К тому времени, как мы подняли Бланш Ингрэм на ноги и убедились, что она цела и невредима, загадочной посетительницы и след простыл. Прибежавшие на шум Джон и Ли принялись расставлять по местам мебель. Спустился мистер Эр в халате, но, не дослушав объяснений Ингрэма, развернулся и исчез в темноте холла, вероятно, возмущённый нашим, как он счёл, пьяным кутежом.

— Кто это был? — шёпотом спросил я у Бланш, счищая воск с её сюртука.

— Не Мэри, — ответила она и только помотала головой, когда я попытался расспросить подробнее. Провожаемая укоризненными взглядами Ли, она выбежала из комнаты.

В продолжение всей этой сцены Эдгар Линтон без движения лежал на софе. Теперь он сел и обхватил голову руками.

— Этого в постель, — сказал Ингрэм. Мы подхватили Линтона под руки и кое-как втащили по лестнице.

— Я его уложу, — сказал я Ингрэму у дверей Линтоновой спальни.

Ингрэм удивлённо покачал головой.

— Добрая у вас душа, Хитклиф. Простить такое оскорбление! При мне людей убивали за меньшее. Впрочем, он действительно был очень пьян. Доброй ночи.

В третий раз за вечер мы с Линтоном остались наедине. Он лежал на кровати и смотрел на меня остекленевшими глазами, в обоих его зрачках отражалось пламя моей свечи. Я присел на краешек кровати.

— Эдгар, вы в сознании? Вы понимаете меня?

— Да. — Он говорил как во сне.

— Мы ведь старые друзья?

— Мы никогда не были друзьями.

— Нас связывают узы — крепкие и давние.

Он попытался прикрыть глаза ладонью.

— Уйдите.

Я поднёс пламя ближе к его лицу.

— Вы пьяны и ничего не помните. Это простительно.

— Нет никаких уз. Вы для меня — ничто.

Я сжал его обмякшую руку.

— Я для вас — всё.

— Нет.

— Да. — Я ущипнул влажную ладонь, чтобы привлечь его внимание. — И потому, что мы так много друг для друга значим, завтра я буду беречь вас как зеницу ока.

— Беречь меня?

— Вас. Мы поедем кататься, возможно — вдвоём, вдали от дома случаются неприятные происшествия. Есть много боковых аллеек и заброшенных троп, на которых можно свалиться с лошади и разбить голову о камень, и никто ничего не узнает.

Эдгар немного пришёл в чувство.

— Ох, но я предпочитаю ездить в экипаже, — запинаясь, пробормотал он.

— Полагаю, ваш дядя рассудит иначе. Вы же хотите ему угодить? Вас интересует его имение, не так ли? Дэнт-хауз будет отличным дополнением к Мызе Скворцов.

— Вы не имеете права…

— Абсолютно никаких прав. Я знаю. Не имею права любить Кэти. Не имею права вести себя как джентльмен. Не имею права вести себя как джентльмен. Не имею права замечать ничего к вам относящегося. Я верно изложил вашу позицию? Отвечайте же!

Я снова ущипнул его безжизненную руку.

— Нет! Да! Оставьте меня в покое!

— Именно этого я делать не намерен. Я не оставлю вас в покое — особенно завтра.

— Завтра?

— Не тревожьтесь о завтрашнем дне. Что бы ни случилось, я буду рядом, буду следить за каждым вашим движением, чтобы вам не расшибиться насмерть.

— Насмерть!.. Но…

— Кэти бы не хотела, чтобы вы расшиблись насмерть, а мы оба — рабы её желаний, не так ли?

Лицо Линтона стало совсем серым, на лбу снова выступил пот. Я потрепал его по щеке и поднялся.

— Доброй ночи, — сказал я. — Пусть ваши сновидения будут столь же приятны, как и будущее, которое я вам уготовил.

И я вышел.

11

— Не трогай шнур!

Полутьма, окутавшая спальню мистера Эра, сгущалась вокруг кровати с бархатным пологом, откуда и прозвучал голос. Джон вызвал меня сюда спозаранку, а когда я спросил зачем, только головой тряхнул и, как всегда, проговорил:

— Затевает что-то.

Лицо хозяина неясным пятном белело на подушке. В комнате было темно; лишь сквозь щёлочку между тяжёлыми гардинами, которые я хотел было отдёрнуть, пробивался солнечный свет.

Я опустил руку.

— Что стряслось? Вы больны? — спросил я. Прежде меня никогда не вызывали в спальню мистера Эра.

— Нет, — ответил он. — В общем-то…

Он умолк. Я снова протянулся к гардинам и дёрнул шнур что есть сил. Слепящие лучи солнца, пронзив комнату, ворвались под мягкий полог кровати.

— Будь ты неладен! — взревел её обитатель, закрыв глаза ладонями. — Строптивец неблагодарный!

— Вы больны! — воскликнул я.

В резком утреннем свете стало видно, как осунулось лицо мистера Эра, как растрёпаны волосы. Я приблизился на пару шагов; скомканная под правой рукой простыня — в крови.

— Что с вами? — Положив руку на его плечо, я нагнулся поближе. Мистер Эр раздражённо оттолкнул меня.

— Что со мной? Со мной? Спроси лучше, что с тобой! Пьёшь, гуляешь всю ночь, дуешься в карты, — вот воспитал лоботряса на свою голову!

— У вас кровь, — не обращая внимания на его ворчание, сказал я. — Что случилось? Где рана?

В ответ он выпростал из-под простыни руку. Она оказалась туго замотана носовым платком; поморщившись, я развернул платок. Засохшая на ладони буроватая корка лопнула, из трещины сочилась кровь. Я осмотрел пораненную руку. Кожа была сухой и горячей.

— Порезана чем-то острым; основание большого пальца рассечено почти насквозь, будь удар чуть сильнее — остались бы без пальца. — Мне вспомнилась загадочная ночная гостья. — Кто на вас напал?

— Почему ты думаешь, что на меня напали?

— Кто-то же держал поранивший вас нож, и не думаю, что это были вы сами.

Глаза мистера Эра вспыхнули.

— Что ты видел?

— Женщину в белом, говоришь. Женщину в белом, а то как же! Призраки мерещатся с пьяных глаз.

— Призрак был вполне материальный — настолько материальный, что сбил мисс Ингрэм с ног.

И тут он улыбнулся.

— Так мисс Ингрэм досталось? Этой подробности я не слышал.

Я вдруг вышел из себя.

— Как угодно, но прошлой ночью здесь была живая женщина, которая ненавидит вас и стремится причинить вам вред, и уже причинила! Она напала на вас, она хотела вас изувечить, если не хуже!

— Попридержи язык! — вдруг приподнявшись с подушки, прикрикнул мистер Эр и тут же без сил рухнул на кровать. — Никто на меня не нападал, — почти прошептал он.

— На вас напали, сэр, но сейчас это неважно. Надо привести врача.

— Нет, нет! — Здоровой рукой он остановил меня. — Нет, моим врачом будешь ты.

Решив что он бредит, я снова поднялся, но он потянул меня обратно.

— Я серьёзно, Хитклиф. У меня есть причины — и весьма основательные — к тому, чтобы никто об этом и не узнал. Даже Джон — я не впущу его в комнату нынче утром. Нет, приходить ко мне будешь только ты — и, что бы ты ни увидел, никому не слова. Обещаешь?

— Давайте не будем больше тратить время на разговоры. Позвольте мне привести Картера.

— Сначала обещай.

— Ну хорошо, обещаю. Можно идти?

— Вот упёрся. Я же сказал, хирургом будешь ты. Ты помогал Дэниелу оперировать лошадей, так ведь?

— Да.

— И кое-чему научился?

— Немного.

— Хмм. Дэниел говорит, ты превзошёл его. Во всяком случае, наложишь мне швы. Нет, ты не ослышался. Ты же сам видел — мой большой палец совсем отбился от своих приятелей; вот и соберёшь всю компанию вместе. Давай, мой мальчик, — зашьёшь человеческую рану не хуже лошадиной. Иди возьми свои орудия пыток; ещё только рассветает, тебя никто не увидит, а если увидят, подумают, что ты возвращаешься после любовных похождений — ведь комната мисс Ингрэм рядом с моей.

Видно, не так уж он был плох — хватало сил язвить.

Наскоро забинтовав его руку, я вышел. Спустя десять минут, когда я вернулся с инструментами, он дремал, но, заслышав мои шаги, сразу проснулся.

— Никого не встретил?

— Нет, всё спокойно. — Я выбрал самую маленькую иглу и зажим. — Будет больно. Принести из столовой бренди?

— Есть средство получше. Открой средний ящик туалетного стола — да, здесь, — достань флакон и стакан.

Я вытащил то и другое. Во флаконе плескалась тёмная жидкость, и когда я повернул его к свету — жидкость вспыхнула рубиновым огнём.

— Хорошо. Теперь полстакана воды; потом — до метки — эликсира.

— Опиат? — спросил я, отмерив дозу.

— Нет, впрочем, не знаю; может, в нём опиум, а может, мышиное ухо или крыло летучей мыши, из которых, мне кажется, его в основном и делают. Я получил это от одного травника в Италии; для дуэли, ради которой я добывал его, он мне не понадобился, но я суеверно храню эликсир до сих пор. Он одновременно снимает боль и укрепляет сердце; мне кажется, я всегда ощущаю его действие.

Он с трудом сел и решительно положил на стол руку.

— Начинай!

Я очистил тампоном рану и приступил к операции. Разрез оказался глубоким; соединив края мышц, я стал сшивать кожу. Легко представить, что даже для человека, находящегося под воздействием волшебного итальянского снадобья, этот процесс должен был оказаться достаточно мучительным, так что я решил отвлечь моего пациента наиболее доступным мне способом — разозлить его.

— Скверная рана, — рассуждал я, — вонзив нож, его ещё и повернули, как только кость выдержала! Что же это за женщина в маске, почему она на вас напала?

Стрела достигла цели. Щёки его вспыхнули, брови насупились.

— Я же сказал: никто на меня не нападал!

— Чушь!

— По крайней мере, никто, кому можно было бы предъявить претензии с точки зрения закона и морали. Выкинь это из головы; а если не получится, то хотя бы запри там наглухо; намекнёшь хоть одной живой душе — и я пропал. Но постой; ты сказал, она была в маске?

Я подробно изложил обстоятельства ночной встречи, приведя длину своей повести в соответствие с длиной накладываемого шва. Рассказывал о мошенничестве Ингрэма, о появлении мисс Ингрэм, об обвинении Линтона — опустив, разумеется, подробности о моём неожиданно открывшемся даре и подоплёку наших с Линтоном отношений.