Я смотрел отцу в глаза, они у него были необычного металлически-серого оттенка. Такого же цвета, как навесные замки, и сквозь них так же невозможно проникнуть внутрь. У меня они карие, в маму. Иногда, когда я смотрел в зеркало, в своем отражении буквально видел ее. Я такие моменты одновременно и любил, и ненавидел.

Где моя мама?

Я опять посмотрел в непроницаемые глаза отца, снова попытался найти в них ответ на этот вопрос.

Когда три года назад мама исчезла посреди ночи, полицейские вились вокруг отца, стараясь отыскать улики против него. Но ничего не обнаружили. Разумеется, он же не виноват, подбадривал себя я.

Отец был властным и подавлял людей, но родители как-то странно и по-своему друг друга любили. Мама умела вызвать в отце хоть и скупую и грубоватую, но искреннюю ласку, которая совсем исчезла, когда не стало ее.

Нет, даже если проклятие и вправду существовало, даже если мужская линия Хайдов действительно брала начало от того самого злого «мистера Хайда» и была генетически обречена творить ужасное зло, отец точно ничего плохого не сделал бы маме.

Но не верил я и утверждениям отца, уверявшего, что мама ушла по собственной воле, просто у нее начался кризис среднего возраста, и рано или поздно она вернется. Вот это было «смешно», как говорил он.

Кто-то сделал с ней что-то плохое. Убил. Но кто?

Я в полном недоумении посмотрел на отца, поморгал глазами и высвободил руку.

Во что я верил?

Отец, похоже, почувствовал мою внутреннюю борьбу и воспользовался минутной неуверенностью.

— Тристен, я один из лучших психотерапевтов в мире, — сказал он со свойственным ему высокомерием. Я всю жизнь занимался исследованиями работы человеческой мысли. И я тебе говорю, что с тобой все в порядке, за исключением того момента, что дедовы нелепые россказни затуманили тебе мозги.

— А кошмары, — напомнил я, — которые мне снятся. Даже Фрейд придавал снам большое значение. Он говорил, что таким образом подсознание выражает свои истинные желания.

А если принять за данность, что в мучивших меня сновидениях отражались мои глубинные устремления, я не просто болен, не просто ненормален. Я психопат. Мои кошмары представляли собой хаотичные, беспорядочные видения, полные всякой кровавой жути. Но в последнее время они стали более связными — я четко помнил реку, нож и бледное девичье горло, до ужаса уязвима.

— Ох, Тристен. — Попытка сына-подростка рассказать великому доктору Хайду что-то о Фрейде заставила его улыбнуться. — Ты словно Юнга никогда не читал. — Улыбка угасла. — Личный опыт сновидца и его жизненные обстоятельства определяют — и в некоторой мере усложняют — образы, являющиеся нам во сне. Твои сны — это отзвук рассказов моего отца. Твое подсознательное не проигрывает сценарии, о которых ты мечтаешь. Это выражение твоих весьма осознанных страхов. У тебя нет тайного желания кого-либо убивать.

Тут он был прав. Убивать я не хотел. Вообще-то, я отчаянно надеялся на то, что дед неправ. Я хотел быть как все.

Отец опять откинулся на спинку стула, посмотрел в окно и покачал головой:

— Если бы я знал, что отец окажет на тебя такое ужасное влияние, я бы ни за что не отпускал тебя к нему так часто. Я вообще запретил бы тебе ездить к нему.

— Нет, не говори этого! — принялся возражать я. — Если бы не дед, я не начал бы заниматься музыкой. Не стал бы сочинять!

Отец снова повернулся ко мне:

— И не зациклился бы на этой дикой мысли, будто ты рано или поздно превратишься в оголтелого монстра-убийцу.

На мой взгляд, обсуждение достигло своего конца. Или, может, не совсем, поскольку отец снова протянул ко мне руку и взял меня за запястье, на этот раз не так крепко.

— Тристен, — сказал он, и голос его тоже стал мягче, — если бы «проклятие Хайдов» существовало, оно бы распространялось и на меня, так? Ведь дед твой уверял, что сходят с ума все мужчины из нашего рода, я правильно понимаю?

— Да, — согласился я, отводя взгляд. Я не мог смотреть ему в глаза, потому что на самом деле, даже если не считать маминого исчезновения, после того, как дедушка так открыто и с таким отчаянием заговорил об этой проблеме, я начал анализировать поведение отца и задумываться о том, все ли с ним в порядке.

— Тристен, посмотри на меня, — приказал отец, снимая очки, как будто он хотел устранить все преграды, которые могли помешать мне понять то, что он хотел до меня донести.

Я заставил себя посмотреть в эти серые глаза:

— Что?

— Никакого проклятия нет, — сказал он мягко и убедительно. — Выкинь эти мысли, пока они действительно не навредили твоей психике.

—Хорошо, — согласился я, в первую очередь для того, чтобы можно было отвернуться от него и окончить разговор. — Как скажешь.

Но он меня все равно не убедил. Вовсе нет. Если бы я только доверял отцу и мог рассказать ему о том вечере, когда мы с некой девушкой пошли к реке. И о той ночи в Лондоне — всю историю про деда целиком и о своих подозрениях…

Но я, разумеется, не мог ничего этого ему сказать, думал я. Этот секрет я должен унести с собой в могилу.

Надев очки на свой длинный нос, отец поерзал и достал кошелек,

— Мне надо возвращаться в кампус, — сказал он. — Ты сам справишься?

— Ты сейчас будешь работать? — удивился я. — Уже почти восемь.

— Для меня это важно, — напомнил отец, — Я отказался от практики в Лондоне, и ты не пошел в одну из лучших академий Англии не для того, чтобы просиживать штаны в съемном доме в какой-то деревне в Пенсильвании. Мне надо готовиться к лекциям и провести исследование, которое произведет впечатление на моих американских коллег.

Ко мне вернулось подозрение, от которого я старательно пытался отделаться. Я мог понять, что, став членом совета престижного медицинского колледжа Северина, доктор Фредерик Хайд выйдет на более крупную, международную арену, но в последнее время он работает все больше и больше. Сколько можно проводить исследования?

Отец властным жестом подозвал официанта и попросил чек. Пока он расплачивался, я так и смотрел в окно. И вдруг увидел Джилл Джекел и Бекку Райт, этих двух крайне непохожих подружек.

На одной из них были короткая джинсовая юбка и обтягивающая футболка, а на другой — кружевная блузка. Но это было не сексуальное кружево, а какое-то старомодное, похожее на свадебную фату, такое носят только девственницы.

Одна из них активно жестикулировала, сверкая ярко-алыми ногтями. Другая изо всех сил вцепилась своими миниатюрными бледными ручками в папку с рисунками.

Одна иногда появлялась в моих кошмарах: она оказывалась в моих объятиях, и я приставлял ей к горлу острый нож… Одна...

— Интересуешься? — спросил отец, возвращая меня к реальности.

По всей видимости, он заметил, что я наблюдал и Джилл и Беккой.

— Нет. — Я покачал головой. — Вовсе нет.

Я был уверен, что говорю правду. Но почему-то чувствовал себя при этом лжецом, ведь на самом деле я был заинтригован обеими этими девушками, правда совсем по-разному, что порой меня самого очень беспокоило.


Глава 5

Джилл


Бекка Райт развалилась у меня на кровати и болтала загорелыми ногами с накрашенными ногтями, листам «Основы мира химии», словно это был глянцевый журнал, в котором она рассматривала фотки каких-нибудь красавиц и красавцев, а не модели молекул.

Я стояла в углу у мольберта, рисовала слепящее солнце, но сама посматривала на подругу и гадала, как долго она будет делать вид, что занимается, сколько времени продлится этот фарс.

Минуты через две она захлопнула книгу и села, скрестив свои длиннющие ноги кренделем, как мы с ней когда-то любили сидеть в детском саду на коврике.

Как получилось, что мы дружим уже столько лет, даже после того, как Бекка завела себе других подружек? Это из-за того, что мы до сих пор живем в одном квартале и поэтому вместе ходим в школу? Или я была ей скорее нужна, чем нравилась? Возможно, в этом и было дело...

За окном сверкнула молния, лето приближалось к концу, и надвигалась гроза, и не важно, что именно притягивало ко мне Бекку — я была рада, что она сидела у меня допоздна, пока мама работает.

— Джилл? — начала Бекка, когда отгремел гром. — Я тут подумала кое о чем.

— Да? — Я добавила на холст хромового желтого. — О чем же?

— О том, как тупо Мессершмидт выставляет нам оценки, — ответила Бекка. — У нас же всего два серьезных теста в год бывает, так что, если один провалишь, ты уже обречен.

— Я помогу тебе, — пообещала я. Как всегда...

Да, ты, как обычно, сделаешь это в самый последний момент, — сухо сказала она, как будто это совершенно не зависело ни от одной из нас. — И опять столько времени уйдет.

Я пожала плечами:

— Меня это не пугает.

— А... может. Ты поможешь мне прямо на тесте? — спросила Бекка.

От такого наглого предложения я просто опешила, рука моя дрогнула, и картина оказалась испорченной. Но я вяло улыбнулась, на случай, если это была шутка.

— Бекка, ты же не собралась... списывать?

Она прямо подпрыгнула от нетерпения:

— Джилл, ты только подумай… — И по ее голосу я поняла, что она не шутит. — Ты и так говоришь мне все ответы. Какая разница, заучу ли я их прямо перед экзаменом или ты передашь мне записку под столом во время теста?

Я покачала головой: невероятно, как Бскке пришло в голову так обмануть учителя.

— Нас могут застукать, — напомнила я. — Тогда они внесут запись в наши личные дела! И возможно, заставят заниматься дополнительно!