— Димон, ты долго копаться будешь? — в туалет заглянула Фаня. — Ты чего? Вообще спать ложилась?

— Нет. Я сегодня лягу, — ответила я, с трудом отрывая взгляд от своего отражения.

— Да зачем сегодня, когда можно отложить до завтра? — с сарказмом пробурчала она. — Читала с фонариком под одеялом?

— Можно и так сказать, — вяло отозвалась я, а потом распустила свой привычный пучок на голове, растрепав рукой волосы.

— Димон, ты меня пугаешь, — покосившись на мои распущенные волосы, проговорила Фаня.

— Мне и самой страшно, — на полном серьезе ответила я и вышла из туалета, направившись к кабинету географии.

Весь день, с самого утра мне казалось, что вокруг слишком мало кислорода, что воздух слишком разрежен, что меня душат, душат… И только сейчас, к концу третьего урока, до меня дошло, что меня просто душили невыплаканные слезы. Возможно, надо было все-таки дать волю своим чувствам. Или воспользоваться предложением Дмитрия Николаевича и поехать домой? Да, точно. Запереться там, в комнате, и тихо сдохнуть.

Сегодня я в полной мере ощутила, что значит, «отвисать» на уроках. И хоть у меня это выходит невольно, совсем не так и не по тому поводу, как у моих некоторых одноклассников, в целом, это дело достаточно занимательное. Присутствовать на уроке и отсутствовать в этой реальности одновременно. Хотя, кого я обманываю? Не «невольно», а «специально». Я абсолютно осознанно тараню взглядом школьную доску, мысленно находясь в состоянии где-то «между небом и землей». И ни обеспокоенные взгляды учителей в мою сторону, ни редкие комментарии одноклассников по поводу моего внешнего вида не смогли вывести меня из этого состояния. Казалось бы, всего-то пуговицы под горлом расстегнула, а какой этим вызвала резонанс…

Старательно обводя правильные варианты ответов в предложенном тесте, я закончила его раньше других и, сдав листочки, сложила руки на парте, положила на них голову и сама не заметила, как заснула.

— После двадцати пяти вслух.

— Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… — раздавался в моей голове голос Дмитрия Николаевича, делающего массаж сердца девушке, лежащей на асфальте. — Тридцать.

— Марина! Да е-мое! — кто-то остервенело тряс меня за плечо. — Какие магистральные?! Ты что, бредишь?

— Что? — не поняв о чем речь, переспросила я. А в голове все еще звучал голос Лебедева: «На магистральных пульса нет».

— В столовую, говорю, пойдешь? — Исаева наклонилась ко мне, с сомнением оглядела мое лицо. — Кто-то, походу, нуждается в родительском контроле! Ты без них стала похожа на торчка!

— Как будто ты знаешь, как они выглядят, — буркнула я.

— Как будто ты знаешь, — отозвалась Исаева.

В столовой во мне пробудился какой-то зверский аппетит. Я смела обед за считанные минуты и, выпив один стакан с чаем, отправилась за вторым, прихватив еще в буфете пару калорийных булочек. На какое-то время мне даже стало казаться, что я смогла немного отвлечься. Но это было ложное ощущение. Лениво пережевывая булку и вполуха слушая, как Фаня декламирует предстоящий параграф по химии, я вдруг поймала себя на мысли, что меня сейчас стошнит.

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…»

— Господи, да вы заколебали со своим видео! — голос Ани снова вернул меня в реальность. — Иди, поснимай, как тетя Инна суп варит, и в интернет выложи! Химик узнает, голову всем оторвет! Из-за вас у всех проблемы будут!

— Трусиха! — ответил ей Толян. — Че смотришь?! — это уже было обращено ко мне.

— Любуюсь, — не задумываясь, ответила я. — На глаз твой красивый.

— Дмитриева, ты когда-нибудь договоришься! Землю жрать будешь! — чуть наклонившись ко мне, прошипел в ответ Степанов. Но страха почему-то эти слова во мне не вызвали. Наоборот. Страшно захотелось его поддеть побольнее. Раззадорить. Разозлить. Мое сердце ускоренно заколотилось, а губы тронула легкая усмешка.

— Ты всем девушкам угрожаешь? Или у меня особые привилегии? — понятия не имею, кто тянул меня за язык.

— Я не поведусь, — Толян выпрямился и отошел на пару шагов. — Я знаю, чего ты добиваешься. Вылетать из лицея я из-за тебя не собираюсь!

— Значит еще не все потеряно! — ответила я, чувствуя легкое сожаление, что не удалось вывести его на конфликт.

Глядя, как Степанов удаляется от нашего стола, сжимая в руке телефон, я откусила здоровенный кусок булки и с трудом стала его пережевывать. Сердце все еще бешено стучало в висках, разгоняя по телу кровь. Даже кончики пальцев покалывало. Я потерла ладони друг о друга.

— Что за видео? — спросила я девчонок, хотя сама догадывалась, о чем пойдет речь. Я все еще переживала, заметили ли меня вчера, но, судя по тому, что возмущение одноклассников вызвали только мои распущенные волосы, обычно собранные в пучок, да три расстегнутые пуговицы, мое участие во вчерашнем инциденте осталось незамеченным.

— Марин, чего у тебя крышу срывает? — Фаня посмотрела на меня с откровенным неодобрением. — Тебе может это… отдохнуть? Зачем нарываешься-то? Ты же знаешь, Толян — псих тот еще! Подкараулит в подворотне, долбанет по голове…

— Да вокруг него больше шума, — отмахнулась я.

— Мое дело предупредить, — немного обиженно сказала Хвостова. А потом удостоила ответом мой вопрос. — Наши вчера в «Кубе» зависали. Там кому-то плохо стало, скорую вызвали… Ну, а химик же у нас супергерой… Ой. Здравствуйте, Дмитрий Николаевич!

Я обернулась и встретилась с холодным взглядом усталых голубых глаз. Он с подозрением оглядел мою растрепанную голову, а потом взглянул на моих одноклассниц, резко выпрямившихся в спине.

— Здравствуйте, Хвостова, — то ли Лебедев опять прикинулся, что ничего не слышал, то ли и правду ничего не услышал. Он направился за учительский стол, взяв в буфете крепкий черный кофе, разложил на столе конспекты и погрузился в чтение, абстрагировавшись от внешнего мира.

— Нехорошо как-то получилось, — пробормотала Фаня. — Он слышал?

— Бог его знает, — задумчиво проговорила Аня, глядя на химика. — Злой он какой-то сегодня.

— Он всегда злой, — парировала Хвостова.

— Это точно, но классный он все-таки, правда? — мечтательно прошептала Исаева, а мы с Фаней удивленно на нее посмотрели. — Чего? — заметив наше удивление, развела руками Аня. — Скажите мне, что нет — будете наглыми врушками!

— Так что за видео? — я попыталась отвлечь их от обсуждения привлекательности нашего преподавателя.

— В общем, Дмитрий Николаевич и еще какой-то врач оказывали там первую помощь, — продолжила свой рассказ Хвостова.

— Ты бы его видела! Какой он был! Такой уверенный, мужественный! — начала воспевать химика Исаева.

— Господи, Аня, хватит! — поморщилась я. Мне на мгновение стало не по себе. Если Фаня о чем-то и догадывается, то Аня вообще ничего не знает, стараясь прикидываться глухонемой при любом назревающем конфликте. Как страус, ей-Богу!

— Блин, Исаева, так поешь красиво, будто сама там была! — возмутилась Хвостова, быстро взглянув на меня.

— Я видео видела! — возмутилась Аня. — И вам советую! Сразу проникаешься каким-то уважением к нему! Настоящий мужчина! Не то, что наши сопляки!

— Он просто делает свою работу, — ответила я. — Здесь нет ничего волшебного.

— Смотри, какие у него мужественные руки… — глядя на химика, ворковала Исаева, а я, не в силах больше слушать ее, встала из-за стола. — Эй, Димон, ты куда?

— Прости, но меня сейчас стошнит, — зло бросила я и подняла с пола сумку.

— Еще бы, так обожраться! — усмехнулась Фаня и тоже встала.

После столовой мы ненадолго остановились у стенда с расписанием, чтобы уточнить замены на завтра, так что к кабинету химии мы подошли практически за минуту до звонка. Дмитрий Николаевич как раз заставлял Королёву по-человечески заколоть волосы, а Наумов и Вика Прилепская за его спиной расставляли на столы реактивы.

Мимо кабинета проходили другие ученики лицея, перешептываясь и глядя на нашего химика. Но никто не смел подойти к нему, что-то спросить напрямую или вообще попытаться заговорить. Уж больно его боялись.

— Стоять, — остановил меня Лебедев, когда я попыталась пройти мимо него в кабинет. Я вопросительно подняла на преподавателя глаза. Он спокойно посмотрел в мое лицо, а затем строго проговорил: — Волосы.

Я и забыла совсем. Стянув с запястья резинку, я завязала крепкий хвост на затылке, снова вопросительно посмотрев ему в глаза.

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь»…

Он удовлетворенно кивнул, а затем, опустив взгляд ниже, добавил:

— И пуговицы.

Я бросила сумку к своим ногам и потянулась к вороту блузки, застегнув три пуговицы снова под самое горло. А потом еще разгладила ладонью воротник, вспомнив, что он безбожно помят.

Пожалуйста. Дмитриева Марина Александровна, собственной персоной. Вернулась. С застегнутой душой на все пуговицы. Как и всегда.

Чувство, что мое горло словно сдавили тисками, мгновенно вернулось. На глазах проступили слезы, и я выдохнула, стараясь держать себя в руках.

«…Двадцать девять…»

— Все в порядке? — понизив голос, спросил Лебедев.

— Конечно, Дмитрий Николаевич, — проговорила я, наклонившись за сумкой и пройдя мимо него. Больше я не в силах была смотреть ему в глаза. Потому что отчаянно хотелось уткнуться ему в грудь и просто пореветь…

— Халат, Дмитриева, — бросил он мне в спину.

— Черт, — прошептала я. — Разрешите спуститься в раздевалку? Я пакет там забыла.

— Пулей, — ответил мне химик, и я, бросив сумку у порога, выбежала за дверь, слыша, как Дмитрий Николаевич кого-то просит «положить сумку бестолочи на ее место».

Спешно спускаясь по лестнице с третьего этажа на первый, я могла только позавидовать самообладанию Лебедева и его прекрасному актерскому таланту. Мне бы такую выдержку. Когда вижу его, я прямо чувствую, как меня прожигают внимательные взгляды других учеников. Здесь, в лицее, он так умело носит маску хладнокровного мерзавца, самого злобного преподавателя, что можно было практически кожей ощутить тот трепет и страх, который испытывают к нему ученики. Наверное, это долгие годы тренировок. Ведь вряд ли можно родиться таким холодным и циничным человеком.