— Это вы куда их, таких красивых? — с сомнением оглядев окровавленную рубашку Наумова, спросил Лебедев у трудовика.

— Ясное дела, куда! К Алексею Александровичу! — устало ответил физрук, хорошенько встряхнув Степанова. — Устроили тут разборки!

Химик хмыкнул, еще раз оглядев парней и оценивая, какой урон они нанесли друг другу, а потом всмотрелся в наши с Никой лица.

— А эти? — брезгливо спросил он.

Если это — его шикарная актерская игра, то, признаюсь, я прямо-таки поражена! Понимаю, что здесь полно посторонних, но «эти» прозвучало действительно унизительно и по-настоящему обидно. Я насупилась и злобно взглянула исподлобья на своего преподавателя. Ника рядом со мной уже содрогалась в тихих безмолвных рыданиях. Для кого старается, интересно? Для Дмитрия Николаевича? Боже! Ну что за цирк?!

— Зачинщицы, — коротко ответил Владислав Анатольевич. — Не знаю, кто там что кому сказал… Алексей Александрович разберется. Но драк в школе быть не должно!

— М-да… — протянул Лебедев и, повернувшись к лестничному пролету, широко зашагал прочь. Полы его белого халата развевались при каждом шаге, гулко отдававшемся в школьном коридоре. Со стороны создавалось впечатление, что ему абсолютно все равно. А на деле?

В приемной директора нас равнодушным взглядом окинула секретарша и велела ждать, пока Алексей Александрович освободится. Причем сказано это было таким тоном, будто перед ней сидели не измазанные в крови парни с заплывшим лицом и две девушки: одна ревущая уже в голос, а вторая злая, как черт, а просто обыкновенные посетители. За годы работы секретарем у этой женщины, кажется, стерлось всякое представление о человеческих эмоциях. Наверное, такого успела повидать, что этим зрелищем ее не удивишь.

— Владислав Анатольевич, разберись тут, ладно? Я пойду к девятому, пока эти болваны себе мозги мячами не вышибли, — нервно засунув руки в карманы спортивок, проговорил физрук, и трудовик уверенным кивком головы отпустил его.

— Ну вы, блин, даете, — протянул Владислав Анатольевич и, скрестив на груди руки, устало облокотился о спинку неудобного стула, перед этим пару секунд поерзав на нем.

К счастью, парни молчали. Если бы сейчас они вступили с трудовиком в диалог, думаю, что новой перепалки было бы не избежать. Интересно, что же будет в кабинете директора?

Не могу сказать, что мне было особо страшно… Нет. Скорее, любопытно. Я абсолютно искренне не считала себя в чем-то виноватой. Даже в том, что назвала Нику «подстилкой». На правду не обижаются. Это, наверное, единственная причина, по которой она перестала психовать на подобные оскорбления. Все мои знакомые, которые знали ее, искренне считали, что она в первую очередь — болтливая сплетница. Я в этом была с ними согласна, но где-то в глубине души понимала, что ее потенциал причинять людям зло был несколько больше, чем казалось окружающим. Кто знает, что скрывается в этой намалеванной блондинистой головушке, кроме обыкновенного желания унижать?

— Заходите, — равнодушно бросила секретарша, выйдя из кабинета директора.

Трудовик и два наших недо-джентльмена пропустили нас с Никой вперед, так что войдя в помещение, я замерла рядом с одноклассницей, не смея подойти к столу ближе, чем на хороших три метра. А то и больше.

Алексей Александрович, полный высокий мужчина, про которых говорят, что им уже давно за сорок, устало пригладил светлые волосы рукой, а потом, внимательно окинув взглядом серых водянистых глаз всех присутствующих, остановил его на мне, в недоумении сдвинув брови к переносице. Нервным движением он слегка ослабил галстук и, опустившись в широкое кожаное кресло, сложил пальцы «домиком», приготовившись внимать нашим объяснениям.

— Вот, Алексей Александрович, — немногословно объяснил трудовик, гордо задрав подбородок. — Драка в кабинете биологии. Чуть до сердечного приступа Лидию Владимировну не довели! Олухи!

— Спасибо, Владислав Анатольевич, можете быть свободны, — сухо проговорил директор.

Когда трудовик покинул кабинет, мне почему-то стало немного не по себе. Будто вместе с ним ушла и моя непоколебимая уверенность в собственной правоте. Я оглядела своих одноклассников. К моему удивлению, уверенней всех выглядел Наумов. Он почти с вызовом смотрел на директора, тогда как Степанов с Королёвой таранили взглядом пол.

— Ну? — директор слегка развел пальцы и снова соединил их «домиком». — Кто желает начать объяснения?

— Алексей Александрович, — неправдоподобно всхлипнула Королёва, но директор тут же ее перебил:

— Только не вы, Вероника. Павел? Может быть, вы?

— С радостью, — отозвался Паша, а мой желудок сделал внутри меня с испугу кульбит. — Степанов хотел ударить Дмитриеву. Я не дал ему это сделать. Вот и все, — закончил свое лаконичное выступление Наумов, простецки приподняв черные брови.

— Дмитриева оскорбила Королёву! — злобно ответил Степанов. Хотя, нет, не ответил. Почти выкрикнул, все еще боясь посмотреть в лицо директору.

— И вы, Анатолий, считаете, что это вам дает право поднять руку на девушку? — директор склонил голову набок, будто стараясь заглянуть Степанову в лицо.

Толян молчал. Краем глаза я видела, как гневно раздувались его ноздри. О, да. Он считает, что за это на меня можно не то, что руку поднять! Да за это меня следует на костре сжечь! Да-а-а… Любовь зла! Полюбишь и… Королёву! А та — Наумова! А тот — меня. А я?

Дурдом.

В моем кармане коротко зажужжал телефон. Догадываюсь, кто это. Прямо как почувствовал, что я о нем думаю.

— Молодые люди, вы в курсе, что любые подобные случаи под запретом в нашем лицее и строго караются исключением? — вздохнув начал директор, а внутри меня все опустилось. Чем? Исключением?!

Мы все, не сговариваясь, переглянулись. Теперь Степанов не выглядел таким злобным. Скорее напуганным. Взгляд Паши оставался все таким же решительным, а вот Ника стала стараться усерднее, начав тихонько подвывать.

— Вы учитесь в элитном учебном заведении, — спокойно продолжил директор, переплетя пальцы, по очереди оглядывая нас, почему-то каждый раз задерживая взгляд на мне. — И я не могу оставить это вопиющее нарушение правил поведения, да и просто гуманности по отношению друг к другу, безнаказанным. Мне, как директору, следует исключить вас всех, четверых, чтобы показать всему учебному заведению, что подобным разборкам не место в стенах лицея!

Я сглотнула в предвкушении ожидавшего нас приговора. Мама убьет меня. Папа убьет меня. А брат убьет и меня, и всю нашу компанию…

— И подумайте, кому вы нужны за три месяца до выпуска, исключенные за нарушение лицейских правил? — Алексей Александрович снова пригладил светлые волосы рукой, а потом, откинувшись на спинку кресла, со скучающим выражением лица посмотрел в окно. — Пока я не стану выгонять вас. Но наказание вы за это понесете соответствующее. И, естественно, один ваш даже самый незначительный проступок, и я подписываю приказ об отчислении. Конечно же, Лидия Владимировна оповестит ваших родителей о случившемся.

— Алексей Александрович, — снова взвыла Ника, и директор на этот раз все-таки дал возможность ей высказаться. — Я не понимаю, в чем моя вина?! — с придыханием жаловалась она, роняя крокодильи слезы на коленки. — Это меня оскорбили! Я не… Я… — она в голос разрыдалась, а потом, проведя рукой по мокрым глазам, на удивление не размазав косметику (водостойкая, что ли?!), она четко проговорила: — Я — жертва!

При всей серьезности ситуации, ни я, ни Наумов не смогли сдержать смешка, глядя на всю эту картину. МХАТ отдыхает! Директор строго глянул на нас, а потом, сдерживая раздражение, ответил Нике:

— Вероника, я сожалею, что вас оскорбили, — водянистые глазки быстро скользнули по моему лицу. — Но, при этом, я не могу не заметить, что если бы вы вели себя несколько скромнее, то конфликты, скорее всего, обходили бы вас стороной.

Ника недоумевающе захлопала ресницами. Эх, директор… С такими, как она, учтивый тон бесполезен. С ними надо говорить на их же языке.

— Я сейчас про вашу манеру одеваться и похабное поведение, — решил уточнить директор, а Ника обиженно поджала губы. — Сейчас вы, в сопровождении Светланы Анатольевны отправитесь на урок, и я хочу, чтобы вы запомнили… — он грузно встал, оперся двумя руками о стол и, чуть подавшись вперед, внезапно заорал, гневно смотря на нас: — Еще раз такое повторится, и вы вылетите отсюда пулей! И вас даже в самую вшивую школу не возьмут, кроме коррекционных!

В ушах зазвенело, а сердце испуганно замерло в груди.

— Я ясно выразился? — вернувшись к своему спокойному тону, спросил Алексей Александрович. Мы смогли ответить только энергичным киванием. — Чудно. Выметайтесь.

И мы четверо поспешили убраться из кабинета директора как можно скорее.

— Дмитриева, задержитесь, — окликнул меня директор, когда я была уже у самой двери. Я тяжело вздохнула, стараясь сделать это как можно незаметнее, и, поймав на себе обеспокоенный и сочувствующих взгляд Наумова, поджала губы и вернулась к директору «на ковер».

— Марина… — вздохнув начал директор, усаживаясь в своем кресле, снова складывая пальцы «домиком». — Как поживает ваш отец?

— Спасибо, вроде неплохо, — нерешительно ответила я, не понимая, к чему это все.

— Слышал, его повысили?

— Да, он как раз занимается сейчас этим вопросом.

— Пусть ваша семья примет мои искренние поздравления, — чуть улыбнулся директор. — Видишь ли, мы с твоим отцом когда-то были дружны. И мне хотелось поздравить своего хорошего старого друга.

Ну да, конечно. А заодно напомнить о своем существовании… Вдруг папа протащит куда?

— Спасибо, я передам, — вежливо поблагодарила я. — Он сейчас в командировке.

— Вот как? С супругой, как всегда?

— Да, — ответила я, удивляясь, откуда он так осведомлен о нас.