Я слушала, как Серега хладнокровно сообщает родителям девочки о происшедшем и почти видела перед глазами, как исказилось бы гневом лицо моей мамы, будь я на месте этой девочки. Потому что, как это ни грустно, но, думаю, мою маму в первую очередь повергло бы в шок то, что дочь нашли возле входа в ночной клуб, а уже потом тот факт, что дочери вообще стало плохо. И девочку эту жалко. Как-то по-братски жалко, что ли… Зачем она вообще пришла сюда? Ведь точно же в клуб отправилась, раз так нарядилась и накрасилась.

— Ладно, не куксись, родители вроде адекватные у нее, — дружелюбно толкнул меня в плечо Серега, поговорив по телефону. — Она подлечится, ей «вставят по первое число» и, надеюсь, что она будет умнее.

— Надеюсь, — грустно ответила я.

— Все мы кидаемся на рожон, потому что нам чего-то не хватает, — вдруг сказал Стеглов. — Вот ей — внимания. Кому-то, может, поддержки. Тишины вокруг себя, там… Или же нормальной семьи… Вот тебе, лапонька, чего не хватает?

— Мне? — переспросила я.

— Тебе, — кивнул Серега, а я задумалась. Чего мне не хватает? Почему я иду на все эти опасные авантюры? Ведь дело не только в Лебедеве. Здесь, на смене, мы абсолютно бесстрастные люди, практически не проявляющие друг другу каких-либо знаков внимания, как это делают любовники… И это, на мой взгляд, правильно. Было бы, мягко говоря, глупо, если бы мы радостно держались за ручки, с нежностью глядя друг другу в глаза, сидя рядом с эпилептичной больной. Наша негласная собранность — это то, что помогает ему выполнять свою работу, а мне — по возможности помогать. Ну или хотя бы не мешать.

Но почему же я тогда так нуждаюсь в этих сменах? Адреналин? Интерес? Жажда увидеть все то, от чего меня так берегут в моем «инкубаторе»? Желание увидеть жизнь со всех ее сторон? А может, все вместе?

— Свободы, — помолчав несколько секунд, я, наконец, нашла слово, характеризующее все то, чего мне так не хватает.

— Тогда наслаждайся, солнышко, — улыбнулся Стеглов и, скрестив пальцы за головой, откинулся на спинку сиденья.

***

После сдачи вызова, мы смогли добраться до станции, и мне даже удалось выпить сладкого чая, в прикуску со здоровенными бутербродами, которыми Серегу снабдила на смену его жена. В комнате отдыха мы были не одни: вытянув ноги, на раскладном кресле развалился Миша. Тот самый фельдшер, с которым когда-то работал Дмитрий Николаевич и с которым я имела удовольствие познакомиться. Он, как и тогда, на дне рождения химика, был немногословен и почти все время клевал носом, пока властный голос диспетчера не вызвал его. Вскоре на вызов отправили и нас.

Поев, вся бригада заметно приободрилась и, вспомнив мой недавний вопрос, касающийся имени Пятачка, мужчины пустились фантазировать, по какой причине никто не называет водителя по имени. Кстати, одну из моих догадок они все-таки озвучили: с самого начала я решила, что Пятачок — не кто иной, как беглый зэк. Ведь это же идеальное прикрытие — работать водителем скорой! Хотя, идеальным оно кажется только для какого-нибудь дешевого боевика. Да и эту догадку я еще давно отмела, стоило мне просто пообщаться с водителем.

На вызов мы приехали быстро, и смех почти сразу же прекратился.

— Все. Уже не до веселья сейчас будет, — со всей серьезностью проговорил Лебедев.

Не заметить причину смены его настроения было сложно. Почти одновременно с нами подъехала еще одна бригада скорой помощи и служба спасения. Пожарные только выходили из своей машины, а двое полицейских куда-то спешили. Осколки, мелкой россыпью разбросанные вокруг погнутой автобусной остановки, переливались красным и синим от мигающих проблесковых маячков, а недалеко валялся разбитый мотоцикл и два безжизненных тела, над одним из которых склонился полицейский.

— Господи… — невольно выдохнула я.

— Может, оставить ее лучше? — тихо предложил Пятачок.

— Нет, — твердо ответил Лебедев. — С нами пойдет. Пусть смотрит. Может, поможет чем…

Мне всегда казалось, что такие вещи не могут происходить на самом деле. В кино, в книгах, в чьем-то безумном воображении, где угодно, но только не наяву! Сейчас мы подойдем ближе, кто-то скажет «снято», и эти двое встанут, улыбнувшись, и будут слушать наставления режиссера, или что там делают обычно актеры? А я потом буду лениво переключать каналы на телевизоре и, задержавшись на одном из них, увижу, как мотоциклист влетает в остановку, как вдребезги разбивается стекло, разлетаясь вокруг них, как камера замедляет съемку, чтобы показать нам спецэффекты и работу каскадеров, на которую потратился продюсер… И я продолжу дальше щелкать каналы, скорее всего даже не вспомнив больше этой сцены…

Но только это — не кино. Двое лежащих — вовсе не актеры. И тела их лежали так неестественно и неподвижно, что внутри меня все просто выворачивалось наизнанку.

— Они мертвы? — глухо спросила я, спеша за Лебедевым. Сказала это и сама удивилась, как легко слетели слова с моих губ.

— Не знаю, — коротко ответил он. — Надеюсь, что нет.

Подойдя ближе, я заметила, что асфальт вокруг того тела, что выглядело крупнее, был измазан кровью. К нему уже спешила другая бригада и вскоре, склонившись над ним, врачи приступили к работе.

Я остановилась рядом со своей бригадой и растерянно обернулась. Меня всю словно парализовало, потому что в голове крутилась жуткая, леденящая кровь мысль — эти двое мертвы.

— Снимай, — скомандовал Серега, и Лебедев стал аккуратно снимать шлем. Когда он убедился, что шея не повреждена, он потянул за шлем чуть уверенней. Вскоре показалось бледное лицо молодой девушки с алой струйкой крови, вытекающей из носа.

— Марина, того парня видишь? — Серега говорил, одновременно разрезая рукав куртки девушки, чтобы оголить вену. — Около ментов стоит. Идешь к нему и спрашиваешь, как все было, — четко сказал он и ввел внутривенно инъекцию. После этого вместе с Лебедевым начал реанимационное мероприятие. — Поехали.

Я задержалась на пару секунд, глядя, как Лебедев делает непрямой массаж сердца потерпевшей и, отвернувшись, бегом поспешила к испуганному свидетелю, который как раз отчитывался перед полицией. Народ вокруг толпился, но близко не подходил. Оно и понятно, их пугали тела и размазанная по асфальту кровь. От второго пострадавшего к свидетелю тоже отправился фельдшер. Свидетель аварии, молодой паренек, по виду чуть старше меня, задыхался от волнения и старался не смотреть в сторону потерпевших, внимательно вглядываясь в лица тех, кто с ним говорил. Сказал, что эти двое на что-то наехали и, потеряв управление, на полной скорости вылетели на тротуар и врезались в остановку, чудом не зацепив никого из прохожих.

— Я не знал, что делать, — парень был страшно растерян. — Я не врач, я не умею даже искусственного дыхания делать! Я боялся, что сделаю только хуже!

— Скорую вы вызвали? — спросил фельдшер рядом со мной.

— Да, я, — ответил мужчина и боязливо повернул голову в сторону лежащих на асфальте. — Господи…

— Вы все правильно сделали, — успокоил его фельдшер и украдкой взглянул на меня. Мужчина, вздохнув, кивнул и дрожащими руками достал из кармана пачку сигарет, но тут же уронил ее.

— Давай, друг, не переживай, ты — молодчина! — полицейский поднял его сигареты и, вытащив одну, протянул свидетелю, дав прикурить.

— У нас множественные переломы, травма головы и сильное алкогольное опьянение, — когда мы отошли от полиции, сказал мне фельдшер. — Мужик в сознании, спрашивал о своей девушке.

— Откачиваем, — ответила я и, крепко сжав кулаки, побежала к Сереге, чтобы сообщить все, что узнала.

Когда у девушки появился слабый пульс, ее стали грузить в машину. Я услышала, как из соседнего автомобиля доносится нечленораздельный вой другого потерпевшего, который, судя по всему, выкрикивал имя своей подруги. В голове не укладывается… Он пьяным сел за руль, подвергнув опасности не только свою жизнь, но и жизнь своей девушки.

Я сделала пару неуверенных шагов к другой машине скорой помощи, глядя на размазанную по асфальту кровь. Помню, как мне брат рассказывал, что в таких случаях пожарные смывают ее потом с тротуара…

Я сама не заметила, как подошла к раскрытой двери второй кареты и встала напротив, глядя на лежащего на каталке мужчину. Через пару мгновений он повернул голову и мутными глазами уставился на меня.

Интересно, что он сейчас чувствует? Он понимает, что его девушку сейчас увезут в реанимацию из-за него?

— Оля, — испуганно воскликнул мужчина и попытался слезть с каталки, не отрывая взгляда от моего лица. — Оля!

Я сжала губы, понимая, что, скорее всего, испугала своим видом парня, но с какой-то стороны мне даже хотелось, чтобы он был напуган. Хотелось, чтобы…

— Стой, стой, девочка! — схватил меня в охапку Лебедев, когда я сделала к машине еще один шаг.

— Вот урод! Урод! — тихо шипела я в руках химика, уткнувшись носом в его плечо.

— Успокойся! Успокойся! — стиснув меня еще крепче, проговорил химик почти мне на ухо. Внутри меня просто клокочет злость и страх, и какое-то жуткое, отвратительное чувство отчаяния.

— В чем дело? — поинтересовался седоватый врач, сложив очки в нагрудный карман формы и потянувшийся к двери, чтобы закрыть ее.

— Ни в чем, — ответил Лебедев. — Пошли, — химик оттащил меня к машине и не стал отпускать моей руки, пока я не залезла в реанимобиль вслед за ним.

— В шестьдесят седьмую везем, — сказал Стеглов и больше не произносил ни слова, пока мы не добрались до больницы.

Я молча наблюдала за тем, как выгружают каталку с едва дышащей девушкой и села поглубже, чтобы ненароком не попасться на глаза кому-нибудь из работников реанимации. Все-таки в этой больнице меня могут узнать, будет очень некстати, если по прибытию родителей домой они доложат о девушке-фельдшере, как две капли воды похожей на их дочь.