнуло мимо моего уха и пронеслось в коридор.

Я — следом. От свечи, прилепленной воском к полу, струился свет. Взгляд мой уловил какое-то движение сбоку. У входа в мансарду что-то шевелилось.

Да, это была птица. Сидя на полуоткрытой двери, она размахивала крыльями. Я приблизился — она не улетела, только вздёрнула и наклонила голову. Попугай, вроде тех, что моряки привозят из Индии, — говорят, они живут дольше людей и не хуже человека могут научиться говорить. Но этот молчал. Ярко-красное туловище и крылья, блестящие жёлтые с голубым эполеты. Склонив набок голову, он смотрел на меня. Я протянул к нему руку.

Но тут из-за двери послышался тихий смех. Попугай обернулся и, увидев что-то, спорхнул вниз. Я потянулся к щеколде, но мой невидимый противник оказался проворнее — лишь на мгновение мелькнуло передо мной что-то белое, а потом дверь захлопнули, заперли на засов, и птица со своим компаньоном, если этот компаньон был, скрылись от меня.

В этот вечер, как обычно, я ждал мистера Эра в библиотеке, но не с обычной своей целью; игра, что я задумал, пожалуй, удивила бы его. Однако первому удивиться пришлось мне.

Высокочтимый мой покровитель предстал передо мной разодетым с небывалой тщательностью, в строгом чёрном сюртуке с щёгольскими манжетами и воротником фламандского кружева. Чисто выбрит — ещё одна новость (со времени своей болезни он не расставался с жёсткой бородой), стянутые лентой волосы забраны назад. Фактически наряд его до тонкостей повторял мой привычный стиль — было в этом что-то вызывающее, скорее озадачивающее, чем оскорбительное, если принять во внимание его душевное состояние, и всё же это вывело меня из равновесия; я пришёл сюда, полный решимости приступить к выполнению своего плана, как только он появится, но теперь заколебался.

Мы ждали, пока Джон принесёт новую колоду: я при свете камина читал газету, он барабанил пальцами по карточному столу и изучал моё лицо.

Этого я как бы не замечал.

Вдруг, словно повинуясь внезапному порыву, мистер Эр оттолкнул кресло и шагнул на середину комнаты.

— Хитклиф, подойди сюда. — Он протянул руку. Подавив вдруг нахлынувший суеверный страх, я подчинился и встал рядом с ним.

Он вглядывался в огромное, от пола до потолка, зеркало, занимавшее одну из стен библиотеки. В нём отражались ряды книг, пляшущий в очаге огонь, небрежно брошенная на карточном столе газета, наши отодвинутые кресла и мы сами, стоящие бок о бок.

— Посмотри на нас, Хитклиф. Ну разве не прелестная парочка? Поучительное, вдохновляющее зрелище! Что один, что другой — воплощение благополучия и добродетели, а?

Что тут можно было ответить? Я промолчал. Но он сжал моё плечо — последнее время мне приходилось буквально заставлять себя без содрогания выдерживать его прикосновение, такое бешеное омерзение вызывало оно у меня.

— Ну, Хитклиф, скажи. Что ты видишь?

— Вижу двух джентльменов, одетых поразительно одинаково. Почти близнецов.

— Да-да, что касается одежды — ну а их собственный облик? Что отличает их?

— Хотя у них одинаково смуглая кожа, тёмные глаза и волосы, оба атлетически сложены, тот, что моложе, во всех отношениях превосходит другого. Он на полголовы выше ростом, он спокоен и держится прямо. Тот, что старше, горбится и суетится. Может быть, его постигло нервное потрясение или мучит тайная вина.