В конце концов, пришлось прибегнуть к самому последнему варианту: просить по-хорошему оставить меня здесь одну, не то в противном случае, мне будет перед ней настолько неловко, что я не смогу смотреть ей в глаза, не то, что говорить с ней. И несмотря на то, что уговоры подобного рода моментально подействовали, думаю, реабилитироваться в ее глазах будет уже очень сложно.

Ладно, буду решать проблемы по мере их поступления.

Так что, пообещав подруге позвонить сразу, как окажусь в тепле и в присутствии живого и адекватно мыслящего человека, я созерцала ее силуэт, удаляющийся в отблесках дневного морозного солнца.

Ждать пришлось недолго. Видимо, Лебедеву была присуща удивительная способность рассчитывать свое время, либо это просто врожденная маниакальная точность.

Старенький «фокус» притормозил на остановке и замигал сигналом «аварийки». Вскоре дверь водительского сиденья открылась, и оттуда показался нахмуренный преподаватель.

— Садись, — бросил он мне, открыв дверь и подав руку, которая, хочу признать, была очень кстати. Двигаться все еще было больно, я уж молчу про такую манипуляцию, как погружение своей тушки в автомобиль.

Еще пару минут он повозился с «дворником», а затем, удостоверившись, что он достаточно хорошо чистит лобовое стекло, уселся рядом и, выключив «аварийку», вырулил с остановки.

— Я надеюсь, когда твою голову посетила мысль прийти сегодня в школу, ты придумала достойное оправдание для своего брата. Потому что я не думаю, что он придет от этой мысли в восторг, — химик быстро глянул на меня. То, о чем он говорит — вполне разумно, но мою голову занимал только один вопрос: что с Мариной Викторовной?!

— И даже не надейся, что мы поедем сейчас к тебе домой, — строго сказал он, стоило мне только раскрыть рот, чтобы спросить о руссичке. — Если этот собачник не в силах приглядеть за умалишенной сестрой, то придется брать все в свои руки.

Хочу возмутиться, уже во второй раз за день услышав в свой адрес «умалишенная», но мысль о Марине Викторовне затмевает даже мое негодование. Снова набираю в грудь побольше воздуха, чтобы спросить, состоялся ли разговор с ней и удалось ли все уладить, но Лебедев и на этот раз меня перебивает:

— А брату твоему так и скажем, что тебе нужен надзиратель, который не оставляет в доме второй комплект ключей.

— Мы к вам что ли едем? — зачем-то спрашиваю я.

— Умница, догадалась, — усмехнулся химик.

— А брату моему мы будем говорить, что этот надзиратель сегодня целовал меня в лаборантской? — как бы невзначай спрашиваю я, но не могу скрыть победной улыбки. — И, как мне показалось, поцелуй был не особо-то похож на дружеский?

Лебедев снова бросает на меня быстрый взгляд, на этот раз подозрительный, но сразу же продолжает следить за дорогой, задумчиво добавив:

— Я уж и забыл, какая ты у нас дьяволица.

— Против природы не попрешь, — развожу руками я. — Дмитрий Николаевич, вы говорили с Мариной Викторовной?

— Да, говорил, — на лице химика ноль эмоций. Ему бы в покер играть с таким умением контролировать себя.

— И? — нетерпеливо добавляю я, выждав немного дольше, чем длится логичная пауза.

— Что и? — химик улыбнулся, а я почувствовала раздражение, вперемешку с неким облегчением: раз улыбается, значит все не так плохо, правда ведь?

— И что она вам сказала?!

— Спросила, с какой периодичностью лучше чередовать ибупрофен и парацетамол, и стоит ли вообще это делать, когда борешься с температурой у трехлетнего ребенка, — просто ответил Лебедев, а я непонимающе заморгала. Что?

— У нее есть дети?

— Да, Дмитриева, тебя это так удивляет? — снова усмешка. — У людей в какой-то момент жизни появляются дети.

— Надо же! — не понимаю, какой факт удивил меня больше. То, что ответил мне химик, или то, что руссичка — чья-то мама. Второе ведь напрашивалось.

— Я думал, Лидия Владимировна говорила с вами об этом на биологии, — продолжает издеваться Лебедев. — Но если нет, я могу объяснить тебе, как это получается…

— Да блин, Дмитрий Николаевич, хватит! — не выдерживаю я и снова повышаю голос. — Она видела нас… ну…

— Целующимися, — подсказывает химик. — Еще минуту назад тебя это не смущало.

— Да, целующимися, — повторяю я, опустив глаза и стараясь игнорировать его замечание о смущении. Сама не пойму, почему так реагирую. — И она ничего вам по этому поводу не сказала?

— Сказала, — кивнул химик. — Но тебе не о чем беспокоиться. Хотя, нет, она вроде хотела побеседовать с тобой.

— Она никому не расскажет? — с надеждой в голосе уточняю я.

— Нет. И ее обещаниям я верю, — серьезно говорит Лебедев. — Чего нельзя сказать о тебе. Хватило же ума припереться в лицей!

— Дмитрий Николаевич, пожалуйста, я уже поняла, что не надо было…

— Я же говорил тебе по поводу «Дмитрия Николаевича». Давай без отчества, а то как-то странно получается.

— И как мне называть вас?

— Ну, для начала, попробуй перейти на «ты», когда мы наедине.

Слово «наедине» моментально врезалось в мои мысли. Из его уст оно звучало так… Желанно. Химик притормозил и запарковался около своего дома, а я размышляла о том, что едва ли смогу называть его как-то еще, кроме как Дмитрий Николаевич и «вы». Если и буду пытаться, то привыкать придется, наверное, очень долго.

Квартира Лебедева встретила нас своей привычной гулкой пустотой, но в душе появилось ощущение какого-то уюта. Удивительно. Здесь, в чужой, по сути, квартире мне комфортнее, чем у себя дома.

Химик аккуратно снял с меня пуховик и кинул к ногам тапочки, которые я видела на его сестре.

— Мне так неудобно перед вашей сестрой, — чувствуя неловкость, замечаю я.

— Ася с Юлей домой уехали, — отвечает Дмитрий Николаевич, включая в коридоре свет.

— Они приезжают к вам погостить?

— К тебе.

— Ко мне?

— Господи, Дмитриева, бестолочь! — шипит химик, а я чувствую легкий привкус обиды. — Ко мне приезжают. Мы же договорились, на «ты».

— Не так-то просто к этому привыкнуть, — недовольно бурчу я, проходя следом в ванную. Взяв из его рук мыло, заинтересованно наблюдаю, как тщательно он моет руки, и сама, невольно, начинаю намыливать ладони усерднее. — А где они живут?

— В области, — коротко отвечает химик, передавая мне полотенце. — Идем на кухню. Ты ела?

— Нет, — честно признаюсь я и чувствую просто чудовищный голод, неожиданно напомнивший о себе. — Она такая милая, — говорю я, вспоминая добрые глаза Аси. — У нее, должно быть, чудесная семья!

— Юля и я — вся ее семья. Отец Юли бросил Асю, когда узнал, что она ждет ребенка, — злобно отвечает химик, а мне тут же хочется вернуть все свои слова обратно и проглотить язык. Впрочем, последнее мне удалось сделать. Усевшись на стул, я, вытаращив глаза на Лебедева, молчу, пребывая в шоке. Как можно было бросить эту потрясающую девушку?!

— И она одна…

— Воспитывает девочку без отца, — кивает головой Лебедев. — Испугался ответственности, — химик тяжело вздыхает, видимо, стараясь сдержаться от крепкого словечка. — Я предлагал переехать ей ко мне, но она отказывается. Решила, что дому родителей нужна постоянная хозяйка. Но приезжает часто, как и обещала.

— Поэтому в той комнате детская мебель?

— А ты наблюдательная, — Лебедев чуть улыбнулся. — Или любопытная? Да, эта комната для сестры.

— Ясно… — рассеянно отвечаю я, раздумывая над жизнью Аси. — А я-то думала, что это у вас есть ребенок. И кроватка для него.

— Ну, думаю, что где-то наверняка есть, — Дмитрий Николаевич ухмыляется, резко сменившись в настроении и, облокотившись о разделочный стол, хитро смотрит на меня. А я чувствую, как заливаюсь краской. Можно было мне об этом и не говорить. И так ясно, что женщины его вниманием не обделяли.

— Да вы просто молодец, Дмитрий Николаевич, — холодно отвечаю я, специально подчеркивая весь официоз обращения.

— Ты ревнуешь, — он продолжает улыбаться и слегка склоняет голову набок.

— Вовсе нет.

— Ревнуешь.

— А вы — издеваетесь.

— Почему ты ревнуешь, Дмитриева? — химик скрещивает руки на груди, а я невольно засматриваюсь на его широкие плечи.

— Вы меня покормите? А то помру прямо у вас на кухне! — угрожающе обещаю я, стараясь увести разговор в другое русло. Наблюдаю за тем, как химик, снова хитро усмехнувшись, поворачивается к холодильнику и достает оттуда большую кастрюлю, а затем ставит ее на плиту, чтобы разогреть содержимое.

— С чего бы мне вас ревновать, у вас целая жизнь за плечами, а я вас совершенно не знаю, — не могу удержать в себе эти слова. — Понимаете, Дмитрий Николаевич, как нечестно получается? — я чувствую, как сбивается дыхание и начинает кружиться голова. Наверное, мне лучше прилечь, но любопытство берет свое. — Я знаю только несколько фактов, которые нельзя отрицать: вы — мой преподаватель, и мы с вами целовались. Дальше можно вообще ничего не добавлять, потому что после этого и сказать-то нечего. Ну, можно еще по-другому немного сформулировать: мы целовались, а я о вас ничего не знаю. Как-то так…

— Давно тебя это начало беспокоить? — хоть тон, которым он поинтересовался об этом, был вполне серьезен, я все же уловила некие нотки сарказма.

— Не знаю, но сейчас вслух сказала, и прямо легче стало, — улыбнувшись уголком рта, признаюсь я.

— Хорошо, — химик усаживается напротив, положив руки на стол и скрестив пальцы. — О всей своей жизни рассказывать будет долго… Что именно тебя интересует? Я честно отвечу на любой твой вопрос.

— Это будет справедливо, — киваю я. А потом молчу несколько секунд, не зная, какой вопрос задать первым. Но, посмотрев в его лицо, слова срываются с губ сами собой: — Этот шрам у вас, под правым глазом…